 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
«Вот уже и радио есть, а счастья нет», – говорил в 30-е годы XX столетия Илья Ильф. Похожую идею воспроизвел спустя 80 лет американский комик Louis C.K.: «Everything is amazing right now, and nobody is happy». Происходящие сегодня перемены обычно связывают с интернетом. Обилие технологических новинок увлекает и отвлекает от более фундаментальной проблемы: а что в это время происходит с человеком и обществом? Счастливы ли люди под обрушившимся на них потоком технологических новшеств? Изменения технологий довольно легко описать и даже предсказать. С человеческой природой сложнее. Разрыв между техническим бумом и гуманитарной способностью его осмыслить нарастает и ведет к политическим катаклизмам.
Завтрашний день захватили технократы
В центре гуманитарного подхода – традиция. Гуманитарии больше обращены к прошлому. Авангард в гуманитарной сфере присутствует, но всегда маргинален. Выше ценятся те идеи и творения, которые проверены временем и накопили историю отношения человека к ним. Гуманитариям платят за традицию. И наоборот: в фокусе технократического подхода – инновации, потому что техническая сфера нацелена на монетизацию нового, а не традиций. В результате подготовка завтрашнего дня захвачена преимущественно технократами. В то время как гуманитарии обычно применяют свои таланты к уже случившемуся, то есть к настоящему, благодаря чему оно становится освоенным, то есть прошлым. В таком темпоральном распределении компетенций есть определенная логика. Технократы двигают технические способности человека вперед, гуманитарии удерживают социальную связность, переводя новое в привычку. Этот механизм балансировки нового и старого работал хорошо, пока время было неспешным. В старые времена одна политическая, экономическая или техническая эпоха вмещала десятки или даже сотни поколений. Технократы были не очень продуктивны, и гуманитарии справлялись с темпом новаций.
Три эпохи в одном поколении
Демографический переход в XX веке ознаменовался появлением нового социального феномена – осевого поколения. Осевое поколение – это первое поколение, срок жизни которого оказался длиннее эпохи. Это поколение людей, которые впервые в истории столкнулось с необходимостью прожить две или даже больше эпох в рамках одной человеческой жизни. В России осевое поколение – люди, которые родились в 30–40-х годах XX века. Они застали аграрную эпоху, они работали в индустриальную эпоху, и теперь многие из них пробуют на вкус эпоху постиндустриальную. Три эпохи в одном поколении – такого в истории планеты не было никогда. В тех странах, которые испытывают демографический переход позже России, жизнь людей из осевого поколения может вместить еще больше эпох: от собирательства и феодальных отношений до мобильного интернета и экономики шеринга. В странах, которые уже прошли осевое поколение, сжатие исторического времени приводит к постоянному темпоральному стрессу. Темпоральный стресс заключается в том, что привычка не успевает за гонкой обновлений. Если эпоха меньше поколения, то это разрушает баланс между скоростью технических новаций и скоростью культурной адаптации. Вот поэтому «everything is amazing right now, and nobody is happy».
Present Shock
Технократы с темпом справляются. Они хороши в своем деле – в деле новаций. Для них сжатие времени – праздник ускорившейся монетизации. Никогда в истории не было столько молодых миллионеров и миллиардеров в первом поколении, как сейчас. А вот отставание в гуманитарной сфере чревато тем, что общество лишается связности и понимания себя. Из-за скорости перемен гуманитарные концепции уже в момент написания превращаются в исторические обзоры. В то же время простые люди впервые воспринимают смену эпох лично, даже чувственно, через изменение тактильных навыков. Например, современный человек уже пробует 3D-манипуляции, но еще помнит, как листать книги. А между этими навыками – дистанционный пульт телевизора, клавиатура и мышь, тачпад. Эти интерфейсы настолько различны, что могли бы дать название отдельным эпохам. Они и составляют эпохи, только теперь не исторические, а технологические. Тогда как исторически они сжались невероятно плотно и уместились в одной человеческой жизни. Сжатие продолжается. Представьте себе эпоху длиной с год. Или месяц. Все меняется так быстро, что люди оказываются в мире, к которому непривычны. Future Shock, о котором писал Тоффлер, уже превратился в «Present Shock» (так называется новая книга Рашкофа). Этим можно объяснить рост социальной агрессии и нового варварства. Если прогресс вызывает постоянный стресс, то защитной реакцией логично становится реакционизм, который содержательно выглядит как регресс и откат к ценностям Средневековья. Причем усиленная защита традиционалистских норм мотивирована не столько их реальной ценностью для их сторонников, сколько желанием воспротивиться «образу врага». «Образ врага», в свою очередь, требует воплощения и получает его в лице наиболее технологически продвинутых культур, лидирующих в глобальном обновлении.
Технологическое варварство
Современное варварство не предшествует цивилизации, а сопутствует ей. Экстремизм мотивирован не нищетой, а чувством обиды и утраты. Рост экстремизма и терроризма – оборотная сторона развития информационных технологий. Это другая цена, которую человечество платит за успешные стартапы Кремниевой долины. Но технократов это обстоятельство, конечно, не заботит, потому что они не могут, да и не должны видеть связь между этими двумя явлениями. Реакционизм особенно сильно проявляется в обществах, где традиция всегда была более важным регулятором, чем адаптация. До эпохи всеобщей связности каждый народ варился в собственном соку и полагал себя в центре мира. Для традиционалистских обществ закрытость естественным образом была условием психологического комфорта. Телевидение и интернет связали всех. Все увидели Другое. Хлынули сравнения, часто болезненные. Реакция отторжения не могла не последовать. Если вдруг выясняется, что Вселенная не вращается вокруг моей планеты, то лучший способ вернуться к милому и комфортному геоцентризму – сжечь Джордано Бруно. Другое разрушает монополию Своего, поэтому Другое воспринимается как оскорбление, агрессия, вторжение. Как ни парадоксально, информационная открытость в закрытых обществах ведет к всплеску ксенофобии. Таковы последствия ускорения информационно-коммуникативных технологий. Применяя компьютерную терминологию, Сергей Капица говорил, что ««программное обеспечение» (software) человечества не поспевает в своем развитии за техникой, за «железом» (hardware) цивилизации». Гуманитарии тоже инстинктивно усиливают сопротивление новациям и технократам. Появляются концепции вроде humanity advocacy, которые защищают гуманитарную традицию от технократического мейнстрима, вместо того чтобы обеспечить технократический мейнстрим гуманитарной традицией. Реакция отторжения понятна и в чем-то, может быть, полезна. Но затормозить сжатие времени не получится, это тупиковая стратегия. Она оставляет перемены общества вообще без «программного обеспечения». Возможно, гуманитариям куда важнее не противостоять технократам, а присоединиться к ним. Со всей своей размытостью формулировок, с нелюбовью к точным доказательствам, с обязательной заменой понятий образами. Ведь это так человечно. _________________ © Мирошниченко Андрей
|
       
|
