Понедельник.

Когда человеку надо решить какую-нибудь проблему, он обычно начинает рассуждать с вопроса: что необходимо для ее решения. Я же в силу своей профессиональной привычки всегда сначала задумываюсь о том, кто или что мне может помешать, и тогда становится ясно, какие препятствия надо устранять. Разрушив, можно строить. Но в последнее время я начал замечать: на войну уходит столько сил, средств и времени, что строить оказывается некому, не на что и некогда. Получается - старое разрушено, а новое не создано.

Приходит время очередных выборов, а кроме пространных боевых баталий, описывать нечего. Созидательная деятельность по-прежнему в перспективе, и остается искать дураков, которые выдали бы тебе очередной кредит доверия еще лет эдак на несколько. Если ничем злостным прославиться не успел, то наш сердобольный народ, пожалуй, уважит твою просьбу. Не больно богат у него выбор добрых-то молодцев. Как в той детской считалочке: первый раз прощается, второй раз запрещается, а на третий раз не пропустим вас. Так вот моему шефу уже прозвенели все три звоночка.

К тому же и по Уставу города он не может быть избран на третий срок. Хотя, конечно, Дума всегда может принять необходимую поправку в Закон, но подкупать депутатов, чтобы они проголосовали нужным образом накануне их собственных выборов, - дело малореальное. Это легко получается где-то в первой половине их срока избрания. Так что скорее всего передо мной реально встает вопрос: я хочу иметь нового хозяина? Ответ настолько очевиден, что не обязательно его произносить вслух. Все и так знают: мне давно пора перебираться в его кресло. Уже не осталось нехоженых троп на пути к власти, и незачем больше топтаться у нее на пороге.

Пора думать о своей выборной технологии. И в первую очередь о том, как эффективно и вместе с тем деликатно подвинуть старого шефа, ведь добровольно власть не уступает никто.

Замечательных результатов, о которых бы знал и говорил весь город под впечатлением его правления, нет. А публичных проколов, громких скандалов теперь уже достаточно. И в массах со всей очевидностью вызревает вопрос: если нам всем стало плохо, то кто наш правитель - дурак или злодей? Мне невыгодно делать его злодеем по двум причинам. Во-первых, он пока еще при власти. Если я встану к нему в открытую оппозицию, то он начнет дышать мне в спину уже сейчас. И неизвестно, доживу ли я до выборов, да еще в своем кресле. Чем откровеннее он будет меня уничтожать, чтобы сохранить свое положение, тем активнее мне придется сопротивляться. С каждым часом моих успехов у него будет возрастать опасение, что я с ним сделаю, если приду к власти, ведь я слишком много знаю о нем как его зам. У него фактически не остается шансов выжить, по крайней мере, на этой территории. Вот он и начнет сражаться не на жизнь, а на смерть. А зачем мне смертельный враг, да еще мой пока еще начальник? При всей заманчивости предстать перед избирателем в образе эдакого Ильи Муромца, победившего коварного дракона, это слишком рискованная игра.

Во-вторых, мне не выгодно делать из него злодея, потому что становится трудным объяснить, почему я так долго молча участвовал в его злодеяниях и возмутился только накануне выборов? Гораздо проще изобразить шефа как некогда прогрессивного, но уже устаревшего деятеля, зациклившегося на старых формах работы. Если злодей - человек все же умный, и, значит, в случае покаяния, на него можно надеяться как на умного и опытного (за одного битого у русских двух небитых дают), то дурака надо убирать из его кресла без сожаления, чтобы он не посадил наш общественный корабль на рифы вместе с собой.

Кто знает, может быть, старый волк чувствует, что ему уже не удержать стаю, и при определенных гарантиях своей дальнейшей безопасности и достойного будущего, полученных с моей стороны, он согласится на сговор со мной. Хотя лично я на это не рассчитываю, потому что хорошо знаю - настоящий чиновник-профессионал не в состоянии поверить кому-либо настолько, чтобы уповать на чью-то милость. Скорее всего, он сам обеспечит себе какие-то отходные пути, и только потом может пойти на переговоры со мной (или с кем-то из кандидатов), чтобы оставить за спиной, по крайней мере, нейтрального к нему человека и не допустить в свой тыл, в свое прошлое явного врага. Поэтому неплохо бы сейчас помочь патрону обеспечить его будущее, чтобы именно во мне он видел свои наиболее надежные гарантии.

Ну а дальше надо хорошо продумать весь остальной процесс. Слава Богу, я неплохо знаю, что такое выборы. Господи, чего я только ни делал во время выборов своего шефа! Этот опыт стоит обобщить.


Среда

Выборы представляют собой как бы две сферы: вероятностную и четко запрограммированную. Первая включает в себя всевозможную агитацию, надеяться на которую можно не более, чем на апрельский лед. Именно поэтому основное внимание обычно уделяется более предсказуемой сфере - работе избирательной комиссии. Если ее взять под свой контроль, то можно считать, что победа тебе обеспечена. Другое дело, что установить тотальный контроль совсем не просто. Если когда-то достаточно было сесть кружком да поговорить ладком и разделить по братски голоса тех кандидатов, от которых нет наблюдателей, то сейчас контролеров - как собак нерезаных. Причем, эти проверяющие начинают работать еще задолго до голосования.

Последний раз едва удалось замять скандал со сбором подписей нашим кандидатом. Ходить по домам и уговаривать 10 тысяч человек поставить свою подпись за выдвижение кандидата - это полный идиотизм. Я придумал простой и надежный способ оформлять подписные листы без особых усилий. Достаточно взять в избирательной комиссии какие-нибудь прошлогодние списки голосовавших, где есть паспортные данные и образцы подписей (а можно предусмотрительно сохранить старые подписные листы, если кандидат уже баллотировался), и аккуратненько все это перекопировать вручную. Никакой контролер на глаз не заметит подлога.

Но, видимо, в каждом стаде есть болтливая овца. Кто-то из переписчиков где-то проболтался. В результате в избирком заявилось общественное движение и потребовало провести выборочную проверку подписных листов, с предъявлением жителям для опознания их подписей. Такое же заявление поступило в прокуратуру. В комиссии быстро поняли, что, если выяснится подлог, то они тоже будут виноваты, и отказали в проведении проверки. Общественники обратились в суд. Пришлось посуетиться, чтобы суд и прокуратура положили дело "под сукно" до тех пор, пока выборы не прошли. В общем, проползли мы по краю пропасти. Думаю, что в другой раз рисковать подобным образом будет неосмотрительно. Придется придумывать что-нибудь новенькое.

Опасно пользоваться и другим апробированным, казалось бы, способом, потому что и он в прошлый раз чуть не провалил все дело. Обычно мы не занимались никакой подтасовкой на избирательных участках, где полно контролеров. Производили действительные подсчеты голосов, каждый наблюдатель расписывался в протоколе под зафиксированными цифрами. И этот единственный экземпляр протокола наш человек увозил в центральную избирательную комиссию. По пути он заезжал в условленное место, где технично изготавливался документ с другими цифрами, но все с теми же подписями. Поскольку копий протокола не существовало, никто не мог, даже если бы захотел, доказать, что первоначально в нем значились иные цифры. А потом, когда все наблюдатели уже расходились, можно было спокойно произвести замену избирательных бюллетеней на участках в точном соответствии с новым протоколом. И тогда пусть проверяют хоть до второго пришествия.

Но и эта классная технология провалилась из-за болтливости исполнителей. Наблюдатели стали требовать копии протоколов на руки. И лавочку пришлось прикрыть. Ничего, откроем другую. Возможно, следует попытаться влезть в электронную обработку материалов в центральной комиссии. Здесь работают профессионалы, и рядовые наблюдатели не смогут поймать их за руку. Ну, это так пока - размышления, необходимо еще раз детально изучить весь процесс.



Пятница

Что касается предвыборной агитации, то это - комплексное шоу, сценарий которого пишется загодя, теперь уже настолько загодя, что новая кампания начинается прямо на следующий день после выборов. Сценарием вполне может служить мой дневник, потому что ради победы приходится активизировать весь арсенал чиновничьего опыта по выживанию и уничтожению врагов. Обычная тихая подковерная борьба разом выходит на открытый помост. События и отношения концентрируются, атмосфера накаляется.

В последнее время предвыборные кампании в России приравниваются к самым драматичным событиям. Почему люди так рвутся к власти и так крепко цепляются за нее, если удалось ухватить хоть кусочек этого счастья? Я не раз задавал себе вопрос: зачем лично мне такие неистовые скачки по жизни?

И ответ был таков. Моя каторжная работа дает возможность в любой момент и делать, и иметь все, что я захочу, и, причем, бесплатно или за условную плату. Нигде в другом месте, кроме управленческой сферы, невозможно обеспечить такой уровень жизни. Только здесь у тебя могут быть одновременно и деньги, и разрешение на реализацию своего желания. Это завидный уровень свободы, поэтому он так и притягателен, несмотря на то, что его достижение и удержание требует неимоверных усилий. Но иначе ты вообще никогда не изведаешь вкуса неограниченных возможностей. Возможностей созидания, влияния, желания - того, чем обладает один Господь Бог. Чем выше власть, тем ближе ты к божественному. Тут нет предела, и потому каждый участвует в этих гонках так долго, как хочет и может. Но не каждому, как говорится, дано, это удел избранных.

Я, например, насмотрелся на то, как властелинами становятся, и что происходит с властелинами потом. Думаю, что практически безошибочно смогу предсказать судьбу любого кандидата, оказавшегося в кресле правителя.

Необходимо иметь ввиду, что мы стоим на пороге нового столетия и даже тысячелетия. На пороге неизбежных изменений, которые происходят по строгому графику Кондратьевских циклов через определенные промежутки времени. Хотим мы или нет, но в какой-то мере обязательно повторим ситуации, которые обычно складываются в конце столетий. Стоит взглянуть в историю России - на рубеже веков постоянно фиксируется одно и то же состояние: разгром, развал, распад, деградация старых ценностей и появление магических фигур, чьим предназначением оказывается новый, нетрадиционный путь развития. Особая харизма этих людей выделяет их из исторической толпы как рискованных, мощных и решительных лидеров. Они знают, могут и хотят - Петр I, Ленин.

Чего-то подобного подсознательно ждет Россия и сейчас. Она ждет созидателей. Явлинскому и Лебедю нравится созидать, но они проиграют любому средней руки профессионалу-чиновнику, который умеет влиять. Они зациклены на законных методах управления, у них просто не хватит здорового цинизма перешагнуть эти условные рамки. Вот рамками их и задавят. Им запросто организуют такую ситуацию, где придется усомниться в том, чем они больше всего дорожат, усомниться в их чести.

Начитались господа-офицеры русских философов: Бердяева, Соловьева, Достоевского, Толстого. Теперь выплясывают вокруг особенностей русской души, которая не велит не только кровь проливать, но и слезинке ребенка не допускает скатиться. Вот и попробуй всем настолько угодить, чтобы никто не заплакал, и чтобы у всех все было. Особенности национального характера, конечно, учитывать надо, но не потакать же им?

Мой шеф говорит, что Россия потому и живет вечно в дерьме, что не прислушивается к доводам рассудка. И при этом ссылается на авторитет итальянского философа и политика XV века Николо Макиавелли, который, делал свои выводы не на голом месте, а на анализе всех существовавших до него типов правления и правителей: "Князю, желающему удержаться, необходимо научиться умению быть недобродетельным или не пользоваться этим, смотря по необходимости… Пусть он не страшится дурной славы тех пороков, без которых ему трудно спасти государство".

Не знаю, кто из философов больше прав, но очевидно, что характер любой перестройки определяется менталитетом правителя и даже нередко остается в истории под его именем: сталинские репрессии, хрущевская оттепель, горбачевская перестройка.

Жириновский, например,- это уже совсем другое дело, не то, что Лебедь или Явлинский. Ему нравится влиять, гораздо больше, чем созидать. Следовательно, от него с очень большой вероятностью можно ждать диктаторского режима. Раз уж загадочная российская душа никогда не соглашалась жить чистейшим разумом, и ее миром правила любовь - чувство бурное и иррациональное,- то так оно будет и впредь. Значит, чтобы придать эдакому хаосу хоть какой-то порядок, потребуется некое жесткое начало. В общем, если не разум, то воля.

Российский волюнтаризм не знал себе равных во всей человеческой истории. У нас впервые признали хоть какие-то права человека, данные ему природой независимо от воли правителя, только после отмены крепостного права, да и то исключительно для дворян. До этого по приказу государя любого самого высокопоставленного подданного могли уничтожить, сослать, лишить, заточить, отстранить и т.д. и т.п. Дума, призванная превратить абсолютную Российскую монархию в конституционную, была созвана впервые лишь в XX веке под сильнейшим давлением мировой общественности. Но ни одна русская Дума, включая современные, так и не научилась реально возражать воле наших монархов. Абсолют верховной власти остается чисто российским явлением. И раболепие, сложившееся веками, продолжает играть диктаторам на руку.

Лужков пробует созидать, думает, что влияет, и не забывает желать, но только под одеялом и без света, чтобы никто не видел. Так и будет он бегать по этому треугольнику, не успевая толком сосредоточиться на какой-либо конкретной цели, решиться на что-либо определенное. И все рядом с ним будут делать вид, что куда-то движутся. Одним словом, было это, было, ой, было. И кончилось перестройкой.

Зюганов любит делить. Нет иллюзий, что не поровну. Таких, как он, желающих найдется много. Вот только пряников сладких всегда не хватает на всех. Передерутся товарищи.

Никто не спешит провожать Бориса с царства, потому что все знают, что наследовать-то престол некому. И в провинциях точно такая же история. Как говорит Пугачева про наши правительства: на словах они все сексуальны. Но умного и одновременно чувственного мужика - нет, не видно, а то бы бабы его нутром почуяли и большей частью голосов отстояли.

Ну а кроме шутки, я думаю, что свято место пусто не бывает, поэтому за него вскоре опять начнется, то есть давно идет, грандиозная драка, и мне пора решать, в каком костюме буду я на этом карнавале, так чтобы всем понравиться, но не быть узнанным по существу. Пора также задать себе традиционный вопрос: кто и что может мне помешать?



Вторник

Каждому профессионалу ясно, что, выходя на выборы, нужно прежде всего хорошо определить свои взаимоотношения с прессой. По этому поводу даже классики не спорят между собой. Апологет властной воли Ницше говорит, что с помощью прессы "имеющий деньги и влияние может сделать всякое мнение общественным". Поборник свободы духа Бердяев тоже подтверждает, что демократии "держаться главным образом пропагандой и риторикой политических деятелей".

Сложность здесь заключается в том, что иметь абсолютно преданную тебе ежедневную городскую газету, у которой был бы приличный тираж и авторитет среди жителей, практически невозможно. Потому что тогда тебе и придется содержать ее постоянно. А это весьма дорогое удовольствие. Если же газета получает деньги из каких-либо других источников, то ты уже не можешь на нее надеяться как на свою. Возможны неприятные сюрпризы. И уж тем более невозможно купить абсолютно всю прессу, телевидение и радиовещание в городе.

Появилась и другая сложность. Раньше газетчики проявляли почтение к власти потому, что хотели иметь от нее не только деньги, но и информацию. Сейчас они не побегут за сенсационным сообщением, и даже наоборот: попросят тебя оплатить свою сенсацию. Однажды я столкнулся с нелепой ситуацией. Принес в центральную газету весьма скандальную информацию. Но редактор заявил: "Из вашего региона даже за деньги ничего не напечатаю, пока ваш земляк не оплатит предыдущую публикацию". Поинтересовался - кто такой. Оказалось - как раз мой противник, компромат на которого мне и нужно опубликовать. Я обрадовался! Вот, говорю, накажите его моей публикацией. Она сильно ему повредит. На что редактор отвечает: "А зачем нам ему вредить? Нам с него деньги нужны, а не его банкротство".

Я понял, что у меня - политика, а у редакторов - экономика. Они информацию продают как любой другой товар в магазине, как семечки, лишь бы был покупатель. Тут не до влияния, когда едва сводишь концы с концами. Я уже говорил - чтобы программировать среду вокруг себя по своим представлениям и потребностям, нужно иметь много денег. Нашей нищей прессе влияние не по карману. Вот поэтому она - всего лишь четвертая власть, а не первая, вторая или третья. И будет делать то, что ей поручат, прикажут или позволят власти правящие. Давать ей большую волю, конечно, ни к чему.

Впрочем, местные газеты и не так наглы, как центральные. Они всегда ждут подачек с царского стола и потому, на всякий случай, ведут себя с властями гораздо вежливей, чем с кем бы то ни было. У них с ними некая негласная договоренность: никогда не поддерживать оппозицию, разве что по пустякам или когда та хорошо платит. Но и за деньги они не станут серьезно помогать врагам, дабы не навлечь на себя гнев повелителей, который им дорого обойдется. Всегда ведь можно, например, организовать немедленную подачу заявления какого-нибудь кредитора газеты в арбитражный суд. А газеты все время кому-то что-то должны, и кредиторы у них есть всегда. Суд введет внешнее управление, потом банкротство. Была газета - и нету. Зря всем говорила, что независимая. Нет в этом мире ничего независимого, все взаимосвязано.

Средства массовой информации зависят от нас, мы - от них. Значит, можно договориться. А если какая-нибудь газета старательно внушает читателям, что она независимая, то это и хорошо. Нужно даже помочь ей поддерживать этот имидж, потому что предвыборные публикации на страницах такого издания будут лучше убеждать читателей, им больше поверят. Те же, кто постоянно слагает хвалебные оды властям, со временем становятся им более вредны, чем полезны.

Нельзя допускать только того, чтобы какое-нибудь популярное издание накануне выборов получило хорошие деньги от конкурентов и начало бы откровенно работать на противника. Оно сумеет напитать ядом любую самую нейтральную информацию и сделать из нее мину замедленного действия, которая взорвется в самый неподходящий для тебя момент. Такие газеты и еще газеты каких-либо политических партий, выдвинувших своих кандидатов,- это самые серьезные проблемы предвыборной поры.

Я вообще не понимаю, как решаются редакторы этих изданий столь открыто выступать на чьей-либо стороне? Это же самоубийство. Впрочем, после расстрела двух главных редакторов в нашем городе не находится больше подобных желающих. В Севастополе тоже убили пресс-секретаря одного крупного бизнесмена, как только бизнесмен начал формировать себе политический имидж. И таких примеров по России несть числа.

Когда в нашем городе выступал Жириновский, его попросили высказать свое мнение о мотивах убийства Галины Старовойтовой. Кроме прочих версий, он откровенно заявил, что убийства в политике - такой же будничный прием, как подкуп и клевета. Разве что более сильное по воздействию оружие.

Причем, он сказал, что убивают не обязательно враги. Бывают - и свои убирают какую-нибудь существенную фигуру ради того, например, чтобы на эмоциональном подъеме от случившегося объединить разрозненные силы. Видите, как объединились демократы на фоне убийства Старовойтовой, и сразу безоговорочно выиграли выборы.

Конечно, поразительно не то, что сказал Жириновский. В конце концов, для меня это давно - азбучная истина. Поразило, как открыто он говорил о том, о чем населению во-обще-то рассказывать не принято. По всей вероятности, здесь был какой-то тонкий психологический расчет: если я об этом говорю, значит, сам так не поступаю, иначе зачем бы мне вас просвещать? Ну что ж, неплохой прием, выглядит довольно убедительно.



Четверг

Не будет преувеличением сказать, что выборы - это наиболее концентрированное выражение политики, это все равно, что война. Непримиримое столкновение целей, враги, союзники, передовая и тылы, победившие и побежденные. Одиночки вести войну не могут, могут только хорошо организованные структуры. Самая организованная - это всегда власть. Она имеет в своем распоряжении кадровый аппарат с четко оговоренной и обусловленной системой подчиненности. Люди в нем снабжены необходимой оргтехникой. У власти наибольший доступ ко всем каналам финансирования. Она владеет или управляет прессой. Она сама может приказать себе и исполнить все, что понадобится. Иметь все то же, что имеет власть, не будучи при власти, просто невозможно.

Поэтому единственное, в чем можно состязаться с правителями,- это в реальном влиянии на население. Голосуют не чиновники, не элита, голосует все-таки народ, которому нельзя приказать, за кого опускать бюллетень. Его можно только уговаривать или убеждать. Кроме газет, радио и телевидения, люди слушают других людей, наиболее умных, талантливых, любимых, уважаемых, популярных. В народной среде всегда есть свои авторитеты и лидеры. Уговорить каждого из них практически невозможно. Зато можно и нужно не допустить, чтобы они объединились и выступили против тебя. Здесь лучше всего работает известный принцип "разделяй и властвуй".

Накануне прошлых выборов мы с шефом составили список наиболее влиятельных объединений и против каждого расписали, что следует делать с ним и его лидерами. Те, кто менее всего лез в политику, получили деньги, чем были вполне довольны, и принялись активно ругать оголтелую оппозицию. Наиболее заинтересованных участвовать в управлении разными городскими процессами пригласили на соответствующие совещания и форумы, выбрали в какие-нибудь народные советы, составили планы действий. И они пошли готовиться их осуществлять при нашем, разумеется, будущем правлении.

Ну а тем, кто больше всех мешал власти властвовать в межвыборный период, пришлось вылить на голову очередную порцию газетных помоев, чтобы на нужный период времени освежить в памяти народной какие-нибудь неприятные воспоминания об этих личностях.

В результате первая группа активистов обиделась на вторую за то, что их не позвали туда, куда позвали вторых. Вторые обиделись на первых за то, что те ведут себя как продажные шкуры. И первые, и вторые слегка отмежевались от дурно пахнущих третьих. Дело было сделано.

Несколько позже я понял, что главное - не дать активистам сформулировать общие цели, потому что тогда их будет не так-то просто разъединить и нейтрализовать. А это значит - против организованной структуры власти начнет работать организованная и влиятельная общественная структура. Некоторые лидеры давно и уже громко призывают к идейному объединению. Настаивают на создании единой общественной структуры и даже своей, независимой от власти и бизнеса, прессы. Вот эти попытки надо давить на корню, а инициаторов отправлять как можно дальше без обратного адреса и права переписки.

Недавно я смотрел фильм, кажется, австрийский. Главная героиня там - умная и смелая до дерзости банкирша. Сначала она рискнула выступить против сплоченного банковского лобби и объявить процентную ставку для своих клиентов в 8 раз больше обычной. Пока это был чисто экономический эксперимент, ее терпели. Но для подобной экономики нужно соответствующее демократическое правление. Ей пришлось пойти в политику, чтобы поддержать демократов. Тут против нее сразу заработала машина власти по выше описанному сценарию. Запрет на деятельность, клевета, следствия, суд, тюрьма, автокатастрофа. Она выжила, но не смирилась. Судьба гнала ее дальше, и, испробовав все, что возможно, эта женщина начала активно объединять общественные силы. Красивая, умная, обаятельная. Она великолепно могла сформулировать привлекательные цели и убедительно их изложить. Ясно, что вокруг нее площади стали заполняться народом. На площади ее и застрелили. На этом экран телевизора погас, и пошли титры. Поучительный фильм, даром, что австрийский.



Понедельник

В который раз выхожу на кровавую тему. Видимо, этого разговора не избежать. И нужно наконец решиться переложить тяжкий груз с души на белые листы бумаги. Разве я один в истории человечества считаю, что любые методы годны для получения пользы государственной? Я - человек государственный, и цели у меня далеко не только личные. Неужели все эти цели и годы труда, потраченные на их достижение, должны пойти коту под хвост только из-за того, что кто-то решил встать у них на пути и не желает уходить? В конце концов, если упрямого не убрать с дороги, то придется навсегда остановиться. Так никто никуда не дойдет, потому что всегда найдется противостоящий. Если ты не готов во что бы то ни стало устранять препятствия, не за чем начинать путь. Если ты, ковбой, не выстрелишь первым в этой жестокой скачке, значит, позволишь своим врагам осиротить твоих детей.

Но как бы я ни был уверен в своем праве на вседозволенность, я, конечно, считаю кровь последним аргументом и всегда переживаю, когда приходится к нему прибегать.

Однажды я стоял у гроба в почетном карауле, а безумная вдова не сводила с меня своих отчаянных глаз. Она буквально умоляла взглядом сказать ей, кто и за что это сделал: ведь ты же знаешь, дай знать и мне. Не ведала женщина, о чем просила. Ну, зачем ей было что-то знать, что бы стала делать она с этим знанием, как жила бы с тяжелой ношей? И разве я виноват, что ее "сапер" ошибся?

Но потом стало происходить что-то невероятное. К ней подошла моя жена, они обнялись и расплакались. И вдруг я услышал, что вдова утешает мою жену, а не наоборот. Она несла буквально какой-то бред: "Не плачь, это еще не твое горе. Тебе пока такое не грозит.- Моя жена от этих утешений плакала еще настойчивее и спрашивала: - Ты точно знаешь? - и вдова уверенно подтвердила: - Да, у твоего мужа пока все в порядке"-. Жена успокоилась, они странно улыбнулись друг другу и разошлись.

Я был удивлен и возмущен одновременно. Они едва знакомы, а разговаривали так, словно знали друг друга сто лет и безгранично доверяли друг другу. Да и о чем они вели речь, что вообще им могло быть известно? Я не выдержал и спросил вдову, о чем так плакала моя жена. "О тебе, конечно,- ответила она прямым текстом. - Но не переживай, я ей ничего не сказала. Зачем ей знать, что очень скоро у тебя будет довольно опасная ситуация. Но ты умный и опытный, и я думаю, не проиграешь".

Я обомлел: оказывается, наши жены, ничего не зная, знают все. Один Бог ведает, на каком невербальном уровне они получают информацию и обсуждают ее между собой. Мне стало не по себе, словно вся моя оборона рухнула разом, и я почувствовал себя совершенно незащищенным и растерянным. В тот момент я явственно понял, что вдовы могут оказаться опаснее своих погибших мужей, особенно если у них есть дети. Кто знает, что придет им в голову с горя? Толком они ничего не знают, но интуиция работает. Догадки и ощущения сводят их с ума и могут повлечь за собой непредсказуемые действия.

Через несколько лет мне довелось убедиться в справедливости своих выводов. Погибли двое молодых ребят. У них остались жены, дети и еще не старые родители. Отец одного парня был чиновником-профессионалом, он сразу сделал вид, что не сомневается в случайной смерти сына. А вот второй отец оказался простым рабочим. Начал думать, сомневаться. Через два месяца он тоже погиб. Но когда родственники на похоронах заговорили о странных обстоятельствах его смерти, испуганная вдова тут же прекратила все разговоры и заявила, что странного ничего не видит: болел человек.

Я понял, что, видимо, муж делился с ней своими догадками о причинах гибели сына, а потом погиб сам. И она явно боялась стать следующей жертвой. Теперь я знал, что вдова должна не желать, а бояться что-либо знать. Тогда ее можно не опасаться. Самое большое милосердие, которое чиновник может позволить себе по отношению к семье погибшего коллеги, так это - как следует запугать ее, обеспечив тем самым ее безопасность. Ну а если запугать не удается, тогда, извините, вы вступаете в игру на общих правилах, должны понимать, на что идете.



Воскресенье

И вот наступил момент, когда я взошел-таки на самую вершину своих целей и получил желаемую власть. Конечно, гордился собой, ведь жизнь подтвердила верность моих представлений о ней. Теперь полученная власть станет средством для реализации моих желаний и созидательных способностей. Однако у меня не было иллюзий, будто бы удержать ее легче, чем получить. Спать спокойнее я не стал.

Более того, вскоре заметил, что спокойствие, которое давало мне заполнение дневника, оказалось недолгим. Судя по тому, что я записывал, наружу лезло вовсе не профессиональное кредо, как я того ожидал, а нечто человеческое, индивидуальное. Я не столько живописал, что делал как чиновник, сколько пытался объяснить самому себе, почему не хотел этого делать, но все-таки сделал, то есть по-прежнему пытался уйти от какого-то внутреннего разлада. Словно внутри меня жил не один человек, а сразу несколько, и они никак не могли договориться между собой, нарушая своими раздорами мою целостность.

Чем более абсолютной становилась моя власть во внешнем, окружающем мире, тем более она поглощала и меня самого. Внутренний чиновник, видимо, окончательно одерживал верх, но вместо ожидаемой целостности я начал ощущать жуткую пустоту. Гулял как свободный ветер по выжженному полю собственной души, из которой добросовестно вытравил все непрофессиональное. При полной внешней свободе я получил абсолютное внутреннее рабство. Как это ни странно именно в момент наивысшего апогея власть превратила меня в своего послушного зомби.

Я стал поддаваться вечному соблазну снова и снова повторить то, что делал много раз, даже если понимал, что это уже не принесет мне пользы, как когда-то, а, может быть, даже принесет вред. Ведь время меняет обстоятельства, и с этим глупо не считаться. Но поскольку о моих методах еще не сказано вслух, их, возможно, до сих пор не разгадали враги, остается иллюзорная надежда снова выкрутиться с помощью, так сказать, старых испытанных приемов. При всем внешнем разнообразии действий, я, в общем-то, однообразно ходил по замкнутому внутреннему кругу. Пустому кругу, где больше не было указателей выхода наружу. Единственное, что я осуществлял в реальности, так это попытки удержаться на вершине своей власти. То был самый опасный тупик из всех, в которые я когда-либо попадал.

Но более всего дело усугублялось тем, что у меня появились новые ощущения, ощущения некой опустошенности, которые не только не придавали силы и уверенности, но, наоборот, деморализовали мою волю. Я вполне ясно чувствовал, что весь выигрыш, полученный от обладания властью, я растрачиваю на ее удержание, не успевая насладиться радостью влияния, созидания, реализации желаний. Я просто не могу не повелевать, но уже и не могу сказать, что мне нравится это делать. Гораздо чаще моя власть меня же и насилует. Выходит, я просто не добираюсь до своих заветных высоких целей, растрачиваясь в средствах их достижения.

С каждой новой страницей дневника все острее чувствовалась справедливость известного утверждения: сформулированная и произнесенная вслух истина перестает быть истиной в тот момент, когда она стала известна миру. Она обращается в прошлое, раскрывая дорогу будущему. Пока истина о моей власти со мной, я сам и то, чем и кем я управляю, остаемся в прошлом! И оно, это былое, уже помимо нашей воли управляет нами! Чтобы раз и навсегда избежать искушения прожитым, нужно было сжечь мосты, то есть сделать все мое тайное явным, общеизвестным, узнаваемым. Дабы я не мог больше им пользоваться, а оно перестало бы пользоваться мной.

Я не знал, что буду делать дальше, если выберусь из этой пропасти. Это знание было где-то явно за пределами моих профессиональных сведений. Но я уже чувствовал - путь в будущее лежит через отказ от прошлого, который называется покаянием. Ведущий телепередач Владимир Познер понял это, может быть, раньше других и вывел на экран телевизора людей в масках, чтобы они могли исповедаться и жить дальше уже с общей человеческой поддержкой. Было милосердием с его стороны не открывать их лица. Довольно того, что они известны ему, и их, конечно же, узнают люди из близкого окружения.

Но гораздо больше меня заставляли задуматься не эти частные исповеди, а, например, офицеры ФСБ в масках на экране, рассказывающие, какие тайные поручения давало им их начальство. Ведь это - профессионалы, которых не упрекнешь в том, что у них расшатались нервы или, как говорят в народе, замучила совесть. Чем оправдана та огромная степень риска, которой они себя подвергают?

Были и генералы, выходившие на публичное покаяние без масок. Некоторые из них даже живы, но управляющих среди них нет. Открытая публичная исповедь - привилегия пенсионеров. Я же в отставку не собираюсь. Не потому, что не найду себе где-нибудь другого уютного хлебного места. Конечно, о таком варианте я давно позаботился. Но я видел бывших правителей, которые вместе с потерей своего занятия теряли разом всяческий интерес и смысл жизни. Многие из них уже не смогли придумать себе новых столь увлекательных игрушек как власть, и вскоре после ухода от дел эти совсем еще молодые люди получали инсульты, инфаркты и тому подобные закономерные последствия собственной невостребованности. Мне нет и сорока лет, разумеется, я хочу продолжать свой жизненный путь в начатом направлении, а не пятится назад или бегать по замкнутому кругу. Именно поэтому мне необходимо успеть вернуть себя себе, пока меня окончательно не уничтожила моя собственная властная машина.
Я снова вернулся к исповедям великих людей. Мне показалось, что в них было то же, что испытывал я. Читал и понимал: это то же есть не что иное как общечеловеческое, то есть общее для всякой индивидуальности. Профессиональное, претендующее на обобщение, на самом деле оказывается такой же крайностью, как и чисто индивидуальное. Абсолютно нестандартный, неправильный человек так же беспомощен в этом мире как безупречно правильный, стандартный. Я не более перспективен, чем любой из моих безумных посетителей.

Универсально и жизнеспособно оказывается только общечеловеческое. Ведь матери рожают нас, прежде всего, людьми, мальчиками и девочками, а не чиновниками, журналистами или крестьянами. Общечеловеческие принципы должны быть внутренним стержнем любого профессионального кредо и метода. А профессиональные цели, в том числе и управление, всегда будут достижимы только как неотъемлемая и органичная часть целей общечеловеческих.

Вот, видимо, почему так немилосердно откровенны исповеди гениев. Выстрадав в жизни разлад своих внутренних "содержаний", они открывают истинный путь их гармоничных примирений. Путь, пригодный для каждого. Кто знает, может быть, именно их искренним покаяниям обязаны жизни последующие поколения?

Не славы ради, а повинуясь инстинкту жизни, мы передали в редакцию свои "Записки чиновника".

______________________________

© Чевозеров Александр, Чевозерова Галина