 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
каста Где саду цвесть – белеет остов, солдат, не вынесших фавора, Лечить отпетых нет причины, В анамнезе – сто строчек в ворде за тех, кто не успев наспамить, за скобки вынесен – подводит нас память. Мы все еще on-line – на случай, лучших
* * * Ведь не с нами цунами, что же трясет-знобит поднебесный ковчег, стартующий в Урумчи, и зазор между снегом и небом похож на бинт наливаясь пунцовым светом. Молчи, молчи про последний приют – тут что не тюрьма, то скит, а попробуй в сердцах надеждой не заболей, окунаясь в чумные глаза лубяной тоски, пропадая в краю непойманных соболей. Лягушачья не меркнет слава – из кожи вон, не святую являя `заполночь простоту – словно родинки, помертвевшие на живом огоньки за бортом, потускневших небес тату. Пусть по жизни уже не светит, факир зачах, поле лётное – словно вымерло – по прямой переходит в трофейных сказочных кирзачах безутешный царевич с бряцающей сумой. Что невесел-то?.. Реквизита с чужих болот нанесло на три сказки – лучше не городи про залётные стрелы, волшебный автопилот и застенчивых жаб, пригревшихся на груди. По колено здесь всё – сугробы и горе. Впрок только водка и хлеб, да вечная мерзлота обесточенных глаз, лёгкий флирт и тяжёлый рок, да зияющий выход `за борт – дерзай, латай.
декаданс Отыграли по полной, сдаваться пора на милость
век эпилога все эпилоги — попытка сказать «прости», иногда — поздороваться, чаще — красиво выйти из той самой воды, в которую — не врасти дважды. пробовал? и ведь будешь сидеть и выть, и ждать, когда проплывёт уж если не труп врага, так его томагавк, а лучше — вязанка писем о тебе и о ваших шансах копыта сбить и рога самопальному богу, что так теперь независим и уже не нуждается в ваших задорных «ку», но по-прежнему почитаем, чреват, приколен, и всё так же гордится дырою в левом боку, но боится девочек в белом и колоколен. отбинтуй ему неба, похожего на плакат — пусть гордится участием, коли не смог участьем, доит розовым градом набухшие облака и чужие итаки делит с братвой на части. затаись, будто не было, — верь, но не смей просить. если знахарь — лечи, но ни-ни, не давай поверить, потому что обманешь, не время кричать «прозит», это время больное, мечется и грозит, это время последней охоты на тени зверя. если плакальщик — плачь: живые же, если воем, если клоун — смеши, закутай в цветные шали всех бездомных и нелюбимых — не тех ещё воскрешали, а если воин — не надейся, мол, после нужных слов ещё насорю, а пока обойдусь штыковой лопатой, лассо и миной. я умру на рассвете, позарившись на зарю, у тебя же есть выбор — век эпилога длинный.
там, где нас нет …там, где нас нет, и не было, наверно, где даже сны — пиратский фотошоп, и воет ветер в брошенных тавернах — там хорошо. где нас уже не будет — там, где мы в нелепых позах, не лишённых шарма, взлетали с арендованной с кормы, карманную прикармливая карму, и уплывали в ночь неправым галсом, где рыбы мрут от съеденных монет — о, как же ты блистательно ругался, что счастья нет. верстая стих запальчиво запойный, смерть прогибалась радугой-дугой — ты про меня, пожалуйста, запомни другой, другой. на расстоянье наши взгляды вровень. так хорошо, что дальше — не сослать, а то, что мы одной бродячей крови, — так не со зла. мело во все пределы по полгода, бросались тени замертво на снег — ты глянь, какая выдалась погода там, где нас нет.
иероглиф Просыпаясь случайно, не подойдёшь к окну, не зажмурившись — там такое, глядь, мураками. Не забудь меня здесь и не оставляй одну на весу разводить несусветную тьму руками. Мне ли мёртвые сны рассаживать по плечам, не умеющей толковать, токовать, молиться?.. Чай всё крепче — шафран, бергамот, мелисса, всё едино — февраль не сахар, печаль-печаль. Пусть не винные карты стопочкой на столе, злое сердце уже не выдержит дележа, блин, зги не видно до марта, а я не была сто лет в тихом городе, где паркуются дирижабли. Заметённые тёмным улицы всё стройней, голосуют в ночь то ли призраки, то ли тени. Помню, как провожала, — видно, не долетели, заблудившись в по пояс белой моей стране. Не прикроет в метель стеклянная береста — у нечитаных книг страницы дотла продрогли, и письма не напишешь — как буквы не переставь, получается индевеющий иероглиф.
часовщик Сергею Малофееву 1 Здесь Сибирь и холодно, не до жиру, и какой там компас — хотя бы карту вечно безбилетному пассажиру — проводник недобрый, вагон плацкартный, и пурга метёт чисто в стиле ретро, и зиндан мерещится в каждой яме. Лечит только времени ход дискретный в городе твоём, где зима — с дождями, в праздник новогодний — чудес кварталы, вечер отгорожен сплошной двойною от путей железных, и ветер — талый, и звезда звезде не грозит войною. 2 Здесь — теней моих ледяной гербарий, из альбомов улиц глядящих жадно — разве вспомнишь, как они погибали или жили-маялись в рамках жанра. Я и рада бы им судьбу иную подарить, заложникам знаков ложных, но ведь всех нас тоже поименуют — пусть чуть позже — в сумраках каталожных. А сама-то?.. Чем бы ни вышивала, кем бы ни прикрылась — кровит заплата. Спросишь — не отвечу, как выживала на просторах мёртвого циферблата. 3 Ну а если спросишь, а был ли город — что ответить?.. Что, обойдя полмира, ощущаю всех своих родин голод, хоть и снится северная пальмира или что из южным крестом горящих, на разрыв исполненных снов-стаккато. Обнимаю чёрный пандорин ящик, а вокруг — бескровные эстакады, стынет снег, и только следы, как ранки, в город, не приученный к укоризне. И дрожит рука, поправляя анкер, в часовом заклинивший механизме.
* * * Мишурой заметает — прикинь?.. — под шумок мой последний зиндан, но тогда, всем святым вопреки, ты останешься там, где господня дрожит тетива, леденея в звенящей листве, и молитву не след затевать, если свет между строк упадёт на зеро. Это нас кто-то выдумал, ишь, там, где родина лютых сирот. Это джунгли, малыш. Дай мне руку скорее — айда!.. Время тот ещё тоже шерхан, пусть течёт неживая вода по щекам — только сколько её ни угробь и нестойкие пальмы ни сей — ни за что безутешная Обь не впадёт в Енисей, лишь окольной надеждой живёт домотканых дорог белизна всё равно не забудешь её. Если знал.
Оцифровка Не сметь оглянуться. Предательски жёлтым штрихует внезапно ржавеющий август пустые дороги, которыми шёл ты, где солнце и ветер, и шелест дубрав густ. Мечтать, но не верить в заветное завтра — теперь уж на той стороне ойкумены, где первое слово баюкает Автор, где, всё ещё живы, себе на уме мы Рискнули проснуться с косыми лучами, махали руками последнему стерху — ах, как мы в хрустальное небо стучали!.. Кто снизу, кто сверху. В ответ — только эха бескрайние мили: мол, вон покатилась звезда на тавро вам. Не плачь, моя радость, о тающем мире — он весь оцифрован. Потерянный пиксель, птенец оригами, хрустящие крылья с годами как ветошь, остывшую землю босыми ногами всё вертишь и вертишь.
такая ночь Такая ночь – хоть закажи оркестр, С пейзажем за окном накоротке В такую ночь без музыки ни зги,
не свисти Озимые, мой друг, взойдут куда позднее, _______________________ © Пузыревская Лада Геннадьевна |
       
|
