Гроза над городом

Над Нальчиком гроза, и расцвела сирень,
он плачет, он грустит, что наступает лето.
А горы спят, они — приманка для поэта,
а ночь — такой пустяк, ведь будет новый день.

Как ароматен, свеж, грозой напоен воздух!
Хотя не видно звёзд, зато зажгли фонарь,
дождинки по стеклу — как будущего поступь,
оно идёт ко мне сквозь пелену и хмарь.

Любовь теперь — болезнь. Так искренне считают
врачи, враги, друзья. Лечиться надо мне.
А я грозой дышу и рада, что мелькают
стрижи, дожди, сирень и молнии в окне.

Что так неясен путь, что неизвестно завтра,
что слаще, чем любовь, неведомый обман,
что вновь пробилась жить молоденькая травка —
ей нипочём гроза, тревога и туман.


* * *

Мы выпьем кофе — и ещё добавим,
я захочу мороженого вдруг…
Когда мы вместе, час минуте равен:
вся жизнь заключена в единый круг.

Вот солнца свет, он льётся из окошка,
а за окном — дворы и пустыри,
собаки, дети, голуби и кошки,
и счастье — то же, что у нас внутри.

Мир улыбнётся радостно и просто.
Зачем у двери медлю я опять?
На время, что осталось до погоста,
я больше не хочу тебя терять.


Прощание с Нальчиком

Туча скрыла над серым перроном
ярко-синих небес полотно.
Грустный Нальчик бежит за вагоном,
заливает слезами окно.

Только я не заплачу, не буду,
я читаю посланье дождя.
Город милый, кавказское чудо,
никогда не забуду тебя.

Я вернусь! В половине седьмого,
зыбким утром, сойду на перрон
и скажу: — Вот и свиделись снова,
мой прекрасный, мой сбывшийся сон!

Положи мое сердце, как в люльку,
в полукружье подковы из гор,
и под птичью дуду и свистульку
укачай, нашепчи заговор.

Пусть над городом голубоельным,
надвигая туманный картуз,
каждый вечер романс колыбельный
напевает мне старый Эльбрус.

Мне не надо другого присловья,
и сама не пойму, почему
белоснежность его двухголовья
я везде прозреваю сквозь тьму.

И поэтому снова и снова
пишут капли на мокром стекле:
— Приезжай! В половине седьмого
в октябре, в ноябре, в декабре!

Облачный город

Этот город утопает в облаках,
по утрам молочно-розовым опалом
светит солнце сквозь туманы, и пропах
волглый воздух чем-то вовсе небывалым.

Этот город мне явился лёгким сном,
нашептала я его, наколдовала:
итальянские пейзажи за окном
и — обычные российские бунгало.

Здесь, бывает, выключают в лифте свет,
темнота возносит нас куда-то к звёздам.
Я найду губами солнечный ответ...
Хорошо, что ничего ещё не поздно.

Туман

За окном Италия растаяла
и жемчужной дымкой потекла,
и туман, как птица небывалая,
распахнул молочные крыла.

И как будто никогда и не было
ни домов, ни улиц городских.
Мир воссоздан заново и набело,
и Адам Эдемский наг и тих.

И земля ещё необитаема,
и душа, младенчески бела,
устремляясь в будущие таинства,
расправляет лёгкие крыла.

Февральская заплачка

То ли плачет, то ли молится,
то ли дождик моросит,
то душа ли беззаконница
в заточенье голосит.
То ли капли, то ли бусинки,
то ли верба в серебре.
Скоро ль вымоет Марусенька
белы ноги на заре?

То ли были, то ли не были
чёт и нечет, друг и тать.
Научите, гуси-лебеди,
как на зиму улетать

в те края, края туманные,
что давным-давно ушли,
где следы пропали санные
и за белой вьюжной манною
нет ни неба, ни земли.


* * *

Спасибо, Господи, за миг
в еловой сумрачной аллее,
где, поздней осенью болея,
сырой ноябрьский вечер дик,
где лист летит, как я, — бездомный,
за одиночество, за страх,
за мёртвый огонёк бордовый
в собачьих преданных глазах,
за пчёл последнее жужжанье
над опалённой купиной,
за то, что только Ты со мной
в осеннем призрачном тумане.


Моление Эльбрусу

Дождь, снег, туман — и всё в одном флаконе.
Природный наблюдаю катаклизм.
На застеклённом маленьком балконе,
ненужный, грустно градусник повис.

Что толку знать, какой сегодня градус,
коль климатический случился казус
и за окном безумный тарарам,
и все сезоны нынче в гости к нам.

О, южный край! Уймись, помилосердствуй
и не гони меня так быстро прочь.
Эльбрус, позволь пожить мне по соседству
и солнце в тёмных тучах напророчь!

Ты мне пришёл в дожизненных виденьях,
когда я клеткой в космосе спала,
и горы, как прививку в день рожденья,
ввела подкожно памяти игла.

Жила среди кирпичных гор и горок,
но ты во снах шептал утешно: «Жди!»
И я ждала, и край родной был горек —
всё меньше счастья было впереди.

Всё меньше лета — лишь мороз да вьюги,
всё меньше света, радости, тепла.
Идём пустыней страшной Кали-Юги,
но я тебя искала и нашла.

И не отдам. Голубоельный город
расстанется с промозглым февралём,
туман уйдёт, и я увижу горы —
мой белоснежный поднебесный дом.


* * *

В воздухе столько весны! Вдохни и замри —
чувствуешь, как потекла, забурлила в венах?
Счастье и детство — они же у нас внутри,
а не в парижах и венах.

Возле кавказских гор я весну вдохну —
и окажусь в хакасских легко и просто,
чтобы смотреть в бездонную голубизну,
чтобы мечтать о том, как я стану взрослой.


Платановый город

                          Город — это всегда взаимность.
                                                      Ариадна Эфрон

Южный, тёплый и ласковый город,
как мне жаль расставаться с тобой.
Цепью гор белоснежных распорот
небосвод, как слеза, голубой.

Я люблю тебя, пусть это глупо
и бывает, что — не ко двору.
Нет обид, лишь печаль и разлука
на простывшем московском ветру.

А в Долинске, в Ак-Су, на Искоже
быть непонятым всеми устал
и грустит, хоть денёк и погожий,
на соседей совсем непохожий,
как чужак, белокожий платан.


* * *

А июльские травы густы,
как лианы сплетаются стебли,
и репейника злые кусты
под дождями и солнцем окрепли.

А июльские травы легли.
Не броди перепутанным лугом,
здесь дурманящий запах земли
вдруг откликнется детским испугом.

Упадёшь, надышавшись его,
осознав правоту первородства,
и трава, признавая родство,
над тобой, словно купол, сомкнётся.

И душа отлетит мотыльком,
отдыхай тридцать лет и три года
под колючим лиловым цветком,
вы одной с ним — упрямой — породы.

А проснёшься — шумят ковыли,
серебрится травинка с испода,
и зовёт, поднимая с земли,
опьяняющий запах свободы.


* * *

Выхожу на балкон — попадаю в густой лес.
Это старый орех за границу перил влез.
А с другой стороны, набросав лепестков сор,
лезет груша к окну, как бесшумный ночной вор.

Сколько кроется в кронах жуков-пауков, птиц?
Из зелёных глубин сколько смотрит на нас лиц?
По ночам, замолчав, засыпает мильон глаз.
Ладно, груша, давай, хитрой веткой ко мне влазь.

Всё, что мог породить искорёженный твой ствол, —
пару жёстких дичков — урони на пустой пол.
Горьких деток своих, непутёвейшая мать,
недорощенных брось и под снег уходи — спать.

28 октября

                                                      Наташе С-К

Сердитый ранний дворник листья жжёт,
и небо разгорается зарёю,
и ёжится и тянется народ
привычною рабочей колеёю.

Огонь небесный и огонь земной
в меня проникли и бегут по венам.
О бремя жизни, ты ещё со мной
ознобом обжигающе-мгновенным.

День настаёт, он тёплый, как июнь,
но мы уедем в первозданный холод,
туда, где каждый на Эльбрусе — юн,
туда, где всякий на Чегете — молод.

Для нас — живых — путь лишь один — вперёд,
в тот край, где вечность снеги с неба льёт.


Безенги

Здесь, где до неба рукой подать,
горная грозная благодать
тянет молиться и вспоминать,
словно бы жизнь проживать опять.

Здесь, где желанье звездой летит,
спутникам тесно средь Леонид,
шёпотом слышится искони:
— Господи, сохрани!

И, непонятно откуда знаком,
ласковым ледяным языком
тянется Безенги.
— Господи, помоги!


Велосипедист

О мальчик, мчащийся во весь опор
на двух колёсах, спицами сверкая!
Сам Бог ведёт с тобою разговор
о том, что бесконечна жизнь мирская.

Что будут вечны: скорость, ветер, дождь,
что лужи — до одной! — преодолимы.
Ты лишь даров от будущего ждёшь,
кентавром юным пролетая мимо.

Я, замерев, смотрю тебе вослед
и становлюсь моложе и счастливей.
А ты несёшься в грозовой просвет,
где молнии рождают гром и ливень.

Виноград

Любопытный виноград —
интересно всё подряд!
Очень надо винограду
знать, что люди говорят.

По отвесной по стене
добрался-таки ко мне,
словно форточник завзятый,
появляется в окне.

Утешает странный гость:
— Ты печалиться-то брось,
лучше ягодку попробуй, —
и протягивает гроздь.

Если с горя одичал,
но такое повстречал —
вмиг минуют все невзгоды,
враз развеется печаль.

И какой же в этом смысл?
Далеко до спелых числ —
и, на усиках повисший,
он ещё ужасно кисл.

Знаю точно я одно:
он пока незрелый, но
всё ж я рада винограду,
заглянувшему в окно!

Двуединство

                              Служенье муз не терпит суеты.
                                                  А. С. Пушкин

Служенье ближнему — сплошная суета,
чья формула извечна и проста:
убрать, помыть, зашить и приготовить.
иначе, обжигающе чиста,
на белизне простынного листа
заснуть не даст карающая совесть.

И всё же муза сыщет уголок:
среди уборок, постирушек, трапез
в таинственный, лишь ей известный срок
проклюнутся ликующий анапест
и строгий дактиль, яростный хорей
и ямб, повествовательный и кроткий,
хотя кондовый быт кричит: «Скорей!» —
и не перо в руке, а сковородки,
а в голове рецепты и дела…

Различье не причина для разводки:

Марии Марфа руку подала,
и Марфе улыбается Мария:
небесные начала и мирские,
в душе сливаясь, трудятся вдвоём
в возвышенном служении своём.

Навстречу

Осенний Нальчик. Боже мой,
какое светлое сиянье!
Какой задумчивый покой,
как будто ласковой рукой
нас лето гладит на прощанье.

Пусть впереди — не счесть скорбей,
туманов облачная сырость
и голая и злая сирость
промокших под дождём ветвей.

Всё это будет, но пока
иду аллеями Долинска
и чувствую, как небо близко,
как неизбежна и сладка
потусторонняя прописка.

А это значит, мы с тобой
увидимся, как прежде, мама.
Той страшной чёрною зимой
я в это верила упрямо,

хотя роптала. Но теперь
решеньям свыше не перечу
и знаю — в мире нет потерь,
ведь я иду тебе навстречу
по листьям, солнца золотей.
_____________
© Мурашова Лера