Живаго

Я знаю о боли больше, чем собиралась.
И если считать светилом луну-усталость,
то я понимаю, что значит стоять у цели,
её ненавидя, точнее, её бесценя.

Я знаю, что люди, как правило, переменны,
что жизнь составляет лишний поток Вселенной.
Никто не спасётся (...делам его коемуждо) –
и в этом побольше искренности, чем в дружбе.

За прошлую зиму я застудила что-то.
По нежным посевам замёрзшая шла пехота.
Взлетали, сбивали, плакали и горели –
музей преполнялся эскизами Церетели.

И каждая вера, лишь перед тем как сгинуть,
об острые взгляды больно колола спину.
И в тёмном окошке дымно свеча горела.
Я знаю о боли, я её не хотела.

Посвящение Крыму

Воспоминай меня, отрава,
насмешник, ухарь, птичий крик
(и нежный говор Донузлава,
и караимский запах книг).

Воспоминай меня, живую,
с корнями-пальцами волос,
в солёных капельках лазури
и в босоножках на износ.

Я – только дерево, я – слово,
произносимое в горах.
Какая разница с какого
мы переводимся как «прах».

Как порох-пламя. Мёд-гречиха.
Как вой бездомных Аонид.
Креманка Крыма. Очень тихо.
И чувство Родины саднит.

          *   *   *

Из разных лет, из разных писем
колечки завивает дым.
Когда становишься зависим,
тогда становишься святым.

Оставь домишко на отшибе,
доверься патоке легенд.
Гренобль, гренки, грелки, гибель –
какая разница тебе.

Радей и вейся понемножку,
цеди запястий тонкий яд.
Зависимость – хмельные крошки
на подбородке бытия. 

        *   *   *

Ницше похож на Троцкого.

Оруэлл – на коня.

В мире безмерно плоского

хватит меня ровнять.

В мире историй лаковых

хватит искать почин.

Творчество – не для всякого.

Творчество – для мужчин. 

В мире спокойных почестей

бьётся святая злость.

Творчество – это творчество,

а не собачий хвост.

До белены, до пенсии,

до снеговых вершин!

Мужество – в каждом действии.

Или же – не пиши.

     Война и мир 

«Я не с теми, кто бросил» – с теми,
кто ушел по тропе льняной.
Я не выбрала сон весенний
не соседствующих с войной.

Я не выбрала джунгли, джонки,
ни Швейцарию, ни Гоа.
Я смотрю на слезу ребенка –
Достоевскому наплевать.

Из Луганска мне пишет Костя,
мол, вокзал до сих пор горит.
Я не с теми, кто бросил – просто
у безумия безлимит.

И каким бы правдивым не был
ни Толстой, ни роман его,
я прошу лишь корзинку неба
без потребности в ПВО. 

    Хемингуэй 

А я нашла Хемингуэя

в одном донбасском городке.

Он не любил духи, коктейли

и флирта долгое пике.

За неимением другого,

играл, конечно, в world of tanks.

А мир искал дворами слово,

определяя трезвых нас.

А мир был честен и отчаян.

И предсказуем – вопреки.

От тишины горела тайна,

и догорали мотыльки.

От тишины сквозили чувства,

как дверь бюджетного жилья.

Луганск. Развалины. Искусство.

И никакого бытия.

      *   *   *

С небом перебои.
Дождь идет сквозным.
Давятся в обойме
нежилые сны.

Лаковой застежкой
ломится рука
то ли в неотложку,
то ли в облака.

Пушкин – он ответит
(мог бы промолчать):
– Холодно на свете
Тане без мяча.

Жизнь – картонный ящик.
У него внутри
место для курящих,
место для любви.

Прибавляешь нолик – 
остается ноль.
Холодно ли боли
ждать другую боль? 

         *   *   *

Не уповай на  ближнего.  Не спеши.
Внутренняя Монголия подождет.
Ближнему хватит бледной своей души.
Ладные души нынче наперечет.

Не доходи до сути, не щупай дна.
Перекрестился в омут – да не воскрес.
Омулем-рыбкой пляшет твоя струна
в солнечном масле, выжатом из чудес.

Ты себе лестница, 
лезвие да стекло,
редкий подарок, 
изморозь, 
ведьмин грех.
Ближний спокоен  – ближнему повезло.
Не заслоняй пространства! Послушай всех.

Жадным камином совесть в тебе трещит:
Хватит  ли дара? Хватит ли дару слов?

Не уповай на ближнего. Сам тащи
светлую упряжь невыносимых снов. 

     Полынь 

ничего и нет пойми
лишь болотные огни
примелькались дурачью
лишь дремотный кот-ворчун
укачал мою страну – 
спи, малышка, не ревну…
не ходи искать
видишь, снятся образа
бирюза и стегозавр
разве плохо спать?
день пройдет и год пройдет
кто-то в горнице растет
повзрослеет и умрет
в скорлупе дверей
не ходи нельзя запрет
слушай сказку ешь омлет
засыпай скорей
все твои тревоги от
впрочем, мало ли забот
князю по нутру.
это все – полынь ума
это все – не кровь, а хна
спи во сне, моя страна,
и играй в игру 

       Посвящение себе

Если случится что-то, жалуйся никому.
Только никто согреет, заново соберет.
Это простая сага, это простор Бермуд.
Лишь бы не треугольник, лишь бы не переплет

красный в чернильных пятнах (в классиках, а живой).
Плохонькая овчинка – вишь, как душа дрожит.
Если случится что-то, просто играй отбой.
Все-таки много лучше, чем журавель во щи.

Все-таки много лучше, чем собирать долги,
каяться на ступеньках, слезы давить во рту.
Ты же писатель, Женя! Если случится – жги:
рукопись, письма, тело или саму Москву.

         *   *   *

Один уехал на Чукотку,
другой в израильской глуши
вгоняет теги-блоги- сводки
в репатриацию души.

Знакомый в Риме,
друг в Бангкоке
(но ждет билетов в Хошимин).
Как рыбу, глушат нас дороги,
не приводящие в один

из тех краев, где солнца муха
гуляет в чашке голубой…
Ползет История на брюхе,
переминая под собой.

Вожди сияют перламутром,
у подданных – стальная грудь.
Боюсь, боюсь однажды утром
на пражском кладбище уснуть.

Тем временем мне стукнет пятьдесят…

Тем временем мне стукнет пятьдесят.
Кого еще бессонница сточила
до тишины,
до лаковых заплат,
до горечи хозяйственного мыла?

(Забывчивость!)

Смешные сорок два
придут на встречу
папиросой гиблой.

И гордости зеленая трава
перерастет в терпения палитру.

И вечный бой.

И времени войска
уже спешат,
захватывая Польшу.
Мне двадцать пять.
Столетье у виска.
И ни минутой, ни секундой дольше.

         *   *   *

Вот так и будет: лишь бы, лишь бы,

слегка, чуть-чуть – не подвести б!

Когда в душе клубятся мыши

и переходят через Тибр,

и строят замки, жгут предлоги,

и ждут истории впотьмах,

писатель выглядит убогим,

как обезумевший монах,

как недочерченная свая

на инженерном полотне.

Вот так и будет – я-то знаю –

одна лишь музыка во мне.

_______________

© Баранова Евгения