Часть вторая. Окончание. Первую часть см. в № 279

*   *   *

       Неприятие неработающей союзной власти было таково, что, разогнав ее, нечто основательное поставить остереглись, ограничились минимальными средствами («рабочей группой») СНГ, которая, конечно, не способна организовать эффективное экономическое взаимодействие. Начался разрыв хозяйственных связей, затрещало и зашаталось все.
Но на июньской минской встрече премьеры договорились о создании Объединённого экономического комитета, как выразился Владислав Францевич Кебич, «прошлогоднего МЭК, но в урезанном виде».

     «Рабочая группа» Содружества, занимающая бывший минский обком КПБ, просто вынуждена будет расширяться. Будут в ближайшее время созданы и новые структуры, вероятно, в первую очередь такие, как Совет министров обороны, Совет министров энергетики. Совет министров иностранных дел, Совет министров финансов, может быть, транспорта. Вероятно, не все эти структуры будут размещаться в Минске, не все и вернутся в Москву. Какие-то будут летучими — то здесь, то там. Центробежные тенденции ослабевают, начинается эпоха давления центростремительных сил. Если удастся договориться о взаимной котировке ценных бумаг (а я надеюсь, что такое соглашение скоро будет подписано), то на биржах России будут котироваться и продаваться акции украинских или узбекских предприятий и наоборот. Акции эти можно будет покупать и продавать. В результате предприятия одних стран Содружества будут переходить в собственность других, или общую, или смешанную, или акционироваться с участием третьих стран. Введение собственной валюты, после того как пройдет суета переустройства, поможет точнее и справедливее вести взаиморасчеты — без обиженных и облагодетельствованных,— организовать и не контролируемый государством поток денег и ресурсов. Норвегия только в 1905 году отсоединилась от Швеции мирно, по правовым процедурам. У одних крона шведская, у других норвежская. В магазинах Швеции на норвежские деньги товаров не купишь, но в любом банке, на каждом углу можно обменять. Люди ездят туда и обратно, имеют предприятия, дома, нанимаются на работу, заводят бизнес, торгуют. Система соглашений защищает их права, как и особые права всех северных стран.
    Я бывал в Норвегии, Швеции и Финляндии. Неплохо живут. Вроде бы порознь, но и не запирая друг от друга двери. Подтрунивают, рассказывают анекдоты друг про друга, впрочем, шутят и над собой.

Июль 1992 года

    3 июля 1992 года. Утром Гайдар третий день подряд выступал перед Верховным Советом. В четверг его заставили говорить и отвечать по бюджетному посланию, которое отложили на второе чтение, отправили по комитетам и комиссиям, где оно обязательно обрастет требованиями преференций. Сегодня Гайдар докладывал долгожданную «Программу углубления экономических реформ». Программа эта передо мной. Это пухлый том с приложениями, около 400 страниц. Программа вызвала острое неприятие парламентского большинства. Фракция «Смена — Новая политика», вошедшая в «Гражданский союз» (Вольского—Травкина—Руцкого), призвала все фракции голосовать против «любых попыток немедленного утверждения Программы без ее обсуждения в комитетах». Они выпустили листовку: фракция считает — «перед нами не программа правительства страны в кризисе на грани краха, а абстрактная программа экономического института. Неужели правительству не ясно, что и реализация поставленных целей как приоритетных, и выбранные средства ведут к катастрофе?».

     Гайдар так не считал и отвечал с академической вежливостью, полной сарказма и иногда прорывавшейся скрытой ярости: «Стабилизации и подъема невозможно добиться быстро. В 1992—1993 годах можно добиться падения темпов инфляции до 3 процентов в месяц; поднять уровень жизни до уровня, сравнимого со странами Восточной Европы; приватизировать до 30 процентов госпредприятий. В 1994— 1995 годах довести уровень приватизации предприятий до 60 процентов, ввести пенсионные облигации в 1996 году, когда уже изменятся поведенческие стереотипы, станет возможным обеспечение начала устойчивого экономического роста на национальной основе. Я понимаю, что народ устал от обещаний. Но обещать больше — быть обманщиками, обещать меньше — не принять ответственность, вызов времени». (Так я запомнил, цитирую неточно, по смыслу.) Представленная программа — это открытый документ, с которым правительство выходит к парламенту и народу...

     В целом парламент продемонстрировал смятение, отсутствие политической воли и нежелание отвечать за дальнейший ход событий. Но правительству эту ответственность он передать не согласен. Парламентское вибрирование поставило под удар все достигнутые победы на мировом политическом уровне. Все договоренности — накануне встречи в Мюнхене — повисли. Сегодня вечером приезжает председатель Международного валютного фонда Мишель Камдессю. Парламентарии потребовали, чтобы он выступил перед ними. Гайдар удивленно сказал, что попросит об этом, хотя подобное не в правилах Фонда. В тот же день он сказал мне: если Камдессю не удастся уговорить здесь, в Мюнхен можно не ехать.

— А какие советы дают ему его люди здесь?

— А какие бы ты давал?

      — Повременить, пока ситуация не прояснится, погода не установится.

— Ну конечно! Они и так-то не торопились, а теперь и вовсе не спешат. Нас удушает наш собственный парламент, который падет следом. Если страна не готова к реформам, ей никто не в силах помочь. Пусть думает, ошибается, страдает, расплачивается за свои ошибки. США расположены нам помочь, Буш расположен, а конгресс колеблется; Мейджор, французы и немцы отчасти, немцы подустали, у них своих проблем немало. Итальянцы, канадцы готовы помочь. Японцы — нет, те сторонники жесткой политики, рассчитывая почему-то на то, что в безвыходной ситуации Россия станет сговорчивее в переговорах об островах. Хотя каждому понятно, что для любого политика острова отдавать невозможно, когда страна в таком положении. Словом, проблематика России жестко задана набором макроэкономических обстоятельств.  

Еще запомнились ответы на вопросы депутатов. К несчастью, 99 процентов иностранных инвесторов, которые пытаются завязать с нами дела,— заведомые проходимцы. Нужно опереться на один процент порядочных и перспективных партнеров.
Вопрос денежной наличности — вопрос краткосрочный и не является программным для правительства. Смешное это было бы правительство, если бы своей задачей считало печатать как можно больше денег.
Геннадий Матюхин (глава Центробанка на тот период), грозивший отставкой перед парламентскими слушаниями, тихо ушел «по состоянию здоровья» после серии скандалов, связанных с обналичкой миллиардных сумм банками Чечни и других территорий, кризисов неплатежей и жалобами предприятий на провальную работу Банка. Матюхина отпустили с миром под шутки, что он «болен 30 миллионами».

     В конце июля Центральный банк России неожиданно для многих возглавил «гэкачепист» Геращенко (вспомним его меморандум, опубликованный накануне путча!). Многие члены команды хотели бы видеть на этом посту Бориса Федорова, и он прилетел из Лондона в ожидании предложений. Но предложений не последовало. Федорову дали понять, что он пока может располагать собой.

     «Вашингтон пост» писала, что в эру Горбачева внешняя задолженность СССР выросла в четыре раза, достигнув более 67 миллиардов долларов. Запасы золота за время Горбачева сократились с 2 тысяч тонн до 240 тонн. Куда исчезли деньги и золото? «В течение нескольких лет, до попытки переворота в августе 1991 года, высокопоставленные сотрудники Центрального банка Советского Союза вывозили деньги из страны, чтобы застраховаться на случай еще более трудных времен» (цитирую по сообщению ИТАР-ТАСС, 1 сентября).
Мировая печать писала о недоумении, которое вызвало новое назначение в деловых кругах. «Геращенко в эпоху Горбачева был главным банкиром Советского Союза, и он открыто критиковал реформы Ельцина».
     Геращенко получил назначение и вернулся на свой пост совсем не с побитым видом. С первых же дней сделал несколько заявлений, вызвавших панику на валютном рынке, издал телеграмму (есть и такой жанр) о погашении взаимных неплатежей предприятий, сокращении платежей странам СНГ, потребовал увеличения денежной массы и сумм на кредитование, сказал, что правительство не должно вести себя как зритель на корриде, жаждущий крови, все равно — матадора или быка. Он скептически отозвался о будущей конвертируемости рубля (и его скепсис вызвал резкое падение курса рубля, панику на валютном рынке). Презрительно отозвался он и о ваучерах («Несерьезная затея, напоминающая бумажную игру «монополия»).
Впрочем, он не уставал повторять, что не собирается ссорить Россию с МВФ, а разногласия его с правительством сильно преувеличены.

    В Америке задавались вопросом, «не является ли такое назначение Ельциным бывшего коммуниста преднамеренной попыткой обхаживать человека, который знает, где искать миллиарды КПСС». Впрочем, наблюдатели сошлись на том, что скорее речь идет о чем-то большем, чем финансы,— о попытке диалога и консенсуса с влиятельнейшими в России силами в целях стабильности и продвижения реформ.      

Август 1992 года

     28 августа закончился очередной (их было много в этом году) Всемирный конгресс Международной экономической ассоциации. Обсуждали, естественно, российские реформы. Выступил и Гайдар.
     Самая серьезная из долгосрочных проблем развития России, заметил он, это дефицит сбережений, необходимых для устойчивого и нормального финансирования экономического роста. Нам нужно найти решение, как перейти от экономики, кормившейся с ложки госинвестиций, гарантированного питания, базировавшейся на постоянных и крупных налоговых изъятиях государства, к экономике, которая растет и развивается, питаясь инвестициями банков, состоящих из частных сбережений населения, как перераспределить эти ресурсы через рыночные институты, как добиться, чтобы они шли на долгосрочные и высокоэффективные проекты.
О начавшейся приватизации Гайдар сказал, что программа еще довольно противоречива, как противоречивы интересы, которые она должна примирить,— трудовых коллективов, директоров, государства, частных инвесторов.
     И все-таки, судя по тому, что акционирование предприятий пошло уже в массовом масштабе, какой-то баланс интересов существует.
14 августа президент Б. Ельцин подписал указ «О введении в действие системы приватизационных чеков в Российской Федерации». Мирная экономическая революция собственности началась.

     В конце августа министр финансов непреклонный (ничего никому не давать!) Василий Барчук со вздохом сказал, что нужно удержать дефицит российского бюджета в пределах одного триллиона рублей и уж никак не перевалить за два триллиона. Бюджет, о котором так долго мечтал Минфин, наконец-то утвержден Верховным Советом, сказал он. Правда, Минфину парламентские эксперты строго-настрого предложили увеличить доходы бюджета на триллион, снизив налоги и введя множество льгот, чем повергли в панику правительство.
Только льготы по налогу на прибыль и по налогу на добавленную стоимость вымывают из бюджета около 300 миллиардов рублей. Эти потери покрыть нечем, если учесть, что неплатежи по НДС (возникшие и из-за всеобщего кризиса неплатежей в народном хозяйстве) составляют еще 300 миллиардов рублей.
 В конце августа снова возник вопрос о наших долгах Западу. Потребовали заплатить проценты по долгу Австралия и Канада. Канада останавливала отгрузку зерна в нашу страну. Зерновозы застряли на реке Св. Лаврентия.
     Россия настойчиво просила отсрочки по краткосрочным платежам, с чем и ездил раз за разом в Париж Петр Авен.

     24 августа Гайдар провел совещание с повесткой «О ходе экономической реформы на местах».
     «После того как правительство России вышло из периода кризисного управления (осень, зима и весна до съезда.— В. Я.), оно может ставить перед собой задачу широкого системного осуществления реформ по всему фронту. Приватизация, а точнее изменение отношений собственности,— не та проблема, которая может решиться просто, быстро и без конфликтов,— повторил Гайдар.— Эта проблема в принципе не имеет универсального простого решения. Неизбежно будут трудности и напряжения».
Гайдар снова предупредил местных руководителей о серьезности надвигающейся проблемы безработицы, грядущей следом за переменой собственника предприятиями. Рост цен он назвал неизбежным злом, неизбежным, потому что правительство вынуждено закупать зерно по новым ценам. В бюджете нет средств, чтобы компенсировать этот колоссальный рост расходов.
     После семи вечера собрались за столом все бывшие на то время в Москве члены команды.
     «Давайте не будем забывать, от чего мы ушли, к чему пришли,— сказал Гайдар,— что нам удалось сделать за это время».

     «Мы сохранили финансовую систему, что предотвратило распад России, спасло от продотрядов и войны»,— сказал Андрей Вавилов.
 «Теперь центральная историческая задача, стоящая перед нами,— приватизация,— сказал Чубайс,— задача, как и масштабы огосударствления всего и вся, не имеет аналогов в мире».
В конце августа снова начал падать и продолжал падать курс рубля по отношению к доллару, до этого менявшийся все-таки довольно плавно: 1:120, 1:130, 150, 180... Потом понеслось — 200, 210, 241, 301... И это в обстановке, когда на мировых валютных рынках курс доллара «находится в состоянии свободного падения».
      Летом 1990 года Гайдар писал:
      «Еще в начале тридцатых годов блестящий английский экономист Дж. Хикс показал роль традиции, исторически складывающихся стереотипов в       оплате труда. Продемонстрировал он и то, что резкие изменения в относительном уровне доходов разных групп занятых неизбежно порождают инфляционные тенденции. Если им не противопоставить жесткую финансовую политику, формируется спираль: зарплата — цены — зарплата, которую нелегко разорвать».
      Но вот Госкомстат России (подконтрольный, как и Центральный банк, парламенту) свидетельствует: увеличивается разрыв в оплате труда в промышленности (не приватизированной и нисколько не улучшившей свою работу) и социальной сфере. Растет и пропасть между высокооплачиваемыми и низкооплачиваемыми, не говорю уж — между богатыми и бедными, те всегда были на разных берегах реки счастья. Интересно, что в негосударственном секторе зарплата растет медленнее, чем в некоторых щедрых государственных предприятиях.
И напрасно стараются записные публицисты, отдавшие свои перья на службу разным партиям интересов; напрасно разоблачают погрязшую в коррупции и некомпетентности демократию. Мы все еще в начале длинного и трудного переходного периода от тоталитаризма к свободе...

                     Евразийская хроника

     Из множества экологических проблем меня в последнее время по-настоящему тревожит одна. Экология сосуществования. Та катастрофическая политическая и этническая сукцессия, которую мы переживаем. Мне приходилось уже как-то писать о политической сукцессии, но повторюсь. Сукцессия — одно из центральных понятий экологии. Определений ему дано много, нам здесь не нужна строгость, скорее наоборот — образный потенциал понятия, способность его вбирать в себя множество смыслов. Так вот, сукцессия — это процесс смены одной экосистемы другой, замещения одной другой, проникновения одной в другую. Это динамика развития системы. Например, сукцессия леса — процесс смены пород, когда после буреломов или сплошных рубок идет восстановление леса, но иными породами: лиственными после хвойных. Или сукцессия озера, когда в результате долгого (или не очень) процесса эвтрофикации, поступления в водоем избытка питательных веществ, в нем идет интенсивное развитие сине-зеленых водорослей, простейших — это важно для нашей аналогии; водоросли эти отмирают, разлагаясь, окисляясь, потребляют кислород, и водоем гниет, потом заиливается, превращается в болото, и так столетиями. И все это называется сукцессией. Меня интересует сукцессия общества, а точнее даже обществ, из которых, оказалось, состоит наша бывшая страна, сукцессия политической системы, политических систем, в которые они, эти общества, укладываются. Сукцессия этническая, когда различные народы, анклавы, племена начинают осознавать себя собою, отдельностью от иных, а иных чужими, враждебными... Некогда, на пороге катастрофической сукцессии 1914—1929 годов, в Российской империи существовала некоторая политико-этническая система, противоречивая, чреватая грандиозными катаклизмами и конфликтами, но до поры устойчивая. Война, революция и дальнейшие уже плановые операции резко и катастрофически изменили эту социоэтносистему, как лесной пожар меняет экосистему леса, который никогда уже не станет прежним, вчерашним могучим и прекрасным бором. Катастрофическая сукцессия всегда имеет одну особенность: она резко упрощает систему. Из нее выпадают самые продуктивные, самые роскошные виды, зато расцветают примитивные и жизнестойкие, пусть короткоживущие, но плодовитые. Об этом много написано на примере растительных и животных сообществ классиками экологии. Я не пытаюсь перенести их методологию на ниву политики и социальности. Моя задача скромнее: использовать скорее образы экологии, чем их строгий научный смысл; я пишу политическую публицистику в формах экологического сознания, а не трактат. Чтобы не повторяться, отсылаю любознательного читателя к сборнику «Экологическая альтернатива» (М. 1990). Скажу только, что простая система непременно усложняется, но происходит это долго.
     Кого выбирать? Люди, если бы их действительно спросили, если бы им действительно принадлежало право выбора, выбрали бы, прежде всего, мир, жизнь, безопасность детей и стариков своих. Но выбирают не они, не простые люди, выбирают другие, те, кто грызет, как в сыре мыши, ходы для себя, ходы, которые станут потом коридорами власти. Автобус, расстрелянный в Грузии, не дает мне покоя. Души убитых детей. И убитых в Ходжалы. И в Сумгаите. И в молдавских кодрах. Такую экологию не выбирали для себя люди.
      Мир естественнее для человечества, чем война. Мир «живет» сам, а войну нужно организовывать, обеспечивать, непрерывно бросать в ее жерло средства, технику, людей. Это неправда, что войны возникают сами, это очень сложные процессы, которые нужно лелеять, поддерживать, постоянно накачивая в обществе дух вражды и отчаяния, во всяком обществе, иначе оно никогда не согласится посылать своих детей убивать и умирать. С ужасом смотрю я, как и в каком направлении развивают экологию русско-украинских отношений. Сколько уже сделано кропотливых усилий на ниве вражды. Сколько голов одурено, околпачено, наполнено злобой и гневом. Но ведь сюжет этот настолько жизненно важен, настолько серьезен для будущего, для жизни обоих и многих других народов, что не знаю, какой цены было бы много за снятие напряжений — отдал бы оба парламента плюс крымский, не говоря уж о персонах, власть предержащих, в придачу. Карабах и Приднестровье показали — катастрофы, войны не делаются за день, для этого должна быть создана обстановка и атмосфера. С огромным сожалением читал я громогласные заявления президента Ельцина о Черноморском флоте, с не меньшим — заявления и высказывания президента Кравчука, не говоря уж о менее официальных, но куда более воинственных высказываниях их приближенных, хотя бы российского вице-президента. Руцкой никак не освободится от привычек фронтового штурмовика, человека отважного, но, на нашу беду, лишенного ответственности и рефлексии. Рискуя вызвать неудовольствие на обоих берегах Керченского пролива, скажу так: не надо ссориться, братья! В этой ссоре, той войне, куда вас толкают, и кровь и грех великий. Будет выдержанно и ответственно вести себя Россия, не случится непоправимого. Охолодеют и южане. Не будет повода для драки — и драки не будет. Раз уж так вышло — развод, то разводиться по-людски. Не забывать, что общих детей нажили многие миллионы, что и там и там десятки миллионов людей остались, и живут, и будут жить, и чувствуют себя вполне даже дома.   Признать, что и то и другое государство останется русско-украинским и украинско-русским.      А значит, дележа-то до конца, до последней доски не может быть, ведь и миллионы русских на Украине на что-то из наследства имеют право. Я очень боюсь, что в нынешних печальных экономических обстоятельствах, в длительной стагнации экономики, кризисе военно-промышленного комплекса, вот-вот начинающейся массовой безработице, о чем с зимы предупреждал Гайдар, у многих будет соблазн устроить маленькую победоносную экспедицию, поиграть на таком громкоголосом инструменте, как национальное чувство.

     Только инструмент этот опасный и никому еще из тех, кто его приводил в действие, не помогал. Бряцают оружием, пугают друг друга. Разговаривают, как в подворотне при разборках. Да разве так можно? И кто знает, как обернется эта тлеющая в некоторых умах война, куда пойдет, на какие крыши перекинется. «Думал — виктория, а оказалась — конфузия».

*   *   *

     19 августа 1992 года в «Известиях» почти целую полосу заняла статья Егора Гайдара «Россия и реформы».
     В этот день бывший Институт экономической политики, те, кто год назад пошел с ним к Белому дому, снова были там. На двух «рафиках» подъехали к метро «Баррикадная» и на глазах изумленной публики пошли пешком с Гайдаром во главе к Белому дому.
     Хотели выпить по маленькой там, у восьмого подъезда, где стояли год назад. Но не получилось, увидели съемщики, зажали. Навалила толпа, доброжелательная, впрочем: держись, Егор, не уходи в отставку! Чуть не раздавили Гайдара, остававшегося тем не менее невозмутимым. Ретировались во внутренний двор Белого дома. Потом ходили по парламентским коридорам. Но кабинеты, в которых начинало это правительство 7 ноября 1991 года, были заняты.
     Наконец нашли какую-то комнату, кажется, в ней год назад Алексей Головков конструировал «правительство реформ».

     Гайдаровскую статью, которую написал он в недельный отпуск в конце июля, я прочитал только 21-го. Это первая статья Гайдара за год. (Перед этим летом 1991 года написал он неопубликованную до сих пор «Трудную дорогу к капитализму».) Сжатая и концентрированная, вызывающая волну новых вопросов.
     «Как смотрятся базовые постулаты современной экономической теории на фоне накапливаемого нетривиального опыта?
     Главное, с чем не могу согласиться,— с мифом о возможности выйти из кризиса, спасти Россию без радикальных экономических реформ».
     Думаю, тут водораздел проходит со многими бывшими друзьями-демократами.
     «Есть две группы регуляторов, способных обеспечить жизнедеятельность общества,— пишет Гайдар, отягощенный десятью месяцами тяжелейшей ответственности,— эффективные деньги и эффективные приказы».

     Когда они пришли, ни то, ни другое не работало.
     Диагноз:
     «Летом 1991 года экономика Советского Союза была неуправляемой, находилась в состоянии свободного падения, без каких бы то ни было надежд на стабилизацию».
     Задача: «Круг экономической безысходности надо было разорвать во что бы то ни стало. Речь шла о более важном, чем реформы,— выживании страны, ее граждан».
     Гайдар честно признает: у российского правительства (той поры, когда пришел он с друзьями) не оставалась выбора. Оно обязано было выступить инициатором старта преобразований, предложить другим следовать параллельным курсом, принять на себя бремя ответственности.
     Гайдар понял главное: «В демократической стране правительство имеет лишь ограниченную свободу маневра, вынуждено считаться с мощными интересами, стоящими за тем или иным решением».
     Плоской модели мира, состоящей из демократов и консерваторов (ну, еще аппаратчиков-реформаторов), Гайдар противопоставляет реальный, объемный, противоречивый мир интересов.
     «Военно-промышленный комплекс, аграрное лобби, объединения отраслей, требующих субсидий и таможенной защиты, вкладывают слишком много усилий, денег, времени в обеспечение своей доли средств налогоплательщиков, чтобы их можно было так просто оттеснить от государственного пирога».
     Гайдар мог бы сказать больше, об этом он не раз говорил в парламенте, терпеливо объясняя депутатам раз за разом, что добрыми и щедрыми они могут быть только за чей-то счет, что, поощряя погашения неплатежей, развертывание субсидий, льготных кредитов, широкую денежную эмиссию, они ведут страну к гиперинфляции и обнищанию.
      Авторы альтернативной экономической программы «Гражданского союза» считают, что реализация правительственной программы реформ чревата возникновением в России «эффекта сжимающейся экономики» с «ярко выраженным интересом топливно-сырьевых производств и прогрессирующим ухудшением материальной базы потребительского и инвестиционного сектора». Люди, всю жизнь занимавшиеся имитацией бурной деятельности, взялись за альтернативную программу. Не дай Бог им ее реализовывать.
     Гайдар терпеливо показывает, уже который год (только слышен он стал для всех недавно), одну закономерность.
     Скажу, как думаю: вся революция 1991—1992 годов, может быть, и была нужна для того, чтобы сломать структуру власти партий интересов, прежде руководивших из-под руки КПСС, а теперь желающих, как Вольский с его промпартией, непосредственно распределять национальное богатство. Может быть, весь сюжет раскрутился для того, чтобы президент Ельцин смог поставить у руля страны людей достаточно молодых, чтобы жить ее долговременными интересами, достаточно смелых, чтобы взяться за это, достаточно свободных от связей и предыдущего хозяйственного опыта, чтобы смочь сделать главное — прекратить всевластие партий интересов, ненасытного и не способного накормить страну аграрного лобби, ВПК, завалившего полмира оружием и настолько не верящего в возможность перемен, что абсолютно к ним не подготовился.
     Все это было невозможно в прежних аппаратно-административно-демократических рамках. Никакие аппарат-реформаторы или реформат-аппаратчики не способны сделать главное — жестко перераспределить бюджет, сократить на 67 процентов расходы на оборонный комплекс, открыть внешнюю торговлю, снять барьеры и квоты... Не самоубийцы, они знают, какие имущественные интересы задевают.
      Это правительство следовало бы сохранить на четыре-пять лет, но, вероятнее всего, его бросят в жертву политической игре, выставят на арену других. Каких? Найдутся ли другие, способные столь же бесстрашно делать свое дело профессионалов, то есть продолжающие курс реформ? Или придут дешевые популисты, жонглеры слов, программ? Этих хватит совсем уж ненадолго. На самом деле выбор если есть, то между жизнью и нежизнью, свободой и рабством, загнать в которое людей будет теперь трудно: появились новые мощные интересы, самые мобильные граждане страны работают сегодня на невозвратность прошлого.
     Приватизация, акционирование, ценные бумаги, дивиденды, пенсионные и страховые фонды, ваучеры, земельные наделы — все это реальные и серьезные вещи, и трудно будет людей убедить в том, что с ними пошутили и что всего этого больше не существует.

     Выступая 3 июля 1991 года на Верховном Совете, защищая программу второго этапа экономических реформ, Егор Гайдар говорил: «Нас упрекают в том, что мы западники, теоретики прозападной ориентации. Это так. Но мы патриоты своей страны, убежденные, что эта политика отвечает ее долгосрочным интересам».
     Мне приходилось уже писать {в «Партиях интересов» — «Новый мир», 1990, № 2; «Энергии распада» — «Новый мир», 1991, № 3), что основы, или «базовые структуры тоталитаризма», во многом относятся к области технологии и менеджмента.
     Мы были несвободны не только из-за КПСС, КГБ и милиции, но и потому, что отдали свою свободу в руки разных ведомств и служб, отдали на чужое усмотрение самое главное мужское дело — благополучие и безопасность своих близких. Мало кто из сегодняшних горожан может гарантировать своим семьям хлеб, тепло, электросвет, на это есть гигантские и тоталитарные структуры. Централизация жизнеобеспечения, теплоснабжения, электричества, транспорта, связи, образования, торговли, тоталитарность и монопольность основных структур жизнеобеспечения общества,— вот с чем нужно бороться людям.
     Сверхгосударство, где «все едино» — единая энерго-информ-топливно-транспортная система, единая система заготовки и хранения хлеба и продовольствия... Каждую зиму страна замирает в ужасе: не умертвят ли ее морозом энергетики и тепловики, обогреют ли? Любое правительство в этой стране львиную долю времени посвящает (не может не посвящать!) не макроэкономике и другим глобальным вещам, а аварийным ситуациям, прорывам теплоснабжения, авариям трубопроводов и энергосетей, заторам на железных дорогах и забастовкам угольщиков. А теперь еще и взрывам мостов и блокадам трубопроводов. Какой-нибудь автобусный трест держит миллионный город за горло надежнее, чем банда рэкетиров.
     Государство все еще — левиафан, и как мы боимся выйти из-под его власти! Все еще наш главный и единственный работодатель, поилец и кормилец, пастырь и учитель. Значит, к нему все претензии.
     Единственная разумная стратегия для России, которая вырисовывается в тумане неопределенностей, это стратегия на умаление правительства, государства, а значит, усиление групп, сословий, предприятий, предпринимателей. Чем меньше правительства, тем больше общества...

      И все-таки, что бы ни говорили, в 1991—1992 годах произошла настоящая революция, передача власти не от одного поколения к следующему, а через поколение, лишившая власти и наследства поколение шестидесятников, тех, кто дышал ей в затылок. Вот в чем революция, в чем дерзость ельцинского маневра. В этом его и рискованность, потому что теперь, чтобы закрепить победу, нужно в свое время передать эстафету власти еще более молодым, тем, кто только и способен вытащить Россию из исторического тупика, куда ее загнала одряхлевшая диктатура...
    
     За неделю до открытия осенней сессии Верховного Совета 1992 года «Российская газета» начала печатать книгу председателя Верховного Совета РФ Р. И. Хасбулатова члена-корреспондента Российской Академии наук.
     Собственно, нам представлена не книга, а отрывки из нее в четырех номерах газеты, листа два с половиной печатных; вероятно, книга получилась объемистая, и скорее всего отрывки не могут дать полного представления о ее содержании вероятно, Р. И. Хасбулатов отдал в газету страницы, которые счел наиболее актуальными.
     В свое время А. Собчак назвал свою книгу «Хождение во власть». Претенциозно и длинно. У Р. И. Хасбулатова коротко: «Власть». И подзаголовок: «Размышления спикера».
     В телеинтервью 21 сентября 1992 года Р. И. Хасбулатов отрекся от спикерства «Я не спикер. Я председатель Верховного Совета. И я вкладываю в это понятие следующий смысл. Президент руководит исполнительной властью в стране... А я, как председатель Верховного Совета, руковожу всей системой законодательной и исполнительной власти... Давайте в конце концов поймем, что в нашем отечестве персонально несут ответственность два высших должностных лица. Это Президент Российское Федерации и Председатель Верховного Совета».
     Двоевластие.
     Эти уточнения важны, потому что далее в статье Р. И. Хасбулатова будет всё время вибрировать смысл из-за широко публицистических, метафорически размашистых формулировок. Вибрация смысла, а иногда и полная потеря понимания -вещь нежелательная, когда речь идет о сокровенных и глубинных размышление председателя Верховного Совета, еще недавно сподвижника президента, а сегодня -человека, пытавшегося создать вокруг себя широкую базу поддержки совершенно по-особенному понимаемой им демократической власти.
      Мне кажется, что Р. И. Хасбулатов власть в представленных текстах понимает в очень глубинном, каком-то мифологическом смысле, как судьбу, а судьбу — как рок, полное всевластие избранника судьбы. Демократическое, правда.
      Р. И. Хасбулатов пишет не всегда ясно, не вполне убедительно, но почти откровенно: «Размышляя о власти, думаю о необходимости подчинения общества единой воле, о регулировании отношений между людьми, связанными жизнью обществе».

     Размышления Р. И. Хасбулатова, безусловно, интересны и содержат в себе глубокую основу для серьезной дискуссии. Думаю, что он опубликовал взгляды выстроенные, позиции продуманные и тем самым интересные. В своих публикациях он предстал сторонником реформ, федеративного, хотя и смутно очерченного демократического государства с парламентом из профессиональных политиков и экспертов-специалистов во главе.

     Не могу не согласиться со страстно и убедительно высказанной главной мыслью: «В переходный период чаяниям общества отвечает формирование сильной власти. Но означает ли это уничтожение парламента, представительной власти? Некоторым кажется, что означает. На самом же деле, конечно, такое однозначное «да» приводит к созданию условий для нового тоталитарного режима».
      И я так думаю.
      Как не приветствовать такую мысль:
      «...власть всегда должна быть готова уйти. Она должна создавать все условия, чтобы ее могли устранить, но именно в этих условиях она и должна обретать устойчивость».
      Но читаешь дальше столбец за столбцом, номер за номером, и накапливаются сначала мелкие недоумения, потом неясности, а потом формируется стойкое протестующее несогласие.
      Р. И. Хасбулатов продолжает:
      «Как спикеру парламента мне видится проблема слияния парламентской власти с избирателями: это — приемы избирателей, встречи во время поездок в регионы, письма от избирателей, народа; это — решение вопросов в обход самого сильного наследия партаппарата, которое сосредоточилось во всех эшелонах исполнительной и, частично, представительной власти». (Схема, близкая скорее просвещенному абсолютизму,— монарх едет, принимает челобитные, казнит, милует, жалует в обход всех, кто не оградил от жалобщиков.)
      По всему пространному тексту бродит одна заветная мысль — о единой, полной и эффективной власти.
      «Тревогу, и постоянную, внушает проявление значительного числа систем управления, не подчиненных единому федеральному центру и способных осуществлять собственную, в ряде случаев взаимоисключающую, конфронтационную по отношению друг к другу и к государственной власти (так в тексте.— В. Я.)... не обладающим необходимыми информационными и организационными ресурсами, да и полномочиями, ведет к общему ослаблению государственного механизма как целостной системы».
      И даже:
      «Для новой, рыночной экономики потребовалась и новая форма политической организации общества. Но, как и прежде, власть остается ключом к экономике (то есть по-прежнему никакой экономики, власть отбирает, перераспределяет, дает льготы и накладывает непосильное тягло.— В.Я.)».
      Р. И. Хасбулатов, впрочем, не какой-нибудь философ тоталитаризма, он теоретик вполне новой и, может быть, даже по-своему прогрессивной системы. Он, разумеется, понимает, что «только собственность выступает реальной властью — властью над производством». Добавим, над финансами и информацией. Правда, мучительная противоречивость нашей жизни заставляет и автора быть противоречивым: с одной стороны, передача собственности в частные руки, руки трудовых коллективов, с другой стороны, тревога из-за «отчуждения производителя от собственности», растущего расслоения общества, призыв «не допустить люмпенизации неимущих и малоимущих».
      Гневно обрушиваясь на новых буржуа, на разбогатевших коммерсантов, спекулянтов, перекупщиков, банкиров, жиреющих на гигантских процентах, Р. И. Хасбулатов видит опору в тех, «кто ближе к производству, кто производит, делает дело. Мы ориентируемся и на тех, кто говорит: сила в профсоюзах. И мы чувствуем — сегодня надо заниматься не только и не столько партиями и движениями, а профсоюзами, производством, кооперацией, теми проблемами, решение которых дает устойчивость власти».

     Такую речь мог бы произнести и генеральный секретарь КПСС в эпоху ее высшей власти.
      Похоже, что под лозунгом «абсолютной демократии», всевластия закона и высшей власти депутатского корпуса нам предлагается новая модель властвования старых партий интересов (ну, может, для стабильности допустят кое-кого из новых).
      Р. И. Хасбулатов, считая, что правительственная программа развития реформ никуда не годится, бросает концептуальный вызов: «Придется самому парламенту основательно улучшить ее, привлечь все позитивные силы общества к работе над этой программой». Какие это силы — ясно. Во всяком случае, «большую роль в этом деле» он предрекает «Гражданскому союзу».
      Думаю, что принципиальное расхождение, и, вероятно, непреодолимое, между позициями Р. И. Хасбулатова и Егора Гайдара состоит, в частности, в том, что Хасбулатов думает: где та сила власти и кредитов, что экономическими нитями свяжет их и оживит производство? А Гайдар, вполне трезво понимающий полезность и приятность для колхоза или фермера льготного кредита, не считает льготы и преференции «экономическими нитями», а считает их все теми же старыми раздачами привилегий одним за счет других. Вот и все.
     Но ясно, что борьба разгорается. Хасбулатов, это видно по лексике, по значимым образам, по парольным словам («национальный», «русский», «идея патриотизма», «Столыпин», «вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия», «народ», «спекулянты», «перекупщики», «обнищание», «унижение», «внутренние силы», «курс на долларовые вливания опасен» (никто не торопится нам их вливать, к чему такая тревога? — В. Я.) и даже: «Россия... находится в преимущественном положении по сравнению со многими другими государствами, так как обладает собственными природными, людскими и интеллектуальными ресурсами, превосходящими во много раз (замечательно это все-таки — «во много раз», вселяет оптимизм.— В. Я.) возможности крупнейших держав»), пытается собрать вокруг себя широкую коалицию патриотических сил. Это было бы замечательно, если бы не было так тревожно. Слишком пространный текст. Слишком знакомые рецепты.
    
      Руслан Хасбулатов — странная и по-своему трагическая фигура.
      Он интересно начинал, его заслуги на первом этапе борьбы за российский суверенитет неоспоримы, их не забудут ни строители новой России, ни плакальщики о старом Союзе. Лишенный возможности встретиться со своими избирателями, отвергнутый как их представитель, он ищет опору в конструировании сложного механизма власти над парламентом, в создании базы среди местных представительных органов, колесит по России, выступает, дает интервью, пишет... Но чем более публичной личностью становится он, тем с большей очевидностью становится ясен истинный масштаб личности, недостаточность «весовой категории» и, что самое печальное,— одинокость...

Сентябрь 1992 года

     Президент внезапно, за три дня до отлета, отменил визит в Японию. Не буду касаться международных последствий этой резкой политики. Но внутри, конечно, последствия будут благоприятные. Люди, которые столько сил, времени и денег потратили на создание Курильского вопроса, наготовили столько зажигательных речей, сценарные планы утвердили для предстоящей сессии и съезда, а тут пауза. И придется переключаться на скучные, невидные внутренние дела, на ваучеры, тяжелое положение заводов (а общество уже научилось задаваться вопросом: отчего-то вы такие бедные, может, не раскрутились, не расстарались, может, и продукция ваша не нужна вовсе народу?).
      Опять начали считать, сколько осталось жить гайдаровскому кабинету, и многие опять подмигивают с телеэкранов — нам, нам скоро власть, дадут, мы вас и вытащим, и субсидии дадим и субвенции, и зарплату повысим... А люди уже не верят.
      Что-то важное сдвинулось в общественном сознании, и правительство, которое честили полгода назад за жесткость и безжалостность, теперь, когда оно уступает, костерят за соглашательство и движение к гиперинфляции.
      Люди не забыли декабрь 1991-го и не хотят к нему вернуться — с полными сумками ничего не стоящих денег...

25 октября 1992 года. Тольятти

    
      Очередное воскресенье провели в Тольятти. Генеральный директор АвтоВАЗа Владимир Каданников пригласил правительство на встречу с крупнейшими директорами промышленности. Ехали не без опаски, опять усилился накат депутатов «Гражданского союза», прессы, назначен уже день нового съезда — 1 декабря. На тольяттинскую встречу Ельцин выставил сильнейший состав: Гайдар и первая пятерка — ближайшие единомышленники: Шохин, Чубайс, Авен, Барчук, Нечаев. Первые кандидаты на отставку при любых изменениях в правительстве.
      День был пасмурный, ранний снег забелил черноту полей и пустоту лесов. Машины быстро пронеслись трактом, соединяющим Самару с Тольятти (не то что неделю назад, когда пробивались сквозь метель из Норильска в аэропорт). В новеньком, финнами построенном здании научно-технического центра ВАЗа собрались 65 генеральных директоров крупнейших предприятий России. Не утверждаю, что здесь были все промышленные генералы, нет, конечно; но собрались люди серьезные. КамАЗ, ВАЗ, АЗЛК, КРАЗ, ЛОМО, воронежская «Электроника», Самарский авиационный, Новолипецкий металлургический, Череповец, нефтепереработчики, станкостроители.
      Сначала собрание пошло по вполне традиционной схеме: выступали директора один за другим, начиная с хозяина, директора ВАЗа, который заявил: «Что хорошо для ВАЗа — хорошо для России», лозунг, о котором Гайдар сказал, что поостерёгся бы безоговорочно его принимать. Впрочем, Каданников признался, что ВАЗ сейчас не лучшее место для вложения денег. Правительству досталось за то, что не поддерживает отечественное автомобилестроение (металлургию, станкостроение, авиацию, нефтехимию), за то, что не проводит эффективной структурной политики. Её каждый понимал по-своему: автомобилестроители считали, что правительство должно давать льготные кредиты, разрешить использовать государственную долю акций на переоборудование, должно таможенными пошлинами защищать их от зарубежного конкурента (на что Петр Авен заметил, что ВАЗ и «Вольво» живут в разных экологических нишах). Директор завода авиационных двигателей убедительно показал, что необходимо сохранять и развивать потенциал отечественного самолетостроения, прежде всего двигателей, основу нашей независимости; она нелегко далась, начиналась с лицензионных закупок в 30-х годах, стоила огромных денег и будет стоить многие миллиарды долларов, если мы загубим созданный потенциал.
     Но чем дольше выступали директора, чем подробнее и убедительнее рассказывали о своих болях и проблемах, тем все яснее становилась для всех очевидная истина, что правительство дать им всё требуемое не может, как бы ни старалось, а может быть, и не должно. Постепенно и требования становились все взвешеннее и реалистичнее, они касались уже не простой раздачи денег и дефицита, а возможных льгот на инвестиции, вкладываемые в развитие производства; при этом не Барчук, а они потребовали, чтобы кредиты шли не прямо от Минфина, а от коммерческих банков, специальных правительственных агентов, которые были бы уполномочены распределять эти инвестиционные кредиты. Говорили о борьбе за сохранение рабочих мест через ставку коммерческого кредита, о необходимости экономической поддержки реальных структурных сдвигов, о стимулировании экспорта продуктов переработки, а не сырья.
     Ни один не выступил в идеологии «Гражданского союза», никто не требовал оставить его директором государственного предприятия, все они увлеченно обсуждали варианты приватизации, модели акционирования, страстно боролись с «чубайсятами» за каждый пункт уставов акционерных обществ, в которые превращались их заводы и объединения. Все они явно уже выбрали вариант судьбы и судьбу крупного промышленного менеджера предпочли варианту ненадежного существования обкомовского номенклатурщика, которого в конце жизни ждет если не инфаркт, то тощая персональная пенсия и садовый домик.
      Общество пугают «красными директорами», но они давно не красные, а вполне трезвые и прагматичные и, как правило, знающие люди. Находящиеся в самом критическом периоде отечественной индустрии (вряд ли на встрече был хоть один директор с долгами меньше миллиарда, и ему должны, как правило, не меньше), жалующиеся на неплатежи и срывы поставок, на неизбежный и расширяющийся спад, они выглядели более самостоятельными и ответственными людьми, чем во времена дутого благополучия: им не нужно теперь ездить в главк и в ЦК, согласовывать назначения, утрясать зарплату, выпрашивать фонды и унизительно выклянчивать загранкомандировки. Теперь все оказалось в их руках, и они почувствовали вкус к такой жизни.

     Обнадеживает, заметил Гайдар, что даже такое сложнейшее производство, как ВАЗ, всего на 5 процентов сократило выпуск автомобилей. И это при том, что рухнул Союз и половина поставщиков оказалась в дальнем и ближнем зарубежье, что не стало СЭВа и сэвовской кооперации. И все равно завод, у которого сотни смежников, выпускает две тысячи автомобилей каждую смену. Выпускает, пусть страшным напряжением снабженческих служб, отдавая за детали готовые автомобили, доставляя всякие сальники и резинки самолетами прямо к конвейеру бог знает за какие деньги, вздувая цены так, что самим уж и не купить свою машину (в 1989-м за машину нужно было работать два с половиной года, теперь — четыре с половиной как минимум), но выпускает!
      Спад начался с шахтеров и нефтедобытчиков, прокатился по всей цепи народного хозяйства, докатился до машиностроения. Рост цен виток за витком, сокращение производства, все всем должны, и никто никому не платит. Постсоциалистическая страна по дороге к рынку с удовольствием играет в эту игру: все дорого, но все бесплатно, потому что денег у нас нет, а погибнуть ну кто же нам даст?! Снова дадут кредит под 10 процентов, спишут долги, потому что они достигли цифр бессмысленно астрономических. Новолипецкому металлургическому комбинату, жаловался генеральный директор Иван Васильевич Франценюк, должны 22 миллиарда рублей, так ведь и он должен 12 миллиардов, которые тоже люди ждут как манны небесной.

    Жаловались не все. Блистательный и победный Николай Иванович Бех, председатель акционерного общества «КамАЗ» («Мы акционировались три года назад,— сказал он,— когда слово «дивиденд» было таким же ругательным, как нынче «ваучер»), не просил ничего. Разве что равных условий, единых критериев исчисления прибыли, а значит, и налогов. Это Бех предложил создать при правительстве Комитет промышленников, идея, которая была поддержана всеми. Промышленники получают в правительстве свое законное представительство (хотя и с неясными возможностями реального влияния). Сенсацией стало обращение, принятое собранием в поддержку правительства и проводимого им курса.

     Когда летели обратно, Гайдар сказал о прошедшей встрече, что она была полезной. Стало очевидным нежелание большей части директорского корпуса выступать молчаливыми статистами при группе политиканов. Директора уже адаптировались к новым условиям и не хотят поворачивать назад. Они научились играть по новым правилам и приняли эти правила. Они могут быть очень недовольны правительством, но когда встает реальная угроза возврата к старому, выясняется, что в этой ситуации они наши союзники.
     Шохин добавил: мы долго занимались чисто профессиональными делами, надеясь, что результаты скажут сами за себя, но оказалось, что невозможно быть просто правительством профессионалов, принимающих, как им кажется, оптимальные решения, без социальной базы. Мы поняли, что должны найти эту базу, а для этого надо становиться реальными политиками.

      Сентябрь-октябрь 1992 года

      Весь октябрь Гайдар провел в поездках, полетах. Чебоксары, Новгород, Смоленск, Тула, Баку и Ереван, Бишкек и оттуда неожиданная и опасная поездка в Душанбе, поиск соглашения, полет над разоренной страной, над горящим Курган-Тюбе в пограничный Пяндж; официальный визит в Польшу, переговоры с Ханной Сухоцкой, президентом Валенсой, протокольно необязательные, но очень поучительные в смысле проекции польских обстоятельств на наши, встречи с маршалами сейма и сената; поездка в Киев и труднейшие переговоры с правительством, отставленным через неделю; визиты в Якутию, Магадан и Норильск, смысл которых, если высказать его в нескольких словах, состоял в том, что регионам и территориям на самом деле отдавали права, деньги, долю валюты, алмазов, золота, платины, отдавали ответственность. После каждого такого короткого, на день-два, визита правительства становилось все меньше, оно отдавало свои функции или часть их регионам. Политика, как я понял их, простая и открытая: свободные границы, жесткий контроль за эмиссией рубля, по существу русский рубль, контролируемый российским Центральным банком. А к ближним и более дальним новым странам подход тоже универсальный, хотя и существенно разный, конечно. Свободная торговля, если вы хотите, взаимные корреспондентские счета банков друг у друга. Для того, чтобы открыть такие счета в России, надо что-то поставить в Россию. Чтобы открыть такие счета в Киргизии или Польше, надо что-то поставить в Киргизию или Польшу.
      Вначале побывали в Чебоксарах, где с президентом и Хасбулатовым пытались примирить представительскую и исполнительную власть. Президент Ельцин, открывая встречу, сказал об ее историческом значении: впервые собрались вместе руководители исполнительной и представительской власти всей России. Он заявил, что центр тяжести реформ переносится на региональный уровень, на местах решится успех или поражение исторического дела. На этом совещании Гайдар заявил, что экономика становится управляемой. Начинает работать механизм реформ.
      Побывали на предприятиях. Понравилось, что люди ничего не просят, обходятся сами, ищут, что бы такое производить, что имеет спрос. Президент сказал: катастрофы мы избежали, теперь можно проводить реформы.

      Перед отлетом Гайдар на вопрос об успехе совещания сказал репортерам:
 “Любое совещание, которое прошло не в истерическом тоне, я считаю крупным успехом”.

      Если принять эти слова всерьез, то сентябрьские и октябрьские встречи были успешными. Истерии на них не было. Даже во фронтовом городе Душанбе, под дулами автоматов, то ли охраняющих, то ли угрожающих делегации России.                                                                                      

*   *   *

      22 сентября открылась осенняя сессия Верховного Совета России, и сразу политический градусник залихорадило. Депутатские коалиции к сессии оказались хорошо подготовленными и немедленно бросились в атаку. Их намерения были, в общем, ожидаемыми, разве что недооценили способность мобилизоваться с первых же минут. В связи с новой сессией, новым этапом политической жизни все газеты выступили с аналитическими статьями, в прогнозах недостатка не было. Бунич в «Вечерке» сообщил, что правительство уже повзрослело, не прошлогодние мальчики-фундаменталисты, но, во-первых, напрасно отпускает вожжи финансовой стабилизации, а во-вторых, зря их не отпустило раньше. Депутат Румянцев, известный конституционер, заявил, что правительство свою роль, по его мнению, выполнило, запустило рыночные механизмы «по рыночному методу». Сейчас нужно уже стаби-
лизационное правительство.
      23 сентября в «Известиях» первополосная шапка: «ОСЛАБЛЕНИЕ ФИНАНСОВОЙ ПОЛИТИКИ ПРАВИТЕЛЬСТВА НАРУШИЛО НАЧАВШУЮСЯ СТАБИЛИЗАЦИЮ». А то оно этого не знает! Интересно процитировать подборку только первополосных шапок только двух газет, скажем «Известий» и «Российской газеты», с самых первых дней реформы. Выяснится, к сожалению, что обе не совсем в курсе дела:
      — Промышленный спад ускорился,— сказал Гайдар, выступая на открытии 5-й сессии Верховного Совета.— В январе—июне производство сокращалось в среди на десять процентов, в июле — уже на пятнадцать, а в августе — на двадцать семь процентов (по сравнению с соответствующим периодом прошлого года). В целом за год падение производства может дойти до двадцати процентов.
      В середине года цены начали стабилизироваться. Появились какие-то товары. Установился курс рубля к доллару. Но в июле, после повышения цен на энергоносители, цены снова выросли: в июле — на 6 процентов, в августе — на 13. На полях началась уборка, и сельские производители вырвали повышение закупочных цен хлеб.
      Предприятия к концу полугодия оказались в драматическом положении банкротов: их нужно было либо закрывать, выбрасывая людей на улицу, либо давать кредиты и списывать долги.
      Тем временем все бывшие республики Союза продолжали оперировать на рублевом пространстве, накачивая его несуществующими безналичными рублями, поддерживая свою промышленность, давая социальные льготы.
      Интересно, что на этот раз и левые, и правые, и «Российская газета», верный орган Руслана Хасбулатова, принялись распекать правительство за ослабление кредитно-финансовой политики. Теперь уже дошло до всех, что щедрость к банкротам, должникам, плохо работающим предприятиям, дотации и льготы отрицательно сказываются на всей стране, а в первую очередь на тех, кто работает хорошо.
      Не могу избавиться от ощущения, что профилактический, воспитательный, второй план в действиях правительства был. Вы хотели щедрых вливаний, вы не верили нашим прогнозам, нашим оценкам — проверьте, что получается на практике, если правительство послушно действует по рекомендациям Верховного Совета. То ли еще будет!
      После выступления перед Верховным Советом я спросил Гайдара о его ощущении ситуации.
      — Мы недооценили консолидированность наших оппонентов. Их ярость. Я думаю, они никогда не согласятся с нашим правительством. Оно нужно им, но как бы не вполне легальное, против их воли, а значит, и не на их ответственности, временное, нелигитимное. Им наплевать, что это беспринципное поведение наносит страшный ущерб России и внутри и за ее пределами, кто же даст денег, кто принесет инвестиции в гигантскую страну с непредсказуемым настоящим?
      Курс доллара в эти дни вырос до 248; я спросил, почему он растет, а Гайдар развел руками: зато у людей много денег, зато нет безработных.
      На пресс-конференции в Варшаве 2 октября Гайдар сказал, отвечая на вопрос, почему падает курс рубля к доллару: мы предупреждали, что получится, если будете накачивать экономику рублями. Но, к сожалению, пришлось показывать, что лишние деньги ведут лишь к инфляции и падению курса национальной валюты.

1-2 октября 2009 года. Варшава    

    Перед Бишкеком и Душанбе были Варшава и Киев. Сначала Варшава, вполне уже европейский, респектабельный город, с магазинами, экипированными по-европейски. Кортеж черных «вольво» и «лянчей», вышколенные агенты безопасности, хорошо налаженный протокол, безукоризненный, как мазурка, когда каждый танцор прекрасно знает свою партию.
Встреча Гайдара с премьер-министром Ханной Сухоцкой, президентом Валенсой, маршалом сейма В. Хшановским и маршалом сената Республики Польша А. Хелковским.

    Здесь, как и в более близких столицах, Гайдар выступал с неких единых принципиальных позиций: мы хотим, наконец, оздоровить, нормализовать наши отношения, сделать их цивилизованными и разумными, избавиться от груза взаимных претензий и обид. Для урегулирования взаимных претензий есть два пути. Первый длительный, спокойный — заморозить проблему, годами вести переговоры, летать друг к другу в гости, пить водку, говорить о дружбе и ничего не решать. Есть второй путь — признать, что проблему надо решить, что это надо обеим сторонам, что дорогу надо расчистить, и каждый должен пройти свой участок пути. Мы предлагаем объединить все претензии по взаимоувязке, всю проблему долгов, их структуру, включая задолженность в переводных рублях по государственным и негосударственным поставкам, задолженность в СКВ и в процентах по долгу, по спецпоставкам, проблему имущества СЭВа и проблему имущества Советской Армии в Польше, компенсационные соглашения по поставкам газа от Оренбурга и Ямбурга,— собрать все эти претензии, оценить и принять «нулевой вариант», начав 1993 год с нового листа.
     В сущности, похожие пакеты предложений выдвигала Россия в переговорах и с Азербайджаном, и с Киргизией, и с Украиной. Предложения об отношениях честных и ясных, не опутанных паутиной непостижимых внеэкономических решений, загадочных поставок, немыслимых платежей и бессовестных неплатежей.
     На встрече с крупнейшими польскими частными бизнесменами Гайдар рассказывал о ситуации, с которой столкнулось правительство, придя в прошлом ноябре. Гибель Союза была предрешена, когда Верховный Совет России в июне 1990 года принял декларацию о суверенитете, когда вслед за ним другие Верховные Советы провозгласили себя суверенными странами, когда российский Центробанк арестовал счета союзных министерств и предприятий. Декабрьское решение в Беловежской пуще оказалось вынужденной импровизацией накануне катастрофы, на краю бездны. Ситуация в России была не в пример сложнее, чем в Польше. Россия не имела (и до сих пор не имеет) таможенной границы. Больше того, существовало 15 эмиссионных банков республик, каждый из которых имел неограниченные возможности и существенные стимулы для проведения инфляционной политики.

    Теперь, когда Россия путем медленных и напряженных усилий, переговоров устанавливает с каждой новой страной цивилизованные отношения, договаривается о взаимном открытии корреспондентских счетов в центробанках друг друга (это означает, что бесконтрольной эмиссии будет положен конец), ситуация меняется. Она вообще стала другой, значительно лучше, чем год назад, хотя многие в обществе этого не понимают.

      И о приватизации Гайдар тогда сказал: крупную приватизацию невозможно навязать обществу, невозможно заставить акционироваться завод, на котором рабо¬тают сто тысяч человек, если они этого не хотят. Приватизация должна пойти сама, опираясь на реальные интересы людей — дирекции, инженеров, рабочих. И здесь нет стандартной процедуры и стандартных решений, они всегда разные, потому что всегда — результат сложнейшего социального компромисса. — Когда мы начали преобразовывать крупные предприятия в акционерные общества, а по указу президента приватизации подлежали четыре с половиной тысячи крупнейших предприятий, газеты писали — «распродажа», «прихватизация», «обман народа». Но на предприятиях, на совещаниях, на заводах истерики не было, и давление не пошло по линии: избавьте нас от приватизации, мы хотим остаться государственными,— а наоборот: почему нас не включили в приватизационный план! Просьб исключить предприятие из приватизации нет. А к четырем с половиной тысячам добавились еще полторы тысячи заявок.
   

2 октября. Варшава. Пресс-конференция

       Гайдар заявил: вчера в России началась раздача приватизационных чеков, начался новый этап глубинных структурных реформ, преобразований собственности Начался мирным, контролируемым процессом. Через полгода ситуация станет необратимой, страна станет другой, страной собственников. Именно с этим связана активизация борьбы против президента и правительства. Реформы, если их не остановят сегодня, не остановят уже никогда.

      Было уже ясно: нет другого способа раздробить, ослабить партии интересов, пронизывающие всю страну структуры ведомственного управления и подчинения, солидарности и саботажа как акционирование, приватизация, включение мощного частного интереса, прежде всего интереса самих руководителей. Слова «наше», «мое» начали приобретать свой первоначальный смысл. Не было ясности с другим: сколько отпущено времени, успеют ли сделать самое главное — пройти «точку возврата», как говорят летчики и туристы.
      6 октября в Верховном Совете выступил президент Ельцин. Подвергнув критике правительство и дистанцировавшись от него, он заявил, тем не менее, что любое другое правительство в этих обстоятельствах сработало бы хуже.
      Выступая сразу за президентом, Гайдар отказался от своего правила не ввязываться в дискуссии, а держаться отстраненным экспертом-технократом. Он дал уничтожающую критику альтернативных предложений, с которыми выступает «Гражданский союз» и другие:

— Почему Россия не Китай? Почему мы не можем принять модель двухсекторного управления экономикой? Путь в китайскую модель лежал совсем через другие ворота. Чтобы идти по китайскому пути, надо было выбирать совсем другую политическую стратегию. Тогда, когда именно этот парламент проголосовал в 1990 году за Декларацию о государственном суверенитете РСФСР, именно тогда он сделал выбор, который закрыл для нашего общества возможность трансформации по китайскому пути.
Весь ноябрь через газеты и телевидение напоминали о себе лидеры «Гражданского союза», обещали вот-вот представить свою, альтернативную, программу спасения России. Программу эту общественность так и не увидела, не смогла оценить по достоинству. А жаль.
 Цельное в своем роде произведение «И. Дискина и К0» растащили на клочки по съездовским закоулочкам. В сущности, требования оппозиции было трудно оспорить: поддержать промышленность, особенно наукоемкие и передовые в технологическом отношении предприятия, спасти науку и культуру, развивать образование, медицину, не забыть про детей, наше будущее, и стариков, наше прошлое. Против этих целей возражать не приходилось, Гайдар и не возражал. А как добиться желаемого, о том критики умалчивали, возлагая всю тяжесть решения на власть предержащих: вы власти — вы и думайте.

       В попытке привлечь на свою сторону обедневшую и озлившуюся без госприкормки интеллигенцию был проведен интеллигентский конгресс. Он канул в Лету без большого успеха. Перед самим уже съездом прошел «форум сторонников реформ». На нем заявлено было о создании нового политического блока «Демократический выбор». Президент Ельцин заявил, что нужна организационная структура, сила, партия, движение и он, президент, должен быть с ней и в ней. Газеты заговорили о Г. Бурбулисе как о будущем генсеке президентской партии. Однако времени для создания структуры не оставалось, через пару дней открывался Седьмой депутатский съезд.
 26 ноября на совместном заседании палат Верховного Совета России Егор Гайдар выступил с докладом о правительственной программе неотложных мер по выходу из кризиса. Тоненькую брошюрку читать не стали.
 Программа эта, которую парламентарии отвергли, как и предыдущую, среднесрочную, не пожелав даже «принять к сведению» (Гайдар уже только поэтому имел моральное право уйти в отставку), была уже компромиссной и поэтому потенциально инфляционной. Под давлением «Гражданского союза» была создана общая рабочая группа, готовившая «Неотложные меры». Но игры правительства с «Гражданским союзом» нисколько не помогли, потому что «гражданские» сделали вид, что они с правительством незнакомы. Вместе с «комми» они принялись добивать Гайдара. Возможно, Гайдару не простили слов, сказанных в Верховном Совете накануне съезда (это после стольких-то тонких и вязких переговоров!): «Мы не готовы к безыдейному соединению принципиально несовместимых подходов». Есть принципиальные положения, по поводу которых невозможно вступать в дискуссию. На этот раз поступаться принципами не пожелал Гайдар. И конкретизировал, какими именно: во-первых, неконструктивно и опасно пытаться решить острые экономические проблемы на основе реставрации госзаказа, планов прикрепления;
во-вторых, правительство категорически против идеи оживления экономики путем массированной инфляционной накачки. Это может вызвать лишь срыв в гиперинфляцию и бешеный рост цен;
в-третьих, правительство принципиально против попыток достичь экономической и социальной стабилизации путем замораживания цен и зарплаты, введения принудительного валютного курса для экспортеров.

     После этого выступления Гайдар был приговорен. Николай Травкин, который часто говорит больше, чем хочет, призвал посадить на власть «монстра с рыночным нюхом».
Партии интересов жаждут получить от государства свои сотни миллиардов: только получив их, они хотят выйти на акционирование и приватизацию (как подчеркивали на съезде, у нас все за реформы). Они получат их обязательно. Первое, что сделал, придя к власти, ставленник ведущей топливно-энергетической партии интересов Черномырдин,— распорядился о двухсотмиллиардном льготном кредите для своей отрасли, и, похоже, это только начало. Аппетиты партий интересов принципиально неутолимы. Они не насыщаются, потому что не переваривают проглоченное. Гайдар пытался сманеврировать, обойтись минимумом, тем, что «нельзя не дать», — не получилось. Уже с весны усиливалось и усиливалось давление, к осени оно достигло значений сверхкритических.
    Мало кто знает о том, что в последнюю неделю октября Гайдар решился на крайний шаг: он написал президенту письмо. Выражая благодарность за высокое доверие и поддержку, он, тем не менее, не согласился с предложенными изменениями курса и закончил свое письмо вежливо, но непреклонно: для проведения такого курса вам понадобится другой премьер. Президент заверил его в своей поддержке. 

     30 ноября Конституционный суд огласил свое «соломоново» решение о результатах рассмотрения вопроса о конституционности указов президента относительно КПСС и РКП. Коммунисты восприняли решение как победу и, воодушевленные, рванулись на съезд.

1-14 декабря 1992 года

Седьмой съезд народных депутатов РФ

   Съезд был посвящен борьбе с президентом из-за Гайдара. Он так и войдет в историю как антигайдаровский съезд. Двухнедельный съезд разделился в памяти на два акта, два тайма.

Первый тайм выиграли президент и его штаб, когда при поименном голосовании 4 декабря поправок к конституции (при тайном голосовании!) не прошли важнейшие, определяющие порядок формирования правительства. Поправки, которые, как сказал депутат А. П. Сурков, меняют форму государственного правления. Тогда победу праздновали реформаторы.
      Второе короткое выступление Гайдара 3 декабря:
«Я рад, что теперь у нас, оказывается, нет противников реформ. Я рад, что теперь все за реформы. Это серьезное продвижение вперед. Ведь еще год тому назад противников у рыночных реформ хватало, но если посмотреть, какие реформы нам предлагают, проинвентаризировать их, то получается интересная картина.
Нам предлагают (в рамках развития реформ!) отказаться от частной собственности на землю. Нам предлагают остановить процесс приватизации. Нам предлагают заморозить цены и заработную плату. Нам предлагают восстановить Госплан, призвать к порядку много возомнившие о себе бывшие союзные республики, а потом, наверное, построить лагеря для агентов мирового империализма... Такие реформы, право слово, не нужны нашему народу. Спасибо».

     3 декабря 1992 года, 17.30. Пять минут назад внизу, у президиума, драка. Устроили ее, кажется, демократы.
Демократы требовали не тайного, но, наоборот, поименного голосования по важнейшим конституционным поправкам, меняющим основу государственного режима. Проигнорировали, не заметили и ограничения регламента, бросились голосовать по кабинам, — страшно.
 На балконе рядом со мной казаки. Объясняют доброжелательно:

— Видишь, из-за чего скандал-то? Ведь чего они хотят, демократы эти? Чтоб было известно, кто как голосовал.

— Ну, так что?

— Как ты не поймешь! Ведь узнают, кто как голосовал, — с должности снимут. Они же все начальники. Главы! Как им голосовать-то открыто, главам этим, ну никак нельзя!

         5 декабря была суббота, и правительство вечером радовалось победе: как же, важнейшие поправки, делающие правительство ручным котом при ВС, не прошли. Было ощущение большой политической победы. Но не зря сказал Хасбулатов о пирровой победе правительства.
И оппозиция не отдыхала в воскресенье — 7-го, в понедельник, с первых же минут снова ринулись в бой. Били теперь не по Гайдару — по президенту, по конституции, принимали поправки за поправками, отклоняя громадным большинством одну за другой поправки президента, даже носящие чисто редакционный характер.
      8-го утром, во вторник, Ельцин предложил съезду кандидатуру премьера...
      «Как президент, со всей ответственностью заявляю, что в этот крайне сложный момент в жизни России вижу на посту председателя правительства России Егора Тимуровича Гайдара... Правительство реформ обречено принимать непопулярные решения. Оно неизбежно обречено работать в режиме перенапряжения.
Все это требует от главы кабинета министров, особенно кабинета министров России, просто уникальных способностей и человеческих качеств.
      Прежде всего, речь идет о компетентности. Убежден: рыночную реформу в России не провести, если ее главой будет комиссар, представитель какой-либо партии или течения. Нужен специалист, досконально знающий экономику и ее болезни... Это человек мужественный, преданный своему делу и просто умный. (Смех в зале.)».

      9 декабря, в среду, с самого утра началось обсуждение кандидатуры Гайдара.
Начало третьей речи Гайдара я слышал в машине, подъезжая к Кремлю... Теперь, когда сюжет завершен и ясна цена каждому поступку и каждому слову, я высоко оцениваю третью речь Гайдара. Она стоит того, чтобы к ней вернуться.
Сначала он сказал о том, чего реально можно добиться в ближайшее время. «Я был всегда достаточно осторожен в своих обещаниях». Итак, напомним, что пообещал Гайдар в своей предвыборной речи:
«В 1993 году можно существенно сократить темпы падения производства и создать предпосылки выхода страны из кризиса и для начала экономического оздоровления к 1994 году. Уже в 1993 году придать кризису ярко выраженный структурный характер, уже в первом полугодии сформировать выраженные очаги экономического роста..., остановить дальнейшее падение уровня жизни..., к весне свести темпы инфляции до уровня 1—2 процентов в неделю...»
 Гайдар сказал, что в правительстве будут серьезные кадровые изменения. Показал и зубы: «Правительство в значительной степени оказалось растворенным в структурах президентской власти, размытым в его компетенции и реальной ответственности... Теперь, когда на первый план выдвигаются созидательные задачи, будет правильно, если правительство вновь обретет свою естественную самостоятельную меру ответственности, свою естественную самостоятельную меру компетенции и свои естественные, полагающиеся ему права». Вспомнил о Столыпине, который просил десять лет спокойствия для построения великой России. Гайдар не просил ничего, кроме «понимания сложности и критичности нынешней ситуации в России», говорил о «самоубийственности конфронтационной политики, необходимости сохранения политической стабильности».

  Голосование опять было тайное, «под одеялом», в кабинках. Р. З. Чеботаревский прочел протокол № 5:
«Для голосования народным депутатам было выдано 979 бюллетеней. При вскрытии избирательных урн обнаружено 975 бюллетеней. Признаны действительными 953 бюллетеня, недействительных бюллетеней — 22. Поданные голоса распределились следующим образом: «за» 467, «против» 486. Кворум для принятия решения 521. Таким образом, кандидатура Егора Тимуровича Гайдара не набрала требуемого для утверждения числа голосов».

      На следующее утро на трибуну решительным шагом вышел президент Ельцин:
«Виню себя сегодня в том, что ради достижения политического согласия неоднократно шел на неоправданные уступки... Съезд отверг мои предложения по обеспечению стабилизационного периода, не заметил даже этих предложений, не избрал председателя правительства, отклонил, по существу, без рассмотрения подавляющее большинство поправок к закону об изменениях и добавлениях конституции... Одни и те же лица у микрофонов, одни и те же слова звучат с трибуны, вплоть до призывов к свержению. Стены этого зала покраснели от оскорблений, площадной брани в адрес конкретных людей, от злости, грубости и развязности, от грязи, которая переполняет съезд, от болезненных амбиций несостоявшихся политиков.
Конституция, или то, что с нею стало, превращает Верховный Совет, его руководство и председателя в единовластных правителей России, они встают над всеми органами исполнительной власти и по-прежнему не отвечают ни за что. Они стремятся окончательно повязать парламентариев круговой порукой безответственности и страхом потерять свои кресла...»

      Президент призвал народ начать сбор подписей, чтобы набрать необходимое число голосов для проведения референдума. Президент призвал всех народных депутатов, поддерживающих его, собраться в Грановитой палате. Тут-то и наступил кризисный момент: вышли-то из зала далеко не все, на кого президент мог рассчитывать.
В зале остались 715 человек. За полчаса до этого их было 886. С президентом ушли 171. Вскоре вернулись и многие из них. Мы видели на экранах телевизоров знакомые «демократические лица» и даже ближайших советников... Этого не ожидала и оппозиция. Бабурин счел нужным сказать: «Надо выразить признательность тем членам «Демократической России», которые остались в зале и за столом президиума и остаются верными принципам парламентаризма, не поддаваясь на провокации». А между тем, писали уже после съезда газеты, «если бы с президентом вышли человек триста, те, кто голосовал, как правило, за Президента, его костяк, его корпус, съезд бы лишили кворума, а значит, и силы, и ситуация могла сложиться тогда иная, куда более благоприятная, чем та, что сложилась на встревоженном, взволнованном, разъяренном и полномочном съезде».

      Дальнейшее хорошо известно. Консолидация съезда. Примиряющая роль Зорькина. Постановление о стабилизации конституционного строя. Трудный компромисс. Множество кандидатов в премьеры, и президент выбирает из них тех, кого он представит съезду для «мягкого рейтингового голосования». Он представил: Гайдар, Скоков, Черномырдин, Каданников, Шумейко. С нажимом рассказал об одном, Каданникове, генеральном директоре АвтоВАЗа. (Я с ним познакомился недавно, когда летали в Тольятти.)

       14-е. Утро. Звонят друзья со Старой площади, говорят: что-то не то, приезжай. Приезжаю. Они вещи собирают. «Егор решил не выставлять свою кандидатуру». Захожу к Гайдару. Он взволнован, ходит по огромному кабинету. Он уже принял решение. Вчера, в воскресенье, 13-го, я видел его поздно вечером. Он приехал от президента, который давал обед правительству, демонстрируя свое с ним единство. Он ничего не сказал тогда, вечером, а я ничего особенного не заметил...
       Взбудораженный Кремлевский дворец. Подхожу к одной, другой группе, поднимаюсь в пресс-центр. Прогнозы. Все убеждены, что Ельцин будет по-прежнему ставить на Гайдара. Он не проходит и тогда остается исполняющим обязанности.
И вот оно — результаты «мягкого рейтинга»: Скоков — за 637, против 254, воздержалось 25, всего проголосовало 916; Черномырдин — за 621, против 280, воздержалось 24, всего проголосовало 916; Гайдар — за 400, против 492, воздержалось 46, всего проголосовало 938, не голосовало 4; Каданников — за 399, против 470, воздержалось 3: Шумейко — за 283, против 578, воздержалось 41, всего голосовало 902.
Снова перерыв на сорок минут. В напряжении все. И журналисты, и депутаты, и люди у телевизоров. Через сорок минут снова — на набитый прессой и гостями балкон.

      Выходит президент. Ропщут сидящие рядом коммунисты. А мы сидим тихо, мы знаем, что президент скажет. И от этого знания тоска в груди.
Ельцин: «Конечно, я был и остаюсь приверженцем (и не могу этого перед вами скрыть) Егора Тимуровича Гайдара; именно его кандидатура в этот период могла бы быть самой удачной, самым лучшим вариантом. При разговоре с ним он напрямую не снял свою кандидатуру, но дал понять...»
Вечером Гайдар сказал мне, что он свою кандидатуру не снял, просто не мог снять при такой расстановке сил.
Ну, вот и все. Все кончилось слишком быстро, даже депутаты ошалели от своей неожиданной и ненужной победы. Какой-то журналист прижал к стене депутата и яростно допытывался: «Что ж вы у своего премьера не спросили его программу? Отчего же у вас вопросов-то не было, хотя бы — как он сделает дешевым хлеб и дешевым бензин?»
День первый, день последний... Пошли на Старую площадь.
В гайдаровской приемной было тихо. Начали подходить люди. Депутаты, зачем-то Исправников. Пришла телекомментатор Наташа Чернышева, последние месяцы аккредитованная при правительстве, грустно улыбнулась гайдаровским помощникам и пошла со своими операторами в кабинет Черномырдина.

      Гайдар пригласил в кабинет свой аппарат. Самые близкие, те, что звались командой Гайдара, не пришли. Пришли другие — прежде отставленный Лопухин, Грушевенко, Шахрай.
Жена Гайдара Маша и вся семья были счастливы.
А он? Не думаю. Человек, всем своим существом вошедший в историческую битву за новую Россию, не может уйти из борьбы без сожаления. Да он и не уйдёт из борьбы. Начнет ли заниматься большой политикой (реальность состоит в том, что за год на наших глазах вырос политик общенационального масштаба), большой ли наукой, публицистикой (а скорее и тем, и другим, и третьим одновременно)? Вернется ли в премьерский кабинет на Старой площади? Не знаю, но не думаю. Он теперь всегда будет под прицелом. Однако думаю, что отныне его роль заключается не в том, чтобы сменить Виктора Черномырдина. Ничто не повторяется. (Впрочем, Шахраю удалось в течение одного года дважды побыть вице-премьером.)

     Мне кажется, 14 декабря для Гайдара определилась новая, куда более сложная опасная роль, чем та, что была у него прежде. Может быть, не столько политическая, сколько моральная. Людям все-таки нужен человек, который говорил бы им правду. Он не был понят, поэтому и ушел. Но жизнь «довольно длинная», как он любит говорить. Новое правительство, сохранив ядро прежнего, очевидно, будет носить не менее реформаторский характер. А может быть, оно будет даже более решительным, получив из рук съезда желаемую долю самостоятельности. Там остались Нечаев, Вавилов, Мащиц, Чубайс, Шохин, Федоров, Элла Памфилова и Татьяна Регент, много умных и хороших людей. Но без Гайдара это уже не гайдаровская команда. Другая. Дай Бог, чтобы она оказалась на уровне задачи...

*   *   *

    Когда мы говорим об эволюции, преобразовании, строительстве общества, возникает вопрос — какого общества? Так называемого гражданского? Но у нас его нет, как нет, если понимать под гражданским обществом большинство населения, ответственно разделяющее общие ценности, уважение к установленным общественным ИНСТИТУТАМ, таким, как государство, собственность, образование, культура, религия, труд. Тоталитаризм, сковав всех «одной цепью и одной целью», неизбежно вызвал в людях и ответное стойкое чувство отвращения, неприятие всякого рода публичной, общественной деятельности как чужого и навязанного, постыдного. Смущенно и отчаянно отказываются простые люди от вдруг свалившегося предложения стать депутатом или бригадиром как от стыдного и позорного дела. Руководить, командовать, принимать на себя ответственность — это для других, для них, чужих.
      Трудно найти более разделенное общество, чем наше, более равнодушное чужим болям и бедам, более оглохшее и ослепшее. Нас уже ни крик, ни кровь, ни плач не приводят в нормальное чувство сострадания и всечеловеческого участия. Уже в порядке вещей, когда умерший от инфаркта человек часами лежит в метро, никто не подойдет. И чем дальше, чем труднее и страшнее наша жизнь, тем разобщеннее и покинутее люди. Без Бога, без дружбы, без надежды — что в их душах варится из уныния и обреченности? Дальше — больше: чурающиеся, бегущие от всякой общественной энергии, всякой коллективности. Таково большинство, это очень опасно, потому, что крайние радикалы пусть малочисленны, но агрессивны и сплочены, как стая волков. А простые люди заражены какой-то социальной анемией, делающей невозможным самое простое общее дело — засыпать не засыхающую лужу на дороге, ввернуть лампочку в лифте или наладить дежурство по подъезду, чтобы охранить детей своих.

*   *   *

     Это, может быть, самая главная тревога, залыгинский вопрос: «а общество ли мы вообще?», народ ли мы, способны ли еще к общему и трудному историческому делу по возведению собственной страны? Есть ли в нас гражданство, не умерло ли, не разменялось ли на семьи, кланы, землячества, меньшинства, ощетинившиеся против всех?
      Ведь не экономику предстоит преобразовывать нам и строить, разбирая руины, над которыми еще не осела пыль тоталитаризма, не экономику оздоравливать, экономика — всего лишь материализация человеческих целей, ценностей, воль, действий, совместных и согласованных, производимых по признанным всеми правилам.
У нас не станет больше общества от больших (или меньших) цен, от больших или меньших зарплат. Даже, пожалуй, изобилие, достаток, этот интегральный и желанный результат многолетних общих усилий, не так уж прямо связан с глубиной и плотностью общественной ткани, внутренним единством народа, согласием по самым существенным вопросам между его важнейшими группами.
Я очень боюсь того, что «классовая война», «классовая борьба», «классовая вражда», будучи однажды легализованы, выпущены из закоулков подсознания на улицы, очень трудно уступают место согласию и миру. Особенно если их старательно соединяют с еще более иррациональным и темным понятием, именуемым национальным чувством. Думаю, что именно эти туманные материи, трудно формулируемые, не измеряемые цифрами, не поддающиеся прогнозам, тревожат и Гайдара более, чем точные экономические индексы, дефицит бюджета, размер внешнего долга или число безработных. Среди цифр и индексов он — эксперт, хладнокровный профессионал, аналитик. Думая о народе, о русском обществе, для которого и ради которого идет реформа, о высоких целях и непомерной цене, которую народ — как всегда, народ, больше некому — должен заплатить, он, как и все мы,— колеблющийся и сомневающийся человек. 

          Впрочем, он не любит неясностей, неопределенностей, смысловых вибраций, иначе он не был бы экономистом — человеком, изучающим реальности. Он не считает наш народ чем-то уж совсем особенным во вселенной, обделенным, приговоренным или, напротив, выделенным, что почти одно и то же (от чувства национальной исключительности недалеко и до чувства национальной отверженности). Он не видит причин, по которым нашему народу было бы заказано зажить по-человечески... Люди как люди, нисколько не хуже других. Во всяком случае, Россия не скатилась, слава Богу, к гражданской войне, к погромам инородцев, в Россию растет поток беженцев с пылающих границ Союза, на нее надеются миллионы людей.                                                               

*   *   *

     В огромном служебном кабинете Гайдара на Старой площади, помнящем и Брежнева и Горбачева, висели на стене рядком три картины, которых тут не было прежде. Триптих «Утро» моего друга художника Андрея Волкова, три картины, написанные еще в 1978-м: «Утро. Крыши», «Утро. Троллейбус», «Утро. Проходная».
Серый свинцовый колорит. Мокрые московские крыши. Пустынная, наполненная сизым рассветным холодом заводская проходная и надпись на ней: «...ава труду!» Ранняя очередь к троллейбусу, вялая, сонная толпа, люди без лиц, только встревоженное лицо художника через стекло смотрит на вас. Что-то, видно, зацепило Гайдара, если он, увидав эти картины в мастерской Волкова, попросил, если можно, чтобы повисели у него в кабинете «какое-то время». Так с марта и висели.
 Многие, попадающие в его кабинет, спрашивали, что это за картины и почему они здесь, такие холодные и мрачные. Однажды Гайдар в какой-то телепередаче сказал, что для него означают эти картины. Они как наша жизнь. Это те самые наши благостные 70-е годы. Картины напоминают, откуда и куда идем. Для кого и ради чего все это делаем.
      Критик написал об этих картинах в свое время: «И заводская проходная и крыши домов выглядят так, будто мы смотрим на них сто лет спустя, из будущего».   

           Из пореформенной страны, почти забывшей, что с нею когда-то приключилось…

_____________________

© Ярошенко Виктор Николаевич