 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Памятник А. И. Акопову Я не люблю, когда меня читают, подглядывают, слушают, считают, под лупой разбирают каждый стих сексоты, норовя сварганить дело. Но где другой читатель? Надоело мне ждать. Пусть эти, если нет других. Вынюхивают сыщики лихие, что думаю, когда пишу стихи я, и изучают мой крамольный стиль. Который год они со мною рядом. Мне боязно писать под их приглядом. Но лучше так, чем прямиком в утиль. О вы, мои поклонники в погонах, а также те, которые без оных, но все-таки на службе, мне, увы, бессмысленно гадать на чёт и нечет, ведь если кто меня увековечит, так только лишь в своих анналах — вы. Мне памятник воздвигнуть рукотворный из стопки папок — не вершины горной, но всё-таки изрядной высоты — сумели вы, — теперь избегну тленья; читателя не знал я в поколенье, но с завтрашним сумею быть на ты.
Верной дорогой Не уступай, ты будешь обречён, — Юнна Мориц Но почему, смущён и огорчён, крадешься ты с опущенным забралом? Пускай тебя назвали палачом, обидней было б, если либералом. Ты, парень, тёртый, опытный калач. Не признавайся, что тебя задело. И если ты действительно палач, наплюй, не уступай, берись за дело. А твой обидчик — завтрашний зэка — напрасно будет ждать твою уступку. Ты начинай, пожалуй, с языка, когда его закрутишь в мясорубку.
Живые и мёртвые … и мёртвые: «О, да!» воскликнули бы, если бы воскресли. Иосиф Бродский "О, да! О, да!" — склоняя ниже выи, сапог целуя и лаская плеть, сейчас готовы повторять живые за мёртвыми, надеясь уцелеть. Плывёт в глаза отчизны сладкий дым, а мёртвые не проливают слёз, но их опыт пригодился бы живым, хотя и им уже, пожалуй, поздно. Прогнило королевство, господа, распалась связь времён ? и тех, и этих. И восклицать бессмысленно «О, да!», когда ты сам одной ногою в нетях.
Отраженье Я живу как отраженье. На себя в родном краю я гляжу из Зазеркалья и уже не узнаю. В Предзеркалье всё непрочно, зыбко, шатко, а у нас — деревянная основа, металлический каркас. За стеклянным огражденьем жить прохладно и светло, отражает амальгама бесполезное тепло. Я с усмешкой наблюдаю, как извне к стеклу прилип, повторить меня пытаясь, мой формальный прототип. Он пыхтит и горячится, он страстями одержим и в запарке нарушает отражательный режим. Я хотел бы отделиться, нет у нас совместных дел. Этот парень суетливый мне изрядно надоел. Он пинки и колотушки огребает поделом. Пусть идёт своей дорогой — я останусь за стеклом. Вот, услышал и уходит, отражение кляня. Мне бы радоваться надо, только нет нигде меня. Скачут зайчики по стенке неприкаянной гурьбой. — Эй, приятель, возвращайся, — познакомимся с тобой!
Он и я, или Герой и негерой
Я из робкого десятка, он ? классический герой, жизнь отдавший без остатка за всеобщий геморрой, за посконный и стабильный, суверенный и родной, геморрой наш изобильный, им добытый, а не мной. Он, поэтами воспетый, нам принёс благую весть. Мне ж теперь с болячкой этой не нагнуться, не присесть. В зад вопьётся злобный овод, станут ноженьки слабы. Впрочем, разве это повод уклоняться от борьбы? Он трясёт меня, как грушу и велит идти «на ты». норовя слинять в кусты. Я в ряды героев влиться малодушно не спешу… На него ж готов молиться, чтоб врага давил, как вшу. Я походную аптечку при себе держу всегда. За героя ставлю свечку ? сами знаете куда.
Михаилу Коломенскому и всем-всем-всем Надеясь — конечно! — Вы шлёте строки Михаил Юрьевич Коломенский, писатель, кинодраматург, в прошлом председатель Ростовского регионального отделения Союза российских писателей, член Союза кинематографистов
Мое богатство — не деньжищ мильон, |
       
|
