Если в России существует объединяющая общенациональная историческая черта, причем для всей России в её могучих имперских размерах, так это разобщенность. Фактор разобщенности создавался и усиливался веками как в силу исключительной политической неопределенности границ, инфрастуктурных географических особенностей, этнического, конфессионального и языкового состава населения, так и в следствие вседовлеющей традиции ручного управления. Российские мыслители и деятели искали, обозначали и создавали разные противовесы разобщенности, но в итоге решающим для власть имущих чаще всего оказывался силовой и бюрократический фактор.

     Психология россиянина вынужденно отличается подчас психопатической замысловатостью, что позволяет ему на удивление соседям решать иногда, казалось бы, непосильные задачи очень повышенной сложности. Но для обычной жизни это огромный груз и угроза. Житель бескрайних просторов довольно редко переезжает с места на место, а, когда это делает, вынужден решать или иметь в виду раз в десять больше проблем, чем некий средний западно- или центрально-европеец. При этом глубоко в подсозании сидит представление о временности жилья – не в каком-то несколько «удаленном» онтологическо-богословском смысле, а в самом буквальном, прямолинейном, сиюминутном ощущении, испытанном опытом многих поколений: у каждого все может пропасть в одно мгновение, грубо и жестоко, да так, что никакой мудрый богослов не успеет проинтерпретировать смысл происшедшего. Вообще, то, что в другом мире ощущается как истина, но через барьер метафор, то в России - прямолинейно и буквально.

     В России неимоверная устойчивость, запас прочности и свобода маневра фетишируемой «государственности» осуществляется за счет почти нулевого запаса прочности и свободы маневра граждан. И когда-то – и в XIX веке, а особенно при советской власти, это привело в православии на территории России к расцвету «старчества», когда воля человека отдается под постоянное руководство другого очень-очень опытного человека, чаще всего монаха, с тем, чтобы он не допустил со стороны послушника какой-нибудь страшной жизненной ошибки, когда угрозы со всех сторон и на каждом шагу и вовне человека, и внутри, в душе. Ответственность при этом тоже переносится, полностью или очень большой мере, на «руководителя», на «старца». И на этом поприще известны как замечательные исторические феномены, так и тягостные ситуации, подчас «извне» воспринимаемые как курьезы, а иногда трагедии. Временами получается, что человек, ощущая крайнюю сложность и опасность жизни вокруг себя, решает «договориться с Богом»: я Тебе, Боже, даю послушание вот этому некоему «старцу» и безграничную дисциплину, а Ты мне в ответ, уж пожалуйста, за такое понимание ситуации, подаруешь безопасное и относительно, насколько возможно в этих условиях, благополучное бытие моим родственникам, окружению, семье и лично мне, грешному.

      В буквальном смысле послушничество и старчество – это проявления лично потрясенной судьбы, иногда очень светлые, иногда странные и даже курьезные, и в общественном плане они редки и служат проявлением не конформизма, а общественного нонконформизма, хотя нередко встраиваются в общественную систему всеобщего построения строем: личная инициатива на общем фоне и сопротивление не благословляются, «старчество» примитивизируется и становится средством выживания в трудных и противоречивых условиях. Но Россия умудрилась, особенно в советский период, породить систему отношений между людьми, настроенную на защиту от опасностей и основанную на корпоративности и ручном управлении в его рамках в самых разных сферах жизни, от семейно-бытовой до государственной, так, что многое в этих отношениях как бы списано с «околомонастырского» уклада. Кто знает, - может быть, Сталин вынес из жестких условий своей семинарии возможность приспособить к своим целям ряд вещей оттуда. Сталин сеял разобщенность, но существовавшие иные, альтернативные и гораздо более свободные традиции существования не позволяли превратить ее в тотальную норму жизни. Позднее суррогат советской идеологии способствовал сохранению общности людей хотя бы на примитивном уровне межличностной солидарности, вербальности, способности к обсуждению и к спонтанным реакциям.

      Социальная трагедия разобщенности случилась в постсоветский период. Практически повсеместно правила поведения и знаки поведения заменили общение и дискуссию. Нет возможности обмениваться содержанием, так как каждый человек превращается в ролевой знак и иначе не воспринимается: если он вышел «из своего знака», ему следует или как можно скорее «в него» вернуться, или же исчезнуть, возможно, навсегда, из пространства знаков, которое одно способно обеспечить выживание. Простая и очень жестокая вещь: очень опасно для сохранения своего «знакового» ритма жизни получить увечье. Танцор Филин, - казалось бы, все обошлось с ним сравнительно благополучно по сравнению с тем, что могло быть, но – с изуродованным лицом он уже представляет собой не тот знак, которым он был, и его почти наверняка ждет социальное понижение куда большее, чем в случае, если бы его просто уволили с должности.

     Люди-роли, хуже того – люди-схемы…

     Хамство как дресс-код «хозяина», как превентивное средство от бунта подчиненных. Хамство, которое может отпихнуть только чье-то еще большее хамство. Замкнутый круг антидемократизма и антикультуральности.

     Воспитывать так, чтобы «жизнь медом не казалась». Утвердить максимальную безбытность жизни. Отменить уют. Всё это присуще и сталинской диктатуре, и хрущевскому «функционализму» пятиэтажек, и брежневскому номенклатурно-милитаристскому застою, и издевательски-цинично перепрыгнуло в ельцинский, а затем путинский «патриотический гламур». Ведь каждый участник такого гламура понимает, что он как на пиру у Ивана Грозного: следующая роскошная чаша может оказаться с ядом, а не выпить нельзя…

      Жизненной задачей человеческого существования становится только выживание, а способом выживания – воспитать в себе на всю жизнь отточенное искусство быть нужным собственным знаком, “микробрендом”. Перестал им быть – перестал социально быть вообще, - или пан, или пропал. И – о великое многозначное слово “бдительность”!..

     Модальность выживания, физического и духовного, не признающая, по опыту, права на ошибку, всегда помнящая о стремительном наказании за ошибку – это род тяжелой науки. Ведь в науке нет (или вторично) “хорошо-плохо”, интересно-не интересно”, красиво-не красиво”, а есть главным и довлеющим образом “правильно-не правильно”. В медицине главное и довлеющее: правильно или не правильно. И получается, что вся жизнь полностью сводится к бытию тяжелого пациента, которому надо, и с котороым надо, - не ошибиться. Безграничный опыт Жизни сводится к больнице или к школе, в которой обучаются “для учительницы”.

     Поразительная вещь, - А.Д.Сахаров когда-то в ответ на вопрос “Голоса Америки”, как должна поступать молодежь, ответил точно сообразно своему образу крайне рискованной и в то же время очень рациональной жизни и сообразно очень рискованному и рациональному времени: “Молодежь должна поступать правильно”. Ни больше, ни меньше! Других слов, чуть более снисходительных и допускающих какую-то вариативность, у него не нашлось.

     И благословения тюрьме, где человек встречает не только земной ад, но и самые пронзительные парадоксы судьбы, - благословения, которые высказал еще Достоевский, а потом повторили множество узников ГУЛага вплоть до Солженицына, нередко звучат в парадигме русского сознания не как парадокс и чудо, которое на то и чудо, чтобы происходить редко и носить в нраственном плане исключительный характер, а как что-то уже “обыденно-благостное”, “нормированное”. 

    Нечто подобное атрибутриуется и военной службе в экстремальных условиях и – страшно сказать – войне.

    Прямолинейным результатом такого “аскетизма”, постоянного бытия среди угроз и смертельных опасностей, становится вульгарный функционализм – восприятие всех внешних факторов и элементов среды обитания исключительно или прежде всего с точки зрения их краткосрочной полезности. Окружающий мир должен превратиться в скорую помощь, в бюро срочных услуг, или отзынуть подальше. “Не до сентиментов…” Как гласит стихотворная присказка, “у попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил, убил, закопал и на могилке написал:…” Функционализм не имеет ничего общего с практичностью, даже с прагматизмом. Скажем, лозунг “Земля-дома-дороги” практичен. Он, может быть, слишком практичен, недостаточно романтичен, чтобы быть тем лозунгом, который следовало бы начертать на историческом знамени, но он точно практичен. Он призывает решать конкретную среднесрочную и долгосрочную задачу. Но он не “функционален”, потому что прямо сейчас не обещает и не дает ничего. Лозунг прямолинейного фунционализма должен был бы иметь, например, такой вариант: “деньги-жилище-(то, что продается в аптечном ларьке)”, или “работа-вон мигрантов-(снова аптечный ларек), или что-то более гламурное, но похожее.

    Одно из ключевых слов русского разобщенного бытия – это слово «повинность». Образа жизни нет, взаимовыручки, сопровождающейся чувством уместности и меры, тоже нет, остается повинность как недобровольное исполнение навязанного обстоятельствами реального или кем-то изобретенного нравственного долга. Но повинность тем отличается от уравновешенных здравых обязанностей, что лишь крайнее меньшинство способно выполнять ее полноценно и добросовестно, кто-то от страха, а кто-то от ощущения того, что нравственный долг, даже выглядящий абсурдно и безмерно, все равно должен быть исполнен сполна. Большинство же в случае внедрения повинностей отвечает на них своей «двойной бухгалтерией»: говорит «да», а делает «нет».

    То, что я скажу, может показаться мещанством, выражением мелкой буржуазности, но, - чтобы в обществе очень разных людей преодолеть одновременно угрозы как распада, так и наитвердейшей руки, чтобы дать возможность договариваться и нести ответственность за мир вокруг себя, а не перекладывать ее на кого-то, - нужно то, что называется «образ жизни», «савуар-вивр». Нужен общественный стиль – способ общения и обсуждения общественно-значимых проблем. Нужен быт и уют, т.е. цивилизация и инфраструктура. Нужно воспитывать в меру добросовестное отношение и ответственное отношение членов общества к вещам, среде обитания и событиям, эпизодам жизни, через которые они проходят. Вера, нравственность, культура иерархически стоят выше «инфраструктурных» ценностей и могут – как подвиг и ответ на исторический нравственный вызов – формироваться без цивилизации, без быта,  без уюта. Но насильно превращать подвиг в норму для всех и навсегда, исключение в правило – значит испытывать судьбу, осуществлять циничный авантюризм по отношению к планам Всевышнего, а это для тех, кто предпринимает такие эксперименты, кто бы они ни были и как бы ни назывались, не может обойтись без серьезных последствий ответственности за это.

     Общество – не Церковь, политика, общественное бытие не есть сущность нравственности, но лишь ее редукция. Но в очень высоком смысле необходимо, чтобы такая редукция была добросовестной, ответственной и милосердной. Иначе на нее не будет благословения.

© Коган-Ясный Виктор Валентинович