Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Культура
Пошлость как понятие в искусстве и в жизни
(№13 [286] 15.11.2014)
Автор: Александр Артамонов
Александр Артамонов

    Русское слово «пошлость» загадочно и непереводимо. Для примера, Владимир Набоков настолько затруднялся с переводом этого слова для американцев, что в конце концов так и писал его английскими буквами - “Poshlust” как нечто исключительно русское. Другой пример — старый, при каждом удобном случае упоминаемый диалог Платона «Пир», в котором автор разделяет страсть на «небесную» и на «пошлую». Само слово, употребляемое Платоном в оригинале (ερος πανδημος), настолько сложное, что перевести его можно и как «всенародная», и как «гражданская», и как «низменная» страсть, и как угодно еще, в зависимости от контекста, в котором переводчик хочет интерпретировать текст диалога [7, c. 440]. Прекрасным и хитрым ходом была замена иностранного непереводимого слова русским словом, настолько же сложным, настолько же многомерным и, как кажется, обозначающим нечто приблизительно то же самое: общее для всех свойство, наделенное уничижительным оттенком. Впрочем, такое определение ведь вовсе не объясняет, что имеет в виду человек, когда говорит, что нечто несет в себе пошлость, а нечто другое — нет. Что такое пошлость в искусстве и какое понятие можно использовать как ее смысловой оппозит (то есть, что в искусстве пошлым не является) — вот вопрос, попыткой дать ответ на который является эта статья.

      Сложность выяснения того, в чем заключается пошлость некоего произведения искусства, связана часто с той особенностью, что эта самая пошлость подменяет себя теми или иными внешними характеристиками этого произведения, оставаясь при этом скрытой, непознанной. Для наблюдателя, согласного принимать маску за ее носителя, пошлым становится всё, связанное с кругом определенных тем: так, если воспользоваться примером кино, проявлением пошлости может считаться наличие в художественном фильме порнографических сцен, нецензурной лексики и проч. «Какая пошлятина», - скажет возмущенный сноб и отвергнет предложенное ему произведение искусства. Однако, разделив весь мир на пошлые (а в этом случае — неприличные) и не-пошлые (приличные) явления, мы теряем сам принцип, позволяющий провести такую черту: происходит подмена и дух пошлости ускользает сквозь пальцы, оставляя в наших руках одну из своих пустых личин. Очевидно, что одно и то же явление может рассматриваться как проявление пошлости в одном контексте, и как совершенно приемлемое произведение искусства — в другом. В связи со сказанным, хотя между пошлостью и неприличием существует некоторая связь, эти понятия вовсе не тождественны. Искусство вполне может демонстрировать предметы, демонстрация которых табуируется обществом, ведь зритель и даже сам творец всегда отделены от мира искусства гранью, не позволяющей последнему стать реальностью. Так, никто из зрителей не бросается на помощь Цезарю, когда на сцене его убивают сенаторы — при этом в каждом обществе убийство человека запрещено и публично может осуществляться разве что государственной властью, в назидание гражданам. Аналогично, до какой-то степени, искусство предоставляет творцу больше свободы относительно других частично табуированных обществом предметов. «До какой-то степени» – потому что и здесь есть границы, за которые творцу не позволено выходить, чтобы дух пошлости не завладел его творением и не превратил его в свою очередную личину. Так, например, очень тонка грань между изысканной эротикой и грубой порнографией, и как только эта грань переступается, как, например, в случае скандального «Калигулы» Тинто Брасса, нечто претендовавшее на статус прекрасного становится пошлым и неприятным: искушенная публика сразу определяет пошлятину, хотя зачастую и не может выразить словами, в чем она заключается.

   Многих деятелей современного искусства граница между мирами пошлого и не-пошлого очень раздражает: они предпочитают ее не замечать, чтобы чувствовать себя свободными от любых условностей. Под знаком такой свободы консервировал собственные отходы жизнедеятельности художник-концептуалист Пьеро Мандзони для выставки «Дерьмо художника». Сегодня среди подобных одиозных творцов современных произведений искусства можно выделить очень многих заменитых людей: от художницы Мило Моире или Доктора Смерти фон Хагена до режиссеров Ларса фон Триера и Квентина Тарантино. Современное искусство пытается наиболее ярко показать себя, потому так популярен жанр перфоманса, предоставляющий огромные возможности для самовыражения. Так, еще Юкио Мисима выражал сомнение по поводу бессмысленных социальных запретов: «Что же бесчеловечного в уподоблении нашего тела розе, которая одинаково прекрасна как снаружи, так и изнутри? Представляете, если бы люди могли вывернуть свои души и тела наизнанку – грациозно, словно переворачивая лепесток розы, – и подставить их сиянию солнца и дыханию майского ветерка...» [5]. В какой-то степени он был прав: нет ничего отвратительного или неприемлемого в любом явлении человеческой жизни, однако всё зависит от уместности и интенсивности выраженности такового. Ведь в действительности, любое творчество — это самовыражение, и современные перфомансы представляют собой не нечто принципиально новое, но творчество, доведенное до чрезмерно высокой степени интенсивности. Так, когда в самовыражении человек пересекает допустимые пределы хорошего вкуса, он теряет органическую связь со всем миром, превращаясь в «кричащее» исключение. И тогда его поведение воспринимается не как искусство, но как хулиганство, издевательство — или же, если посмотреть на ситуацию более отвлеченно — как низкопробная пошлость. Для примера, закрывать свои фекалии в баночке и продавать их на выставке, как делал Пьеро Мандзони — это низко и пошло. Перфоманс как разновидность современного искусства помогает луше понять, что такое пошлость в искусстве в целом.

    Еще в середине ХХ века итальянский мыслитель Юлиус Эвола чувствовал, как мир постепенно опошляется и скатывается от пения к крику. Так, в одном из своих эссе он обратил внимание на популяризацию крепких напитков (в частности, виски) и частичное вытеснение ими вина как напитка более изысканного и требующего тонкого вкуса. Эвола связывал эти процессы с деградацией культурных запросов человечества [9]. Если обратиться к работе Карла Кереньи «Дионис: Прообраз Неиссякаемой Жизни», в которой автор выделяет в античной мифической истории человечества три основных этапа, связанных с алкогольными напитками, можно заметить близость взглядов Эволы и Кереньи. Так, сначала человек не нуждался ни в каких опьяняющих веществах, поскольку был способен общаться с богами напрямую. Деградируя, человек все больше закрывался от мира, и отец богов и людей Зевс дал человечеству первый алкогольный напиток — перебродивший в бычьей туше мёд. Когда человек огрубел еще больше, его напоил своей кровью (вином) сын Зевса — Дионис [3]. Когда Юлиус Эвола пишет о постепенном переходе от вина к виски, соответствующие тенденции можно заметить во всех сферах общественной жизни, в том числе и в искусстве: деградировавшие люди хотят, чтобы их удивляли, шокировали, потрясали, приводили в ужас и смешили до смерти. Проблема здесь заключается в том, что слишком интенсивно выраженное произведение искусства не может рассматриваться как гармония некоторых элементов, а также как гармоничная часть мира — ведь так же и мёд с вином отличаются от виски тем, что первые два напитка освящены богами, последний же создан людьми как попытка создать нечто еще более опьяняющее. Если привести аналогию из области кулинарии, небольшое количество перца подчеркивает вкус, но когда перца слишком много, чувствуется лишь острота, портящая всё блюдо. Аналогично, когда восходит солнце, звезды никуда не исчезают с неба, но солнечный свет настолько интенсивен, что затмевает любые другие источники света. Обращаясь к современному искусству, можно заметить, что оно в большинстве своем напоминает такое переперченное блюдо: к примеру,  большинство современных фильмов базируются на сценах развратного секса и красочных смертей, которые должны «протащить» фильм, заинтересовав, возможно, даже шокировав зрителя. Современная музыка, очень громкая и с неизменным ритмом, который словно гипнотизирует слушателя, заставляя его проникнуться механическим духом постиндустриального мира, также в той или иной мере преследует лишь одну цель: шокировать. То же самое можно сказать и обо всем современном искусстве в целом: оно целенаправленно шокирует и возбуждает людей, не брезгуя никакими средствами.

   Такая целенаправленность уже подчеркивает ориентированность современного искусства на публику, которая будет за него платить. Последняя фраза в предисловии Оскара Уайльда к «Портрету Дориана Грея» показывает разницу между искусством и перфомансом: «Всякое искусство совершенно бесполезно» [8]. В этом не может быть никакого сомнения, именно потому человек, который целенаправленно пишет стихотворение, называется не поэтом, а графоманом. Издревле творчество связывается с божественным началом — античные греки верили в то, что человек может творить только благодаря божественной помощи, благодаря близости к богам. В христианстве же прямо утверждается творческая способность человека как элемент образа и подобия Бога, наложенного на человека Творцом Вселенной. И греческая, и христианская традиции упоминают тех, кто пытался творить не в соответствии с божественным вдохновением, а ради достижения определенной персональной цели: Гесиод упоминает титанов и разнообразных чудовищ, нарушающих гармонию космоса (если пользоваться пифагорейской терминологией), Библия же первым творцом-безбожником называет Сатану, который начал преобразовывать мир в соответствии со своей злой волей разными доступными ему путями (Ин. 8:44). Общим здесь является одно: оппозиция подчиненного персональной цели и боговдохновенного творчества, первое из которых осуждается как разрушающее целостность мира.

   Однако, вернемся к сказанному прежде: разве не о гармонии уже говорилось, когда речь шла о крикливости современного искусства как дисгармонии деталей одного произведения? Теперь та же самая проблема выражается с большей полнотой, показывая дисгармонию мира как результат утилитарного творчества, осуществляемого без вдохновения. Если человек обладает ощущением гармонии (то есть, вкусом), он легко может узнать пошлое, дисгармоничное, то, что находится не на своем месте, крикливое, слишком интенсивно выраженное — узнать и отличить от гармоничного, а потому прекрасного. Ведь пошлость это всегда несоответствие предмета обстановке, которая его окружает — при этом, именно несоответствие по причине слишком мощной интенсивности. Если обратиться снова к Гесиоду, само наименование противников богов - «титаны» - этимологически связано с глаголом “τιταινω”, что значит “натягиваю” (например, тетиву лука), причем Гесиод подчеркивает, что так называл своих детей Уран, обвиняя их в богохульном преступлении против отца [1, c. 165]. Низверженные в Тартар противники богов, учредителей вселенской гармонии и красоты, греческие титаны могут считаться величайшими пошляками античного мира. Аналогично дело обстоит и с противником Бога Сатаной, который постоянно пытается выглядеть великим, для чего всячески «обманывает» и «похваляется» (своеобразный метафизический перфоманс), в чем его можно уподобить и греческим пошлякам-титанам. Великолепно заметил Дмитрий Мережковский в своем очерке о Николае Гоголе, что «черт — нуменальная середина сущего, отрицание всех глубин и вершин — вечная плоскость, вечная пошлость» [4]. При этом, «Главная сила дьявола — умение казаться не тем, что он есть. Будучи серединой, он кажется одним из двух концов — бесконечностей мира, то Сыном-плотью, восставшим на Отца и Духа, то Отцом и Духом, восставшими на Сына-плоть; будучи тварью, он кажется творцом; будучи темным, кажется Денницею; будучи косным, кажется крылатым; будучи смешным, кажется смеющимся» [4]. Так, пользуясь хоть античной, хоть христианской системой символов, можно сказать, что явление, понимаемое под русским словом «пошлость», обозначает ни что иное, как несоответствие общей упорядоченности Вселенной, возникающее по причине желания отдельной части мира возвыситься над Целым, «выкрикнуть» себя, показаться ярче и значительнее, чем весь мир, при этом оставаясь лишь его частью. Смысловым оппозитом пошлости на объективном уровне выступает гармония, а на субъективном — смирение, то есть духовный реализм, адекватное понимание своего места в общем устройстве Вселенной. Для того, чтобы определить пошлость, достаточно иметь чувство вкуса, гармонии; для того же, чтобы творец искусства свернул с тропы пошлости, ему следует отказаться от популярного сегодня утверждения своей мнимой самодостаточности, и от монолога перейти к диалогу. Однако, речь идет не об обращении к социуму, потому что большинство людей не могут быть носителями тонкого вкуса. Человек-творец должен войти в контакт с Богом-Творцом, и тогда у него уже не будет никакой потребности заявлять о себе пошлым криком. Ни личные цели, ни социальный заказ, но только божественное вдохновение может быть источником действительно прекрасного творчества, не имеющего ничего общего с пошлостью титанов и дьявола — ведь и само современное слово «гений» указывает на божественность таланта («талант» же — отсылка к притче Христовой о Господине и рабах). Похожая мысль прекрасно выражена в первой римской оде Горация [2]: 

                                              Противна чернь мне, чуждая тайн моих,

                                              Благоговейте молча: служитель муз -

                                              Досель неслыханные песни

                                              Девам и юношам я слагаю.

 

Литература 

1. Гесиод. Работы и дни. Теогония. Щит Геракла / Пер. с древнегреч. Г. К. Властова. Изд. 2. - М.: «Либроком», 2012. - 288 с.

2. Квинт Гораций Флакк. Собрание сочинений / Пер. Н. С. Гинцбурга и др. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.lib.ru/POEEAST/GORACIJ/hor1_1.txt

3. Кереньи К. Дионис: Прообраз неиссякаемой жизни: Пер. с нем. М.: Ладомир, 2007. – 319 с.

4. Мережковский Д. С. Гоголь: Творчество, Жизнь и Религия / Д. С. Мережковский. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.vehi.net/merezhkovsky/gogol/index.html

5. Мисима, Ю. Золотой Храм / Пер. Г. Ш. Чхартишвили. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://loveread.ws/view_global.php?id=36029.

6. Набоков В. В. Николай Гоголь / В. В. Набоков. [Электронный ресурс]. Режим доступа:  http://bungalos.ru/b/nabokov_nikolay_gogol/13

7. Платон. Избранные диалоги / пер. с древнегреч. С. К. Апта, Я. М. Боровского, Т. В. Васильевой, А. Н. Енгунова, С. П. Маркиша, М. С. Соловьева, С. Я. Шейман-Топштейн ; вступ. ст. комм. Л. Сумм. – М.: Эксмо, 2009. – 768 с.

8. Уайльд, О. Портрет Дориана Грея / О. Уайльд. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://dorian-gray.ru/wp-content/uploads/2012/11/Uay...

9. Эвола Ю. Лук и булава/ Пер. с итал. В. Ванюшкиной. - СПб.: Издательство «Владимир Даль», 2009. – 384 с.

______________________________ 

© Артамонов Александр Александрович

Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum