Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Культура
Ценности мифологического сознания
(№3 [291] 06.03.2015)
Автор: Василий Шубин
Василий  Шубин

   Мировоззрение – постоянный спутник человеческой жизнедеятельности на любом этапе истории общества. Однако, наиболее изученными историческими формами его, предшествующими философскому, являются миф (myth – гр. предание, сказание) и религия. 

 Первый, кто пришел к выводу о том, что миф есть стадия в развитии общественного сознания, соответствующая определенной исторической эпохе, был французский культуролог Л.Леви-Брюль. Правда, он опирался на плодотворную мысль романтиков и особенно Ф.Шеллинга о мифе, как продукте народного творчества. Следуя идее Шеллинга, уже в начале ХХ века немецкий мыслитель Э.Кассирер попытался понять миф изнутри, в соответствии с его собственными законами развития. Под влиянием этих исследователей в ХХ веке возникла огромная литература, посвященная мифологическому мировоззрению. Наиболее заметными стали работы Д.Фрэзера и К.Леви-Стросса, а в отечественной традиции – А.Ф.Лосева, М.М.Стеблин-Каменского и ряда других [1]. Как возможно мифологическое мировоззрение? Этот вопрос, сформулированный в стиле кантовского философствования, можно поставить и так: в чем же неповторимость мифологического типа мировоззрения? 

  Во-первых, родовое, в смысле изначальное, в мифе – антропоморфизм, то есть отождествление природных сил с человеческими, их одушевление. И когда возникает деление на мир вещей и на мир антропоморфных существ, это уже разложение мифа. Олицетворение же сил природы (символизм) есть также поздняя стадия мифа, что особенно характерно для античной мифологии. Миф есть первая форма самосознания, отделившаяся частично от практики, поэтому груз прошлого в мифологическом мировоззрении еще очень велик. Антропоморфизация природы – центральная особенность мифологического мировоззрения. Природа объясняется по аналогии с поведением человека. Но на природу переносятся не просто свойства человека – индивида, а свойства человеческого рода. Природа наделяется признаками родового общества, поэтому очеловеченные части космоса оказываются в отношениях родства. Возникает, так называемый, родовой социоморфизм как первый и самый характерный признак мифологического мировоззрения.

  Во-вторых, миф есть способ самосознания рода как коллективной личности, убежденной в наличии общего прародителя – тотема. «Тотем рождает род» - с нашей точки зрения – это иллюзия, ибо в действительности все наоборот, но иллюзии тоже часть всемирно-исторического опыта человечества, а в условиях родового общества, иначе говоря, первобытно-общинной формации, тотемные верования оказались необычайно практичными, поскольку цементировали индивиды в родовую целостность, а значит, являлись жизненной силой. Собственно, в этом и главное назначение мировоззрения вообще. Поскольку на природу переносятся чуждые ей свойства человеческого рода, то это влечет за собой ее оживотворение (гилозоизм) и одушевление (анимизм, панпсихизм ). В силу этого в качестве тотемного предка как прародителя рода могли быть как животные, растения так и неодушевленные объекты. Лишь в период разложения мифа, на стадии раннеклассового общества, прародителем рода мог быть «культурный герой» (Гильгамеш, Гайавата, Ману и т. д.).

  В-третьих, мифологическое мировоззрение всегда опрокинуто в прошлое, ибо тотемный предок ведь был, но был как идеал деятельности. В этом секрет мифологического времени. Формально, вроде бы, будущее опрокинуто в прошлое, но на самом деле ретроспективный идеал есть то должное и желаемое, к чему стремится родовая община. Но все же человеческая жизнь пока не расколота четко на настоящее и будущее, и это обстоятельство помогает понять силу традиции, а как следствие – господство циклической модели времени. В пределах мифа обычно оказываются совмещенными диахронический (рассказ о прошлом) и синхронический (объяснение настоящего или будущего) аспекты, но при этом раннее, то есть сакральное, и настоящее, то есть профанное, резко разграничиваются. Мифологическое событие, таким образом, отделено от настоящего момента большим временным интервалом и воплощает собой не просто прошлое, но особое время первотворения. Все, что происходит в мифическом времени, приобретает поэтому значение парадигмы и прецедента, то есть образа для последующего воспроизведения. В силу этого содержание мифа представлялось первобытному сознанию в высшей степени реальным, поскольку воплощало коллективный опыт осмысления жизни множеством предыдущих поколений, который служил предметом веры, а не критики. Мифы утверждали принятую в данном обществе систему ценностей, санкционировали и поддерживали определенные нормы поведения.

  В-четвертых, поскольку мифологическое мировоззрение антропоморфно, то неизбежно формирование анимистической картины бытия, то есть одушевления всего сущего. Это очеловечение природы, как живой, так и неживой, является следствием нерасчлененности бытия на субъект и объект, а слитность человека с космосом, с природой означает, что в мифологическом мировоззрении доминирует мироощущение, то есть эмоционально-чувственное отношение к миру. Да иначе и быть не могло, ибо родовое общество есть детство человечества и этой стадии могло соответствовать только мировоззрение в мифопоэтической форме. Миф есть мудрость, но пока что выражаемая через зачаточный способ рефлексии. И подобно тому, как индивид тоскует по детству, понимая, что с его уходом нечто утрачено навсегда, так и человечество прошло стадию мифа и с вершины прошедших веков мифопоэтическое мировоззрение воспринимается как великое чудо, породившее духовные ценности недосягаемого образца. Подчеркнем еще раз: мифологическое мировоззрение строится в основном из образов. Это объяснимо. Человеку родового общества было свойственно образное мышление, поскольку он еще не поднялся до понятийного отражения мира. Однако образы мифологии необычны. Это своего рода образные обобщения, но слитые с чувственностью, они сохраняют за собой все особенности представления. Иначе говоря, материальное и идеальное в данных смыслообразах тождественны, но будучи составной частью мышления, они приобретают иной смысл. Например, огонь – это не просто огонь, а некое живое существо.

  В-пятых, мифологическое отношение к миру выражается не только в повествованиях, но и в действиях (обрядах, танцах, вообще в культе). Миф и обряд составляли в архаических цивилизациях целостность, объединяя в себе оба аспекта первобытной культуры – вербальный и действенный, мысленный и практический. На ранних стадиях развития мифология соединяется с мистическими обрядами и подготавливает почву для последующих духовных феноменов. Будучи нерасчлененным, синтетическим мировоззрением, мифология включала в себя зачатки последующих форм общественного сознания – искусства, религии, философии и даже науки. Не случайно Бертран Рассел полагал, что наука возникла из магии, а магические действия были обязательным компонентом мифологического ритуала.

  В-шестых, К. Леви-Стросс выделяет и такую особенность мифологического мировоззрения как оценка всего сущего через бинарную оппозицию. И это понятно. Миф есть архаическая форма осмысления действительности, в которой пока слабо присутствуют логические структуры опосредования, обоснования и доказательства. Объяснение сущности вещи сводится к ее происхождению. Отмеченная особенность мышления отражается в языке, для которого характерно отсутствие имен, фиксирующих родовые понятия. И наоборот, в языке наличие множества слов, обозначающих данный предмет со стороны разных его свойств. В результате получается, что одна и та же вещь имеет разные названия, а различным предметам и существам приписывается одно имя. С этим связаны полисемантизм, а в последствии метафоричность и символизм мифологического мировоззрения, что неизбежно проявляется в бинарных оппозициях: небо – земля, свет – тьма, правое – левое, мужское – женское, жизнь – смерть и прочее. Дуальные оппозиции снимаются в процессе замены исходного противопоставления производными образованиями с привлечением случайных фактов и произвольно конструируемых ассоциаций. Выраженное в слове содержание мышления приобретает характер непосредственной действительности, а поэтому внушающий фактор речи обуславливает неосознанность и неотвратимость усвоения мифа. Каждый, более или менее подготовленный читатель, может получить хотя и поверхностное, но, тем не менее, общее представление о мифологическом мышлении, ознакомившись с мифами того или иного народа [2]. Таким образом, мифологическое мировоззрение строится в основном на ассоциативных, а не на смысловых связях, которые первобытное сознание пока неспособно открыть. Ассоциации по сходству, по смежности, по контрасту в мифологическом мышлении превалируют над смысловыми. Вот почему в мифологии часто несущественное оказывается существенным, несвязанное – связанным. Притом преобладают умозаключения по аналогии, то есть такие выводы, когда свойства одного предмета переносятся на другой, хотя объективно они совершенно неподобны (например, человек и неодушевленный объект).

  В-седьмых, важнейшей особенностью мифологического мировоззрения является генетизм. Подобно тому, как человеческий род существует в процессе порождения и смены одного поколения другим, так, согласно мифу, происходит все в мире в целом. Отсюда представление о мужском и женском началах в природе. Порождение, творение в разных мифах происходит по-разному, в одних – в результате какой-то деятельности, в других – через слово. Но в том и другом случае обязательно наличествуют бинарные оппозиции: активное и пассивное, мужское и женское, которые олицетворяются в каждом конкретном случае. Так зарождался основной вопрос мифологического мировоззрения – вопрос о соотношении «Мы» (род) и «Оно» (мир).

 Чтобы пояснить сущность генетизма в мифологическом мировоззрении, перескажем отрывок из поэмы «Теогония» греческого поэта VIII-VII веков до н. э. Гесиода, в котором повествуется о возникновении Космоса из Хаоса. Вначале существовал лишь вечный, безграничный и темный Хаос. В нем заключался источник жизни мира. Все возникло из безграничного Хаоса, весь мир и бессмертные боги. Из Хаоса возникла и богиня Земля – Гея. Широко раскинулась она, могучая, дающая жизнь всему, что живет и растет на ней. Далеко под Землей, так далеко, как далеко от нас необъятное, светлое небо, в неизмеримой глубине родился мрачный Тартар – ужасная бездна, полная вечной тьмы. Из Хаоса, источника жизни, родилась и могучая сила, все оживляющая Любовь – Эрос. Начал создаваться мир. Безграничный Хаос породил вечный Мрак – Эреб и темную Ночь – Нюкту. А от Ночи и Мрака произошли вечный Свет – Эфир и радостный светлый День – Гемера. Свет разлился по миру, и стали сменять друг друга ночь и день. Могучая, благодатная Земля породила беспредельное голубое Небо – Урана, и раскинулось Небо над Землей. Гордо поднялись к нему высокие Горы, рожденные Землей, и широко разлилось вечно шумящее Море. Матерью – Землей рождены Небо, Горы и Море, и нет у них отца. Уран – Небо – воцарился в мире. Он взял себе в жены благодатную Землю. Шесть сыновей и шесть дочерей – могучих, грозных титанов – было у Урана и Геи. Их сын, титан Океан, обтекающий, подобно безбрежной реке всю землю, и богиня Фетида породили на свет все реки, которые катят свои волны к морю, и морских богинь Океанид. Титан Гипперион и Тейя дали миру детей: Солнце – Гелиоса, Луну – Селену и румяную Зарю – розоперстую Эос (Аврору). От Астрея и Эос произошли все звезды, которые горят на темном ночном небе, и все ветры: бурный северный Борей, восточный Эвр, влажный южный Нот и западный ласковый Зефир, несущий обильные дождем тучи. Кроме титанов, породила могучая Земля трех великанов – циклопов с одним глазом во лбу и трех громадных, как горы, пятидесятиголовых великанов – сторуких, названных так потому, что сто рук было у каждого из них. Против их ужасной силы ничто не может устоять, их стихийная сила не знает предела. Возненавидел Уран своих детей – великанов, в недра богини Земли заключил он их в глубоком мраке и не позволил им выходить на свет. Страдала мать их Земля. Ее давило это страшное бремя, заключенное в ее недрах. Вызвала она детей своих, титанов, и убеждала их восстать против отца Урана, но они боялись поднять руку на отца. Только младший из них, коварный Крон, хитростью низверг своего отца и отнял у него власть. Богиня Ночь родила в наказание Крону целый сонм ужасных божеств: Таната – смерть, Эриду – раздор, Апату – обман, Кер – уничтожение, Гипноса – сон с роем мрачных видений, не знающую пощады Немесиду – отмщение за преступления – и много других. Ужас, раздоры, обман, борьбу и несчастье внесли эти боги в мир, где воцарился на троне своего отца Крон [3, с.17 – 18]. 

  После анализа родовых характеристик мифологического мировоззрения можно сформулировать его основные ценности. Однако для этого требуется соблюдение двух важных требований. Первое – адекватная оценка роли и места мифологии в духовно-практической истории человечества должна исходить из того, что миф – явление давно ушедшей исторической эпохи, и оценивать его необходимо по принципу: насколько данный феномен способствовал укреплению родового общества и вообще развитию человечества, а не с позиций того, чего в нем нет в сравнении с современной цивилизацией. Второе – нельзя отождествлять миф с религией, легендой, эпосом, сказкой и любыми другими духовно-практическими явлениями, что приводит к утрате специфики мифологического мировоззрения и заслоняет его действительные ценности. Совершенно прав С.А.Токарев, который в статье «Что такое мифология?» [5, с. 507 – 552] критикует учения школы Гримма и школы Тейлора, отождествлявших мифологию с религией. В то же время между ними нет непроходимой грани. В процессе кризиса мифологического мировоззрения и распада былой целостности на отдельные формы общественного сознания некоторые мотивы мифологии становились существенной частью религиозных верований, содержание мифов трансформировалось в содержание религии, а мифологический культ стимулировал развитие религиозной обрядности. Однако мифологическая фантазия может сохранять известную независимость от религии, даже если мифология поставляет материал для содержания религиозных верований. Надо помнить, что в так называемых языческих религиях основу составляли не верования, не догматы, а обряды, ритуал, в котором участие человека было обязательным. Древние религии – это мифы на стадии своего разложения. Ритуальные действия, характерные для первобытного мифа, наполнялись с распадом родового общества новым содержанием и постепенно вели к возникновению нового духовного качества, то есть к религии. Во многих древних религиях мифологическая сторона составляет второстепенный элемент, например в греческой религии, где как раз мифология достигла особого расцвета, а мифы, тем не менее, не составляли главного содержания греческой религии. Известны древние религии, в которых мифологическая сторона играла совсем малозаметную роль или даже почти отсутствовала. Такова, например, была древнеримская религия до заимствования римлянами богатой греческой мифологии. Почти отсутствует мифологическая сторона в конфуцианстве.

  Мифология – это продукт народной фантазии, содержащий в себе наивно олицетворяющие объяснения фактов реального мира. Мифы рождались из естественной любознательности человеческого ума, на почве трудового опыта и с прогрессом истории усложнялось их содержание. В отличие от народной легенды миф не привязывается к какому-нибудь единичному историческому событию, но дает объяснение какому-то общему явлению природы или социальной жизни, притом через олицетворение. Эта объясняющая функция мифа отличает его от народной сказки, которая не содержит в себе никаких объяснений, хотя имеет морально-назидательный элемент. Рождаясь из иных корней, чем религия, легенда или сказка - миф, однако, обладает одной общей с ними чертой: наличием олицетворяющей фантазии. 

  Влияние мифа на религию несомненно, особенно поздней мифологии, однако это совершенно разные по степени зрелости формы мировоззрения. Между тем зачастую в общественном сознании отождествляют эти мировоззренческие феномены. Более того, ученые так называемой ритуальной мифологической школы, например, богослов Рудольф Отто и религиозный историк Мирча Элиаде [6], придерживались мнения, что миф должен быть понят как исключительно религиозный феномен. В действительности же религия является более поздней и более зрелой формой мировоззрения человечества. Постижение бытия реализуется в ней иными средствами, чем в мифе. В религиозном мировоззрении уже четко различаются субъект и объект, и в этом отношении религия преодолевает характерную для мифа нерасчлененность человека и природы и подготавливает проблематику, которая станет специфической для философии. Что означает разделение на субъект и объект? В сущности, это есть интеллектуальная революция, результатом которой является преодоление антропоморфного взгляда на мир, изживание взгляда на всеобщую одушевленность. В религии идея впервые отделяется от материи и даже противопоставляется ей. Мир удваивается на духовный и телесный, земной и небесный, горний и дольный, природный и сверхприродный, при этом земной, то есть тварный мир, является следствием сверхприродного. Мифологические же персонажи, а в поздних мифах (в языческих религиях) и боги, живут в феноменальном мире: на горе Олимп, на горе Меру и т. д.

  Таким образом, в религии постулируется совсем иной, ноуменальный мир, недоступный органам чувств, поэтому в объекты сверхъестественного мира надо верить. Вера и выступает в религиозном мировоззрении главным способом отношения к миру, тогда как в мифе эту функцию выполняет мироощущение. Религия утверждает мир идеальных сущностей, что ведет к обоснованию приоритета духа над телом, заботы о душе со всеми вытекающими отсюда последствиями для образа жизни верующих. Связь с Богом через культ и религиозную организацию (Церковь) выступает критерием наличия религиозного мировоззрения и принадлежности к определенной конфессии.

  Другой особенностью религиозного мировоззрения является то, что в нем наряду с мироощущением достаточно развито и миропонимание, то есть имеется обоснованная религиозная идея, в богословии даже поднятая на уровень теории. Единство мироощущения и миропонимания превращает религиозное мировоззрение в жизненную силу, придает ему действенный характер, ибо вера без дел мертва. Идея, пронизанная чувством, порождает жизненную энергию, энтузиазм, что нередко в истории человечества приводило к мощным сдвигам в социуме. Пожалуй, лучше всего о роли чувства в религиозном мировоззрении сказала апостол Павел: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я никто. Если я раздам все имение свое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы… Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся и языки умолкнут и знание упразднится» [1 Кор., 13, 1-8].

  Если для мифа главным является единство индивида с родом, опосредованное верой в тотем, то для религии – единство с Богом, как воплощением святости и абсолютной ценности. В этом тоже положительная сторона религии, поскольку она ориентирует оценивать все в мире и в человеке с позиций святости или греховности. Если мифологическое мировоззрение было выражением глубокой, интимной связи человека и природы в эпоху родового строя, то религиозное сознание было первым человеческим взглядом в вечность, первым осознанием единства человечества и универсальной целостности бытия.

  Но вернемся к ценностям мифологического мировоззрения. Первое, что бросается в глаза, это его всеобъясняющая сила, необычайная гносеологическая энергетика. Миф – форма целостного массового переживания и истолкования действительности при помощи чувственно-наглядных образов, считающихся самостоятельными явлениями реальности. Мифологическое сознание поэтому отличается синкретизмом, восприятием картин, рожденных творческим воображением человека, в качестве неопровержимых фактов бытия. Стало быть, миф есть продукт народного творчества. Это первое восстание поэзии против прозы жизни [4]. Для мифа не существует границ естественного и сверхъестественного, объективного и субъективного; причинно-следственные связи подменяются в нем связями по аналогии и причудливыми ассоциациями. Тем не менее, мифологический мир гармоничен, упорядочен и неподвластен логике практического опыта. Исторически миф возникает как попытка построения на интуитивно-образном уровне целостной картины мироздания, способной обобщить эмпирический опыт и дополнить фантазией его ограниченность. Естественно-историческая неполнота достоверного знания о мире предопределили появление мифа как некоей гипотезы, как своего рода импровизированного суждения о реальности, которое затем становится для своего носителя единственно возможным и самоочевидным видением мира. Миф представляет собой опредмечивание коллективного духовно-практического творчества, которое оформляется в яркие и доступные образы массовых ожиданий, страхов и надежд. Естественно, что миф нерефлексивен, так как изначально несовместим с рационально-критическим подходом к любому явлению, отдавая предпочтение эмоциональному восприятию и субъективной убежденности. Мифологическое мировоззрение – независимо от того, к далекому прошлому или сегодняшнему дню оно относится – есть такое мировоззрение, которое основано не на теоретических доводах, а либо на художественно-эмоциональном переживании мира, либо на общественных иллюзиях, рожденных неадекватным восприятием людьми социальных процессов и своей роли в них. Одна из особенностей мифа, безошибочно отличающих его от философии и науки, заключается в том, что миф объясняет все, для него нет непознанного и неизвестного. Он действительно является самой ранней, а для современной культуры – архаичной формой мировоззрения.

  Высшей ценностью мифологического мировоззрения является его способность обслуживать жизненные потребности родового общества, цементировать человеческие индивидуальности в единую родовую тотальность, без которой первобытная коллективность была бы не функциональна. Миф есть самосознание и регулятивная сила рода. Открытие этого факта было величайшей заслугой американского этнографа и историка Льюиса Генри Моргана (1818 – 1881). В 1840 году он основал общество «Великий орден ирокезов», имевшее целью изучение культуры североамериканского племени ирокезов и оказания им помощи. Морган оставляет университетскую кафедру в Нью-Йорке и отправляется в леса к ирокезам. Первоначальный импульс интереса к жизни и быту индейцев, видимо, дали ему романы Фенимора Купера. Добровольная командировка затянулась на 20 лет; более того, Морган настолько внедрился в жизнь ирокезов, что сам стал вождем одного рода этого племени. Вернувшись, он обобщил свои наблюдения в книге «Древнее общество» [7]. В ней было сделано гениальное открытие, а именно – открытие рода как особой социальной организации, присущей древнему обществу. Как замечал сам автор, посторонний видит только племя, но подлинной душой и субстанцией племени является род.

  Морган установил, что исходным является материнский род, для которого характерными признаками являются экзогамный брак и тотемные верования. Экзогамия есть такой способ брачных отношений, когда накладывается табу на кровнородственные отношения внутри рода. Мужчины и женщины объявляются «сестрами» и «братьями», что исключает половые связи между ними. Могли прощаться любые преступления, но нарушение экзогамии всегда каралось смертью. Принцип экзогамии помогал решить две жизненные проблемы: исключал борьбу между мужчинами за женщину, что всегда угрожало бы целостности родового коллектива, и предупреждал генетическое вырождение рода, поскольку экзогамия исключает кровосмесительные браки. Но как доказать, что мужчины и женщины данного рода есть «братья» и «сестры»? Вот здесь на помощь и приходят тотемные верования, то есть убежденность в наличии общего предка – тотема. Таким образом, миф выполнял стабилизирующую функцию, более того, он непосредственно служил выживанию родового коллектива и человечества в целом.

  Исторически миф – это первый тип мировоззрения, и одновременно начальный тип мышления, исходный пункт, с которого стартует человеческая мысль. Но надо помнить, что первобытное мышление своеобразно, оно знало все, в чем нуждалось. В первобытной общине безраздельно властвовала вера на основе авторитета. Акт мышления начинался с веры, по ней следовал, ею и заканчивался. Все новое, незнакомое, непознанное, так или иначе, вписывалось в традицию мифа. Неопределенность знания снималась определенностью веры. Событие, поражающее новизной, находило традиционное объяснение. Нередко присутствие богов в мифологии принимается как свидетельство религиозности. На самом деле боги в мифологическом сознании выполняют иные по сравнению с богами религий функции. По мнению Б.Ф.Поршнева, фетиши, тотемы, предметы табу первоначально выступают как знаки, тормозящие людей в процессе окриков, команд и т.п. Поздний мифологический бог, в которого превращается основатель рода, тотем – это обобщающий образ жизни, ее обновлений и рождений; он мыслится природным, как и сам человек, а человек не лишен характеристик этого бога. Отношение к богу отнюдь не сакральное, об этом говорят бесчисленные описания в мифах актов пожирания своего тотема – бога, например, начиная с фригийского, а затем греческого Диониса и кончая папуасскими демами (богами).

  В мифологическом мировоззрении впервые открывается величие языка, речевой практики, словотворчества. Ведь мысль без слова нефункциональна. Слово одновременно явилось орудием мысли и средством коммуникации. Для того, чтобы понять, каков предмет коллективного мышления первобытного человека и на что направлена его активность, надо помнить о том, что первой вехой на пути развития от первобытного стада к родовой общине, то есть к собственно человеческому обществу, было создание родовой общины на основе ритуала и словесной коммуникации. В условиях, когда отсутствовали иные механизмы хранения и передачи коллективного опыта, единственным способом коммуникации как раз и оказывались ритуал и слово (миф). В ритуале происходило, с одной стороны, отделение «мы» от «они» по принципу универсальной бинарной оппозиции, на основе которой складывалась психология первобытного человека; с другой – закрепление накопленного опыта и воспроизведение жизнедеятельности в определенной культовой практике. Ритуал поэтому повторял все моменты, необходимые для жизни рода, будь то охота, обработка земли или брачные отношения. Но повторяет жизнедеятельность общины не только ритуал, но и слово – миф. Б.Ф.Поршнев в своей уникальной книге «Социальная психология и история» раскрыл психологическую основу повтора в архаическом обществе, как словесного, так и ритуально-действенного. Этой основой являлась эхолалия (речеподражание). «На базе преображенной эхолалии, – писал он, – возникает память народов – их устные эпические предания» [8, с. 148].

  Итак, миф генетически восходит к слову. Вторая сигнальная система по своему происхождению, как убедительно показал Б.Ф.Поршнев, есть результат суггестии, то есть воздействия людей друг на друга посредством внушения. Однако единство функций мифа и слова еще не говорит об их тождестве. Миф выходит далеко за рамки словесных сюжетов. Миф в его первозданной форме – это не история, которую рассказывают, а реальность, в которой живут. Это не интеллектуальное упражнение или только воображение, а практическое руководство первобытных верований и поведения. Иначе говоря, миф не может быть понят вне контекста всей реальной жизни первобытной общины. Эта мысль была высказана известным этнографом Б.Малиновским, а также исследователем фольклора В.Я.Проппом. «Первобытное мышление, – замечал последний, – не знает абстракций. Оно манифестируется в действиях, в формах социальной организации, в фольклоре, в языке » [9, с. 96].

  Ценность мифа заключается в том, что он выступает в качестве действенного средства конституировать общность в языковом, этническом и, в конечном счете, в социокультурном отношении. Миф был необходим для оправдания действий и их результата, для мобилизации сил коллектива, для его сплоченности, от которой зависела степень его выживания. Единственная сила, подвластная роду, - это его сплочение, поэтому миф и выражал установку на максимальное подчинение жизни индивида интересам рода. В литературе можно встретить такое суждение: в практической жизни, связанной с материальным производством, человек трезво осознавал свою деятельность, но, якобы, только в духовной области, в области воображения и фантазии господствовал миф. Такую позицию в частности обосновывал Угринович Д.М. в своей работе «Сущность первобытной мифологии и тенденции ее эволюции» [10]. Однако жизнедеятельность первобытного общества была целостна, поэтому как примитивная трудовая деятельность, так и быт были пронизаны мифологическим сознанием. Чем меньше первобытные люди выделяли себя из окружающего мира, тем больше была их приспособленность к нему. Производственная деятельность не обособлялась в самостоятельную область и существовала как момент целостного образа жизни, как об этом убедительно пишет Стеблин-Каменский М.И. в своей уникальной работе «Миф». Отечественная исследовательница мифологического мировоззрения О.М. Фрейденберг по этому поводу писала так: «Неверно, что существовали мифы сами по себе только в одной области – в области воображения, а в другой, практической, человек трезво осознавал опыт и житейские акты… На самом деле таким же мифом служат и действа, и вещи, и «быт» первобытного человека. То есть все его сознание и все то, на что направлено его сознание » [11, с. 28].

  Мнение о том, что отдельный индивид первобытной эпохи не отделяет себя от рода и не рефлектирует над собой, убедительно подтвердил А.Ф.Лосев в своей работе «Знак, символ, миф» [12], исследовавший структуру корякского, чукотского и алеутского языков. Но и первобытная община в целом не отделяет себя от окружающей природы, на которую переносятся в обобщенном виде внутриродовые отношения. Весь доступный мир рассматривается поэтому архаическим сознанием как человеческий, как целое и сопричастное человеку. Другого мира для него просто не существует: его взгляд на природу не теоретический и не практический, а, по выражению Э. Кассирера – «симпатический». Вот почему когда некоторые исследователи, в том числе и отечественные, пишут о вере первобытного человека в сверхъестественное, то это выглядит слишком модернизировано, и невольно приближает мифологическое мировоззрение к временам историческим. Мифологическое сознание не знает такого удвоения на естественное и сверхъестественное, как и лишено историзма. Таким образом, можно сказать, что «природа» не существует в мифологическом сознании как внешний мир, противостоящий человеку, она еще не вычленяется как объект, границы между нею и человеческой общностью четко не проводятся. Но если субъект не противостоит объекту, то невозможно и познание в эксплицированной форме. Мышление и познание в литературе нередко не различаются, более того мышление редуцируется к познанию. В действительности же мышление шире познания. Первобытный человек мыслил, и результат его мышления проявлялся в предметной деятельности, но знание пока еще выступало в неявной форме. Первобытный человек был не в состоянии сформулировать мысль, что он чего-то не знает; для этого нужно находиться на довольно высокой ступени абстракции и обладать критическим отношением к себе. К. Леви-Стросс справедливо считает, что миф не знает диалога, в котором содержится требование критики противоположной точки зрения. «Внутри каждого общества пишет он, - логика мифа исключает диалог: мифы группы не обсуждаются, они трансформируются, когда их начинают считать повторяющимися» [13, с. 70].

  Если попытаться современным языком выразить это состояние первобытного человека, то можно сказать так: раз у него нет сомнения в незнании, значит, он знает все; но это равносильно тому, что он не знает ничего. Мышление становится познанием лишь тогда, когда начинает рефлектировать над собой. Пока же в первобытную эпоху архаическое сознание субъективировало объективный мир в силу нерасчлененности предмета и деятельности. В то же время ошибочно полагать, что первобытный человек не в состоянии объяснить многие явления действием естественных причин, и поэтому наделяет их фантастическими свойствами. Как уже было отмечено, мифологическое сознание не объясняет, а внушает (суггестия), оно не служит для удовлетворения любознательности индивида или рода и объяснять не его задача. Набор того, что должен знать человек родового периода, сводится к запретам: не вступать в брак внутри рода, не совершать инцест, не убивать человека своего рода, не наносить вреда тотему и т.д. Если соотнести мифомышление с современными представлениями о знании, то можно бы сказать так: для первобытного человека содержание знания – это совокупность того, что запрещено, табуировано. Выделение познавательной деятельности из общих структур практики – продукт более позднего культурно-исторического развития. В период господства мифологического мировоззрения еще не возникла потребность в специальном получении знания.

  Итак, ни материальное производство, ни природа не являются непосредственным предметом познания первобытного человека. В фокус его внимания попадает преимущественно сфера внутригруппового и межгруппового общения. Иными словами, первобытная община, тотемная или родовая, с ее регулятивными принципами и взаимоотношением с другими общинами и есть та сфера бытия, которая становится предметом мифологического мировоззрения. Вместе с тем современная исследовательская мысль, вопреки отмеченному нами, упорна в своем стремлении приписать мифу определенную логику, что характерно для работ М.А.Лившица, Я.Э.Голсовкера, но первое место в этом ряду по праву принадлежит К.Леви-Строссу. На примере мифологических построений племени западных пуэбло Леви-Стросс вычерчивает следующую логическую схему: Жизнь (рост) – происхождение – собирательство – земледелие – охота – война – Смерть (уменьшение) [14, с.199]. В подтверждение своей концепции он приводит также ряд примеров из греческой мифологии, в частности миф об Эдипе, чтобы в конце концов сделать следующее заключение: «Может быть, в один прекрасный день мы поймем, что в мифологическом мышлении работает та же логика, что и в мышлении научном, и человек всегда мыслил одинаково «хорошо». Прогресс – если этот термин по-прежнему будет применим – произошел не в мышлении, а в том мире, в котором жило человечество, всегда наделенное мыслительными способностями, и в котором оно в процессе долгой истории сталкивалось со все новыми явлениями» [14, с.207]. Вряд ли с этим утверждением можно согласиться; ведь получается, что жизнь исторична, постоянно меняется, а человеческое мышление статично и всегда одинаково. При колоссальном знании Леви-Строссом внешней стороны жизни индейских племен навязывание жестких структурных схем мифологическому мышлению представляется искусственным.

 Невозможно не отметить экологическую ценность мифологического мировоззрения. Оно и понятно. Если в мифе выражается единство индивида с родом и единство рода с природой, то это означает, что миф изначально содержит в себе экологический императив. Всеобщее одушевление природы ведет к такому восприятию мира и самого человека, когда природа воспринимается как равная с человеком, то есть природа не ниже человека, но и человек не выше природы. В этом и суть анимистических представлений. Исследователя Уссурийского края Арсеньева Н. поразило в мировоззрении нанайца Дерсу Узала первобытное восприятие мира, ибо для него «все имей душа: белка имей душа, кабарга имей душа, дерево имей душа, камень имей душа». В своих книгах «В дебрях Уссурийского края» и «Дерсу Узала» Арсеньев часто и проницательно описывает это анимистическое восприятие бытия. Но вот что главное – для этого носителя мифологического мировоззрения характерно бережное отношение к природе. Ведь если все живое так же, как и человек, имеет душу, то миф неизбежно выполняет природоохранную функцию. Нельзя убивать тотемное животное, нельзя уничтожать тотемное растение. Лишь раз в год в ходе мистерий члены рода приобщались к тотемному предку, поедая тотемное животное или растение. Егерь не требовался, природу бережно охраняло мировоззрение. В религии экологический императив зачастую исчезает, поскольку человек расценивается как высшее творение, во владение которому отдается природный мир.

 Тотемизм был формой почитания животных. У некоторых народов на основе тотемизма позднее возникла более развитая форма культа животных – зоолатрия. Одним из самых фаунолюбивых народов в истории человечества, наверное, были древние египтяне. За несколько тысячелетий до новой эры в образе млекопитающих, птиц, пресмыкающихся и даже насекомых у них почитались многие божества. Знаменитый древнегреческий географ и историк Страбон, посетивший Египет на рубеже старой и новой эры, был поражен тем, что египетские божества почитались в образах самых обыкновенных животных. Богиню Хатор олицетворяла корова, бога Хнума – баран, бога Себека – крокодил, бога Тота – ибис. Был у египтян бог мертвых Анубис, изображавшийся в облике шакала или собаки, и богиня здоровья Баст, имевшая облик кошки. В образе змеи почитался Нехебкау – бог времени, плодородия, податель пищи. 

 Для египтян очень многие животные в их краях были священными, но наиболее почитаемым из живых существ был Апис – священный бык древней столицы Египта Мемфиса. Аписа египтяне считали живым воплощением бога Пта, то есть старшего среди богов, создателя первоматерии. Ему воздавались самые пышные почести. К нему как к оракулу обращались за советом, причем ответ на заданный вопрос определялся тем, примет он или не примет пищу из рук вопрошающего. Смерть священного быка Аписа отмечалась всенародным трауром, и его хоронили весьма торжественно. По всей стране искали его приемника и на торжественной церемонии, длившейся целую неделю, объявляли его Аписом и воздавали ему божеские почести. Для того чтобы стать Аписом, бык должен был обладать 28 особыми приметами, известными только жрецам. Дошедшие до нас сведения говорят о том, что у священного быка был свой попечитель, который также заботился о погребении Аписа. Выдающимся египтологом ХIХ века Мариэттом было открыто в Сакарра близ Мемфиса кладбище священных быков Аписов – Серапеум. Оно представляло собой протяженный склеп, в котором покоились останки всех священных быков, начиная со времен Рамзеса Великого и вплоть до эпохи Птолемеев. Всего в Серапеуме было найдено 64 погребения быков; у каждого из них имелась специальная стела, которая сообщала даты рождения данного «божества» и «вступления в должность» нового Аписа. Притом на погребение священных быков расходовались громадные средства. Когда при фараоне Птолемее I Сотере умер бык Апис, его попечитель истратил на погребение не только отпущенные ему деньги, но еще взял у фараона 50 серебряных талантов, а во времена Диодора попечители Аписа расходовали на эти цели до 100 талантов. Каким же великим должно быть благоговение древнего народа перед быком, если люди хоронили его почти по царскому разряду!

 Особый ритуал погребения существовал не только для священных быков, но и для других животных. Греческий историк Геродот, побывавший в Египте в V веке до н.э., специально отметил этот факт в своей объемистой «Истории». Как ни странно это может показаться нашему современнику, но одним из самых почитаемых существ в Египте был жук-навозник, которого античные писатели называли скарабеем. Фигурки этого невзрачного жучка, изготовленные из драгоценной ляпис-лазури, клали на грудь царских мумий взамен сердца. И. Бунин, посетив Египет, писал о Булакском музее в Каире, что там собраны 300 царских скарабеев, которые олицетворяют историю Египта за целых пять тысяч лет.

 В храме, посвященном какому-либо божеству, принято было содержать олицетворяющее его животное. Оно считалось живым образом этого бога. Едва ли не самый красивый храмовый ансамбль того времени представляло находившееся в Бубастисе святилище богини Баст. В тиши храмовых покоев бродила Священная Кошка богини Баст. Для ухода за ней, как и за любым священным животным, назначались особые служители-жрецы. Эта неутомительная обязанность считалась у египтян почетной и передавалась по наследству от отца к сыну. Когда священное животное умирало, его бальзамировали и хоронили подобно усопшему царю, с великими почестями. Так возникали целые кладбища священных животных, напоминающие некрополи царей. При археологических изысканиях в Египте обнаружены кладбища кошек в Бубастисе и Бени-Хасане; кладбище крокодилов в Омбосе; кладбище ибисов в Ашмунене; кладбище баранов в Элефантине. О размерах таких захоронений свидетельствует хотя бы тот факт, что в ХIХ веке один оборотистый делец загрузил мумиями кошек целый корабль и предлагал их в Европе в качестве удобрения.

 Наиболее почитаемым среди богов был также Анубис, считавшийся богом мертвых, покровителем некрополей. Он изображался в виде лежащего черного пса или шакала, либо в облике человека с головой шакала. Согласно легенде, этот древнейший бог изобрел мумификацию; именно он сделал из тела Осириса первую мумию. Длительное время по традиции один из жрецов, совершавших мумификацию, надевал маску Анубиса. Близ города Шаруна археологами найдено захоронение мумий собак, как священных животных Анубиса. По разнообразию знаков внимания культ собачьих в Древнем Египте может сравниться разве что с культом змеи.

 Ибис был также одним из наиболее чтимых в Египте живых существ, о чем сообщает Страбон. Подобно другим священным животным, ибисы содержались при храмах и после смерти хоронились по царскому ритуалу – их бальзамировали и погребали на специальных кладбищах. В 1913 году во время раскопок в Абидосе было открыто кладбище священных ибисов. Существовало и другое погребение – в Саккара, где усыпальницей священных птиц служила заброшенная гробница времен Древнего Царства. Как отмечал А.Брем, там можно было видеть целые тысячи мумий этих птиц, помещенных в урны или целыми кучами нагроможденных в особых покоях. Наибольшего расцвета культ ибиса получил в Гермополе – крупном религиозном и торговом центре Среднего Египта. Божественный покровитель ибиса Тот считался у древних египтян богом мудрости и всякого знания, он ведал также временем и магией. Сохранилось множество статуэток, на которых Тот представлен в виде человеческой фигуры с головой ибиса. Один из эпитетов Тота именует его «ибис почтенный».

 Многих животных чтили древние египтяне, но культ одного из них – крокодила – может вызвать сегодня искреннее недоумение. При всей опасности нильского крокодила для людей, он оказывал египтянам неоценимые услуги. И чем ниже по течению Нила располагались селения, тем больше отбросов несла река, тем больше комаров исходило из болотистой Дельты, и тем ощутимее становилась санитарная роль ибиса и крокодила. Чтимый египтянами крокодил обозначался словами «бог Себек». По представлениям древних египтян Себек исцелял от недугов, и само его имя обладает магической целительной силой. Важнейшим и древнейшим центром почитания бога Себека и его священного крокодила был Фаюмский оазис с главным городом Шедит. Культ крокодила придавал такое своеобразие жизни города, что греки называли его Крокодилополем, о чем также сообщает Страбон. По его описаниям верховный крокодил, содержавшийся при храме, был окружен величайшим почетом и ему приносились жертвенные яства. Ухаживали за животным особые жрецы, так как крокодил считался божественным покровителем всей области. На лапы ему надевали браслеты, украшали серьгами, а поскольку крокодилы не имеют внешнего уха, серьги вдевали в специально сделанные отверстия в черепе. Останки крокодила бальзамировали и мумию погребали на специальном кладбище. Иногда для этого использовали старые гробницы царей. А.Брем, побывавший на одном из крокодильих кладбищ, был поражен громадным количеством находившихся там мумий.

 В этой связи заслуживает внимания замечание известного искусствоведа Е.В.Завадской об охранной миссии мифа и искусства: «Последнее время социологи, точнее экологи, пытаются выявить почти неуловимые связи между стереотипами культуры, закрепленными в мифах, играх, сказках, в живописном образе, и политико-экономическим самочувствием стран и народов. Например, крупнейший современный английский философ истории А. Тойнби сожалеет, что забыты традиции античной культуры, когда «природа оставалась богом», а не превратилась в «природные ресурсы и промышленное сырье». Стереотип культуры дает некоторую возможность употребления (и злоупотребления) богатствами природы, которую другой стереотип не дает или дает в меньшей степени» [15, с. 7]. «Сейчас же вдруг выяснилось, что непоэтическое отношение к миру, низкий уровень эстетического сознания, ограбление природы - может оставить человека не только без хлеба, но и без воздуха для дыхания. И в этой связи стало совершенно очевидно, что изгнание нимф и наяд, цветов и бабочек было не только эстетической потерей. Попутно терялось чувство природы, которое заставляло невольно беречь дерево, ручей, цветок и птицу» [15, с.8].

 Наконец, в плане развития человеческих способностей как всемирно-исторического процесса становления человека, миф стимулировал художественно-эстетическое восприятие бытия. В дальнейшем, с распадом мифологического мировоззрения, эта функция перешла к искусству. В свое время Шеллинг писал: «Всякий великий поэт призван превратить в нечто целостное открывшуюся ему часть мира и из его материала создать собственную мифологию; этот мир находится в становлении и современная поэту эпоха может открыть ему лишь часть этого мира; так будет вплоть до той, лежащей в неопределенной дали точки, когда мировой дух сам закончит им самим задуманную великую поэму и превратит в одновременность последовательную смену явлений мира» [16, с. 147-148]. К. Маркс тоже писал о древнегреческой мифологии и литературе, которые опоэтизировали детство человечества, как о норме и недосягаемом образце. Стало очевидным, что мышление, не охватывающее первозданности, не чувствующее целостности бытия и времени становится ущербным и экологически опасным, а отсутствие художественной картины мира, в формировании которой большую роль сыграли космогонические мифы, угрожает судьбам культуры. Философы и ученые это осознают все острее. Случайно ли, что физик Гейзенберг исследует идею красоты [17], химик Башляр пишет работу «Мгновение поэтическое и мгновение метафизическое» и посвящает статью творчеству Шагала. Искусство осваивает мир надежд, иллюзий, чаяний. Но там, где исчезают идеалы, там в культуру прорываются скепсис и цинизм и лик Прометея заслоняет ядовитая ухмылка Мефистофеля. Что толку в том, что будет много ученых и инженеров? Разве такое общество мечтали видеть Кампанелла, Сен-Симон, Чернышевский? Нет, они мечтали о воплощении в действительность Истины и Добра, о том, чтобы люди научились говорить с миром на языке не только понятий, но и художественных форм, то есть Красоты. Этим языком написаны готические храмы и православные соборы, симфонии Бетховена и «Нибелунги» Вагнера, полотна Гойи и полифонические романы Достоевского. 

 Как первичная форма целостного дотеоретического мировоззрения, миф составляет неотъемлемую часть бытия родового общества. Однако реликты мифа живут и в современном сознании и культуре. Появление развитых систем рационального знания не приводят к полному вытеснению из социальной и духовной жизни общества мифологических структур. Последние постоянно воспроизводятся на уровне спонтанного житейского опыта и практического сознания, а также в ситуациях, связанных с необходимостью коллективного социального действия, основанного на беспрекословном подчинении чужой воле. Элементы мифологического сознания, таким образом, сохраняются в тех областях человеческого существования, где рационалистическое миропонимание либо не занимает господствующего положения, либо по каким-то причинам его теряет. В динамике культуры подобные ситуации, как правило, связаны с глобальными или локальными процессами, лишающими однозначности и ореола рациональности прежнюю систему ценностей. В современную эпоху миф присутствует в различных сферах духовно-практической сферы общества: мифы массового сознания, гносеологические мифы в структуре научного знания, идеологические мифы в политике, «магический реализм» в литературе и искусстве. Стало быть, роль мифологических структур в жизни современного общества неоднозначна. Если в литературе и искусстве использование элементов мифа порой является импульсом к созданию художественных ценностей (творчество Кафки, Габриэля Маркеса, Чингиза Айтматова и др.), то современная политическая мифология, как правило, используется властными структурами для целенаправленного программирования массового сознания. Особенно это наглядно видно на примере фашистских режимов.

 Общеизвестно, что немецкий нацизм с момента своего зарождения публично провозгласил себя врагом современной европейской «лженауки», римского права и христианства. Почти ритуальный характер приобрело сжигание на кострах книг ученых, зачисленных в ряды врагов нордической расы. Однако, куда менее известны мифологические доктрины и космогонии, которые использовал нацизм. В лоне многообразных тайных обществ, возникших в Германии еще накануне первой мировой войны, возобладали преимущественно две «нордические» теории мироздания: ледяного мира, как доминирующая, и земной пустоты, как дополнительно-вспомогательная. Большое внимание уделялось астрологии. Подобный подход выдерживался вплоть до самого исхода войны. В.М.Бехтерев подчеркивал, что в сложные эпохи в обществе наблюдаются «попытки морализовать древние мифы и одухотворить языческую религию» [18, с.190]. При этом мифологизация обыденного сознания была во многом сходна с идеологизацией; именно поэтому столь большое значение уделялось не только подбору вождей, но и идей. Мифологизация сознания всегда связана с реанимацией эзотерических и утопических параметров мышления. В таком случае миф как бы трансформирует мир, вызывая существенные аберрации зрения, освобождая человека от «химер совести». Субъект начинает руководствоваться внутренними образами фантастической реальности, а не действительным положением дел. В результате, как отмечал в свое время А.А.Богданов, «складывается … существо, не знающее колебаний и пощады в жизненной борьбе» [19, с.196]. Подтверждение этому можно найти в документах германского высшего военного командования. Так, например, в приказе генерал-фельдмаршала В.Рейхенау, предшественника Ф.Паулюса на посту командующего шестой армией, говорилось: «На восточном театре солдат не только ведет войну в соответствии с ее законами, но и является исполнителем национальной воли… он должен свершить жестокую и справедливую кару над нечеловеками» [20, с.212].

 По эсхатологической логике нацизма, истребление отдельных рас нельзя рассматривать как преступление против человечества, так как уничтожаемые находятся просто вне круга людей. Именно поэтому некоторые заседания на Нюренбергском процессе были лишены всякого содержания, поскольку у судей не складывалось элементарной коммуникации с подсудимыми. Р.Гесс, один из виднейших идеологов НСДАП, заявил в своем последнем слове: «Я счастлив сознанием, что выполнил свой долг в качестве национал-социалиста, в качестве верного последователя моего фюрера. Я ни о чем не сожалею. Если бы я опять стоял у начала моей деятельности, я опять-таки действовал так же, как действовал раньше, даже в том случае, если бы знал, что в конце будет зажжен костер, на котором я сгорю» [21, с.269]. Направленность и вектор германской экспансии также сохраняли древнюю доминанту, берущую свое начало еще со времен Тевтонского ордена. Эта преемственность, содержащая явные элементы нордической эзотерики и древнегерманской мифологии, нашла свое четкое отражение и в завещании фюрера «третьего рейха». «На Восток и только на Восток должен устремиться в будущем наш народ, - говорил Гитлер 7 февраля 1945 года. – Сама природа указывает это направление для германской экспансии. Суровый климат на Востоке позволит немцу сохранить свои качества крепкого и жизнеспособного человека, а резкие контрасты, которые он найдет там, помогут сохранить его любовь и тоску по родине. Переселите немца в Киев, и он останется отличным немцем. Но переселите его в Майами и вы сделаете его дегенератом, иными словами, американцем» [22, с.109].

 По-нашему мнению, совершенно справедливо суждение французского ученого-энциклопедиста Г.Лебона применительно к такого рода периодам: «Некоторые исторические события, и притом наиболее важные, только тогда становятся понятными, когда мы вполне уясним себе ту религиозную форму, в которую всегда, в конце концов, облекаются все убеждения толпы. Существуют социальные явления, которые надо изучать скорее с точки зрения психолога, нежели натуралиста» [23, с.200]. Сходные мысли высказывал неоднократно и В.М.Бехтерев [24]. Практически все руководители нацистской Германии являлись членами закрытых обществ, исповедующих тайные теософские доктрины. «Бесы» нацизма: Хаусхоффер, Гесс, Гильшер, Гурджиев, Гедин, Эккарт – надели на неоязыческую магию восточный наряд, оснастили ее индуистской символикой и терминологией, открыв люцеферствующему мистицизму путь на Запад. 

 Но надо помнить о том, что истинные мифы могли существовать только в доисторические времена и поэтому нельзя современное «мифотворчество» экстраполировать на общую оценку мифологического мировоззрения. Первоклассный знаток данной проблемы А.Ф.Лосев, возражая тем, особенно Фрезеру, кто сводил миф к объяснению, то есть ставил на первое место в мифе гносеологическую функцию, справедливо замечал: «Эта первая и хронологически более ранняя формация основана на труде и вообще на экономических отношениях только в связи с приматом ближайших родственных отношений. А так как ближайшие родственные отношения являются здесь чем-то максимально понятным, всегда обязательным и неопровержимым, то и воззрения на природу и на весь мир сводятся в основном к выдвижению на первый план родственных отношений. Весь мир представлял собою в те времена универсальную родовую общину. А это значит, что основной идеологией первобытно-общинной формации является мифология» [25, с.177]. И далее: «То, что вся природа мыслилась мифологически, - это не могло быть результатом развития абстрактного мышления. Это было просто следствием родовых отношений, без которых вообще ничто на свете в те времена не мыслилось. И можно только пожалеть, что в исторической науке, изучающей мифологию, так мало внимания обращается на общинно-родовую основу античной мифологии» [25, с.178-179].

 Стало быть, полностью возродить мифологическое мировоззрение невозможно, ибо ушла эпоха, питавшая его. Однако отдельные элементы и признаки его, видимо, будут реанимировать и в будущем, но в той мере, в какой будут сохраняться общинно-родовые отношения. А пока они существуют, и в странах «третьего мира» укоренены еще сильно; да и вообще сомнительно, что человек когда-либо избавится навсегда от общинно-родовых связей. Последнее актуализирует проблему положительного и отрицательного влияния реликтового мировоззрения на современную личную и общественную жизнь. Ибо в мифе изначально были заложены светлое и темное начала; на это обращали внимание многие исследователи. Немецкий католический теолог Романо Гвардини (1885 – 1968), автор работ о Сократе, Данте, Гельдерлине, Рильке и Достоевском, а также и о мифологии [26] очень просто и ясно выразил отмеченную нами амбивалентность мифологического мировоззрения. «Посмотрите, к примеру, - писал он, - как воспринимал древний человек отношения между светом и тьмой. Для нас свет – естественное явление… Совсем иное дело древний человек. Темнота для него была страшна не только потому, что скрывала опасности и затрудняла передвижение, но и потому, что являла собой злую, пугающую силу. Тот страх, какой в темноте по-прежнему испытывают наши дети и многие подростки, рождается не от видимой причины, а от ощущения таинственной власти темноты, составляющего пережиток древнего чувства. Но как только появляется солнце, его добрая сила одолевает тьму, и человек облегченно вздыхает. Итак, миром правят две силы – тьма и свет» [27, с.136].

 Амбивалентность мифологического мышления проявляется еще и по-другому: в аспекте правда – вымысел. Миф соединял в себе и то, и другое. С одной стороны – первобытное мышление стремилось упорядочить чувственное многообразие мира с помощью операции классифицирования окружающих объектов. С этих позиций миф есть внесение порядка в хаос. Согласно Леви-Строссу, требование упорядочивания лежит в основании первобытного мышления. Первобытная классификация, отмечал он, чрезвычайно точна и нюансирована [28, с.162-163]. Особенно тонкому расчленению подвергались жизненно важные области. Как правило, каждая классификационная система начиналась с выделения устойчивой пары противоположностей (бинарной оппозиции). Затем последняя разрасталась и сетями оппозиций окутывала весь миропорядок. Такой прием классификации через противоположности позже стал фундаментом для развития философского и научного типов мышления.

 Но миф, как уже отмечено нами, органично соединял в себе правду-истину с вымыслом. Древний человек не осознавал различия между внешним бытием и своим сознанием, и поэтому был уверен, что воображаемое происходит на самом деле, и нет ничего невозможного. Мифомышление регулярно использовало операцию причудливого соединения фантастических и реальных вещей и событий. Как замечал, например, Ф.Кликс, люди племени джибва описывали гром как птицу, а заклинания птиц были связаны у них со страхом перед грозой. Метеорологические наблюдения показали, что именно в октябре, когда начинаются грозы, птицы улетали зимовать на юг [29, с.164], но этого люди не знали, полагая, что птицы превратились в гром.

 Можно выделить два главных правила первобытного мышления. Первое из них формулируется так: подобное производит подобное. Поэтому магическая практика считает возможным произведение любого желаемого действия путем простого подражания ему. Ярким примером такой практики является «вызывание дождя», осуществляемое колдунами. Еще одним допущением первобытного мышления является следующее: свойства одних живых существ переносятся на другие живые существа и даже на неодушевленные предметы. Это допущение тоже стало методом магии. Исследователи мифов приводят массу ярких примеров проявления этого допущения [30, с.67].

 Отмеченные специфические черты мифологического мышления в определенных условиях, о которых говорили Лебон и Бехтерев, могут катализировать в массовом менталитете архаические психические процедуры, которые ведут к деструктивным действиям. Это тем более возможно сейчас, когда налицо кризис человеческого существования, порождающий волну зла и насилия. Казалось бы в такой ситуации нужно блокировать негативные проявления архаики, однако все совершается наоборот. Книжные прилавки переполнены литературой о магии, астрологии, алхимии, хиромантии, парапсихологии, демонологии [31]; «колдуны-целители», конкурируя между собой, готовы вылечить «биополе», почистить «чакры», «зарядить» воду, снять «дурной сглаз», предсказать будущее, лишь бы вывернуть наизнанку для себя кошельки клиентов; кинофильмы и телефильмы напичканы темными сюжетами, в которых правят бал злобные силы – приведения, зомби, всевозможные чудовища, провоцирующие на темные мысли и дела. Воистину, экстрасенс стал «героем» нашего времени.

 Эту линию сатанизма в цивилизации русский философ конца ХIХ начала ХХ веков Евгений Трубецкой метко назвал «черным огнем». Такое ощущение, что Франсиско Хосе де Гойя-и-Лусиентес писал «Сон разума рождает чудовищ» не на рубеже ХVIII и ХIХ веков, а в наше время, ибо его гротескные аллегории напоминают сегодняшние фильмы-ужасы. Сказанное заставляет усомниться в идее Фрэзера о магии как источнике общественного прогресса [32, с.60-61]. Скорее наоборот, она блокирует пути прогресса. Пожалуй, прав Александр Мень, посвятивший свою многотомную «Историю религии» исследованию древних верований и оккультных практик [33]. Анализируя такой вид магической практики как шаманизм, А. Мень, на наш взгляд, приходит к совершенно правильному выводу: шаманизм – не просто суеверие, а одна из древних попыток человека прорваться к господству над природой и другими людьми; но чаще всего эти попытки приводили на скользкий путь оккультизма. Но, спрашивается, где распространен шаманизм? - Как раз в тех регионах Земли, где еще сохранились родоплеменные формы социальности.

 Другое дело с мифами, пульсирующими в среде интеллигенции. Они, как правило, рядятся под науку и религию и чаще именуются «оккультными науками». В наше время их число – легион, что вызывает тревогу и опасения за будущее высокой рациональности. Уж очень активна пропаганда широко издаваемых оккультных сочинений, начиная с книг Елены Блаватской и кончая «Розой мира» Даниила Андреева. Эти бесконечные рассуждения о «тонких мирах», эонах, перевоплощениях, парапсихологических феноменах подпираются мифическим образом «Шамбалы», пропаганде которого так много сил приложили Блаватская, Елена и Николай Рерихи и другие оккультисты. В мифологии махаяна Шамбала – это держава царя Сучандры, символический центр мира, окруженный восьмью горами, напоминающими цветок лотоса. Для современных шамбалистов – это «подземный рай», в котором махатмы – технократы хранят все знания, владеют энергией антиматерии и антигравитации и дают о себе знать с помощью всевозможных НЛО. Как ни странно, организуются экспедиции в поисках Шамбалы.  Но еще более странным является то, что одна из последних была предпринята доктором медицинских наук, профессором, директором Всероссийского офтальмологического центра (г. Уфа) Э.Р.Мулдашевым Конечно, ничего не найдено, но тем не менее по результатам экспедиции опубликована трилогии «В поисках города богов», вновь пропагандирующая миф о стране бессмертия [34]. Неужели носитель столь ученых регалий не мог сделать правильный выбор между истиной и вымыслом, который изложен был в книгах: Е.Блаватской – «Из пещер и дебрей Индостана»; Александра Сент-Ива де Альвейдера – «Миссия Индии в Европе»; Фердинанда Оссендовского – «И звери, и люди, и боги»; Николая Рериха – «Сердце Азии». Все они искали Шамбалу, да так и не нашли, а головы забили многим духовным мусором, который Андрей Кураев назвал «сатанизмом для интеллигенции» [35]. Мирча Элиаде – известный современный западноевропейский религиовед и культуролог, автор замечательного труда «Космос и история» [36], сам проведший более двух лет в горных монастырях Непала и Бутана, предостерег устами героя своей фантастической повести «Загадка доктора Хонигсберга»: «Не заблудиться бы по пути в Шамбалу».

 Если уж искать ее, то желательно это сделать так, как искал французский эзотерик Рене Генон (1886-1951). Разочаровавшись как в западной науке, так и в западной религии, он принял ислам и переселился в Египет. Работа «каирского отшельника» о Шамбале называется «Царь мира» [36, с.97-133], но в ней он отверг фантазии Сент-Ива и послания подозрительных «махатм». Исторический процесс по Генону, состоит в неуклонном помрачении первозданных истин, на смену которым приходят соблазнительные и обманчивые идеи прогресса и обоготворения человека, приводящие, в конце концов, к торжеству сатанинских начал и преклонению перед стадным духом. Шамбала – это «духовный центр», отражение «надчеловеческой реальности», восхождение к которой и означает путь человека к Абсолюту. В этом смысле Генон очень близок к Павлу Флоренскому, в чьих трудах можно найти поразительные переклички с его собственными мыслями. 

 Разумеется, когда приводилась цитата Гвардини о наличии темной стороны в мифе, то это вовсе не значит, что он повинен в нынешнем разгуле зла и насилия. Виноваты мы – современники, подлинные субъекты разрушительных сил. Бытие мифа оправдано его временем. Основные мотивы мифологического мировоззрения, по-видимому, внеморальны. И дело здесь не только в том, что миф принципиально метафоричен, а в том, что спецификой мифа является тождество реального и идеального, вещи и образа, тела и свойства, части и целого. Но, как убедительно показал К. Леви-Стросс, мифическая мысль оперирует набором бинарных оппозиций и поэтому неизбежно начинает формироваться оппозиция добро – зло. В практическом плане это проявляется в магических действиях, которые предполагают цель, а цель вольно или невольно подвергается оценке с позиций добра и зла. В своей книге «Структурная антропология» (глава IХ – «Колдун и его магия») Леви-Стросс приводит многочисленные примеры как отрицательных, так и положительных последствий магических действий колдуна. Мифологическое сознание табуирует поведение человека, оценивает нарушение запретных действий как преступление, за которым последует неизбежная кара. Нарушение табу и есть зло. 

 Д. Фрэзер в своем исследовании «Золотая ветвь» приводит массу примеров на этот счет (см. главы ХIХ – ХХII). При всем том, что пока еще имеет место слабая выявленность субъективной тенденции, тем не менее, в мифе уже появляется осознание ужаса от нарушения социальных норм и ритуалов и от ощущения неотвратимости наказания, его рокового характера. Э. Тейлор, уделивший значительное место мифологии в своем труде «Первобытная культура» [37], один из первых попытался дать классификацию мифов. В частности, он выделяет мифы философские или объяснительные (см. гл. ХII). Пожалуй, наиболее скрупулезно изучена античная мифология, в которой действительно имеет место объяснительная тенденция, хотя в последние годы появились исследования, посвященные анализу египетской и месопотамской мифологии (Г. Франкфорт и др.). А.Ф.Лосев был склонен считать мифологию завершающей характеристикой первобытных космических представлений. И когда в мифе разрушилось тождество материального и идеального, началась дифференциация его на различные духовные феномены: героический эпос, искусство, науку, философию, религию. Тогда начинается постановка проблемы зла в собственном смысле этого слова. Мифологема судьбы сменяется поисками источников добра и зла. 

 Задача, стало быть, заключается не в том, чтобы реанимировать отрицательные по своим следствиям мыслительные и практические процедуры мифа, а использовать все, что обладает в мифологическом мировоззрении культурно-терапевтической функцией. Примеры тому есть. Эстетическая ценность многих мифов несомненна и те средства, что создают специфическое для мифа мироощущение, воплощаются в практике художественного творчества. То же можно сказать и об экологической ценности мифа. Этика «благоговения перед жизнью» Альберта Швейцера напрямую не вытекает из мифологического мировоззрения, но суть та же: «все имей душа», то есть любое живое существо самоценно и его нельзя убивать [38]. Да ведь и пришел он к этому великому принципу будучи в Ламбарене, в Экваториальной Африке, выполняя свою многолетнюю подвижническую миссию врача и учителя. Правда, толчком мог послужить «принцип ахимсы», характерный для индуистских религий, но ведь он является отзвуком анимистических верований, присущих мифологическому мировоззрению. Может быть, самой экологически ориентированной религией был зороастризм [39], но судьба его оказалась трагичной; он так и не стал мировой религией даже в таких усеченных формах как митраизм и манихейство. Менее всего экологичными являются религии аврамического типа (иудаизм, христианство, ислам), так как в них резко проведена грань между человеком и «бездушной тварью», а природа отдана в пользование человеку. Принцип ахимсы здесь начисто отсутствует. Случайно ли, что Кант, читая в 1780 – 1782 годах лекции по этике, снизошел лишь до одного: животных убивать можно, нельзя лишь мучить [40].

 Между тем пример Японии, вся история которой складывалась под мощным влиянием синтоизма и буддизма, дает пример благотворного воздействия экологически ориентированного мировоззрения на культуру и быт народа. Синтоизм как автохтонная религия японцев есть предельно развитый анимизм. Вера в ками обусловила не только бережное отношение к природе, но и наложила неизгладимый отпечаток на художественные вкусы японцев и их манеру мыслить, иначе говоря, на все мировоззрение и мироощущение личности. Вот яркий пример положительного влияния реликтового мировоззрения на индивида и на социум [41]. 

 В наше время возрос интерес к мифу и вряд ли это случайно. Мифотворчество стало рассматриваться как инструмент стабилизации культуры, защиты ее от огрубления и омертвления. Лосев А.Ф., Леви-Стросс, Мирча Элиаде, Тур Хейердал и другие исследователи первобытной культуры вскрыли эвристическую миссию мифа как способа внеисторического мышления, и как способа действия, его конструктивную силу и жизненность. Но раз так, то и миф может чему-то научить современного человека, особенно отношением к природе. Сейчас самое трудное представить себе жизнь в будущем. Как летопись борьбы за существование история исчерпала себя с появлением перспективы всеобщей смерти, а между тем не иссякла жажда жизни.

 Общий вывод, который можно сделать относительно ценности мифологического сознания в судьбах человечества, таков. На заре существования человеческого общества миф выполнял сугубо положительную функцию. Он являлся созидающей силой, помогавшей преодолеть зоологический индивидуализм и сцементировать людей в целостную родовую общину. В дальнейшем, в силу консервативного характера собственных структур, миф препятствовал прогрессивному развитию социума, поэтому, не случайно, неолитическая революция совершалась длительное время, но, в конце концов, победила. В эпоху развитой цивилизации мифологическое мировоззрение в силу своей амбивалентности играло неоднозначную роль. В наше время, когда, по словам Фукуямы, наступил «конец истории», особенно актуальным становится изживание таких структур в мифологическом мировоззрении, которые деформируют массовое сознание. Иначе может наступить действительный конец истории.

Литература

  1. Кессиди Ф.Х. От мифа к логосу. – М.: 1972; Турсунов А. От мифа к науке. - М.: 1973; Себлин-Каменский М.М. Миф. - Л.:, 1976; Фрэзер Дж.Д. Золотая ветвь._ М.: 1984; Леви-Стросс К. Структурная антропология. - М.: 1985; Голсовкер Я.Э. Логика мифа. - М.: 1987; Лосев А.Ф. Диалектика мифа. - М.: 1990; Хюбнер К. Истина мифа. - М.: 1996 и др.
  2. Мифы народов мира, т. 1-2. - М.: 1980-81.
  3. Кун М.А. Легенды и мифы древней Греции. – М.: 1954.
  4. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. - М.: 1970.
  5. Токарев С.А. Ранние формы религии. - М.: 1990.
  6. Элиаде М. Космос и история. - М.: 1987; Мифы, сновидения, мистерии. - М.: 1996.
  7. Морган Л.Г. Древнее общество. - М.: 1935.
  8. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. - М.: 1979.
  9. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. - М.: 1986.
  10. Вопросы философии, 1980, № 9.
  11. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. - М.: 1978.
  12. Лосев А. Ф. Знак, символ, миф. - М.: 1982.
  13. Вопросы философии, 1992, № 7.
  14. Леви-Стросс К. Структурная антропология. - М.: 1993.
  15. Завадская Е.В. Ци Бай - ши. - М.: 1981.
  16. Шеллинг Ф. Философия искусства. - М.: 1966.
  17. Гейзенберг В. Значение красоты в точной науке // Гейзенберг В. Шаги за горизонт. - М.: 1987.
  18. Бехтерев В.М. Избранные работы по социальной психологии. - М.: 1994.
  19. Богданов А.А. Эмпириомонизм. - М.: 2003.
  20. Ржешевский О.А. Война и история. - М.: 1976.
  21. Нюренбергский процесс над главными немецкими преступниками. Т. VII. - М.: 1961.
  22. Гроссман А.С. Завещание Гитлера // Книга исторических сенсаций. - М.: 1993.
  23. Лебон Г. Психология народов и масс. – СПб.: 1995.
  24. Бехтерев В. М. Гипноз. Внушаемость. Телепатия. - М.: 1994.
  25. Лосев А.Ф. Дерзание духа. - М.: 1988; более подробно: Лосев А.Ф. История античной эстетики. Ранняя классика. - М.: 1963.
  26. Guardini R. Der Heilsbringer in Mythos. – Stuttgart: 1946.
  27. Цит. по: Гвардини Р. Спаситель в мифе… // Философские науки, 1992, № 2.
  28. Леви-Стросс К. Первобытное мышление. - М.: 1994.
  29. Кликс Ф. Пробуждающееся мышление. - М.: 1983.
  30. Леви-Брюль Л. Сверхестественное в первобытном мышлении. - М.: 1994.
  31. См., например: Папюс. Практическая магия. - М.: 2004.
  32. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. Исследование магии и религии. - М.: 1980.
  33. Мень А. История религии, т. 1-7. - М.: 1991.
  34. Мулдашев Эрнст. В поисках города богов. Том 1. Трагическое послание древних; т.2. Золотые пластины Харати; т.3. В объятиях Шамбалы. – СПб.:. 2004.
  35. Диакон Кураев А. Сатанизм для интеллигенции (О Рерихах и Православии). Том 1. Религия без Бога; т.2. Христианство без оккультизма. - М.: «Отчий дом», 1997.
  36. Генон Р. Царь мира // Вопросы философии, 1993, № 3.
  37. Тейлор Э.Б. Первобытная культура. - М.: 1989.
  38. Швейцер А. Благоговение перед жизнью. - М.: «Прогресс», 1992.
  39. Мери Бойс. Зороастрийцы. Верования и обычаи. - М.: 1987.
  40. Кант И. Лекции по этике. - М.: 2000.
  41. Ямаори Т. Блуждание богов в пространстве японской культуры // Вопросы философии, 1998, №2.

__________________________

© Шубин Василий Иванович


Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum