Проблема возможности эстетического суждения является одной из наиболее сложных как для эстетики в частности, так и для всей мировой философии вообще. Не будет преувеличением, если мы позволим себе именовать эту проблему одним из ключевых камней преткновения на пути становления человеческой культуры. Как можно «объективно» оценить эстетический феномен? Какими могут быть критерии для той или иной оценки? В разные эпохи на эти вопросы отвечали по-разному и всегда ответы – хоть Аристотеля – отца всех наук, хоть Канта – человека, посвятившего рассматриваемой проблеме свою знаменитую «Третью Критику», содержат в себе элементы как неуверенности, так и определённой доли неискренности и попытки того или иного автора возвыситься над миром всем, навязав ему свой ничем не обоснованный взгляд (разумеется, в наибольшей степени это характерно как раз для пресловутого Канта, вся философская система которого призвана лицемерно превратить весь мир в тюрьму, а каждого человека уговорить стать собственным тюремщиком). Вспомним известный рассказ Рюноскэ Акутагавы – “Mensura Zoili” [1], в котором описывается машина, способная определить объективную ценность любого произведения искусства. Автор, систематически высмеивающий родную культуру во всех своих произведениях, использует этот образ для того, чтобы показать, насколько, японская литература якобы никчёмна по сравнению с французской или русской (Рюноскэ Акутагава был большим поклонником творчества Гюстава Флобера, Фёдора Достоевского, Льва Толстого и др.). Потому, собственно, он не рассматривает в своем произведении проблему оценки эстетического феномена, а просто обыгрывает её с позиции принятия возможности таковой в качестве логической посылки. Рассказ был написан в начале ХХ века, задолго до научно-технической революции, сделавшей возможными многие принципиально невообразимые до этого машины и вычислительные устройства. Итак, со ссылкой на рассказ японского мастера прозы, можно задать вопрос: может ли машина ценить прекрасное?

   Отсюда перейдём и к более общему для человеческой истории вопросу: поскольку работа машины основана на неизменных вычислительных операциях, каждый результат, выдаваемый ею, гипотетически должен считаться общезначимым и «объективным» (снова Кант!). Отсюда формулировка предыдущего вопроса, однако, на этот раз, с человеческим лицом: может ли быть какая-либо эстетическая оценка общезначимой? И еще более просто: каждый ли человек способен ценить прекрасное?

   Во времена особой популярности демократии, гражданского общества и прочих концептов, основанных на личной инициативности каждого индивида, этот вопрос большинством мыслителей решается вполне однозначно. Приведём в пример статью Майкла Шефера «Вкус, гастрономическая опытность и объективность» [5], в которой автор пытается доказать, что на самом деле никаких гурманов не существует – их выдумали те, кто хотели навязать другим свои взгляды, и приняли другие – не имевшие собственной воли. Симптоматично, что статья начинается с расхожей цитаты из «Трансцендентальной гастрономии» Брийя-Саварена: «Наслаждения стола существуют для каждого» [5, c. 87]. Позиция Майкла Шефера по поводу феномена «хорошего вкуса» является абсолютно превалирующей в современной философии, потому не имеет смысла демонстрировать тот же взгляд в других публикациях. Скорее, хочется задать вопрос всем многочисленным авторам, в один голос утверждающим, что «хороший вкус» - это постмодернистский «микрофашизм»: почему же всегда существуют те, кто задают вкус, тон, моду – и те, кто с радостью подчиняются заданным ориентирам? В конце концов, и Кант, и Брийя-Саварен, и Аристотель – все они оказываются под ударом последнего тезиса о Фейербахе: “Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его” [4].     

   Попробуем же вырваться из этой цепи бездеятельного созерцания, и рассмотреть нашу проблему через призму политической практики как высшей формы практической реализации человека (ведь недаром мудрый Аристотель подчеркнул: «человек – это политическое животное»). Собственно, мы уже это начали делать, связав статью Шефера с демократическими тенденциями современного общества. Если подходить к миру с точки зрения метафизического реализма, все существующие явления представляются нам в качестве проистекающих из одного метафизического ядра. Такой подход позволяет нам понимать, в частности, эстетическое и политическое как два проявления одной до-проявлённой (или ещё-не-проявлённой) реальности, а в результате – мы получаем возможность исследовать одно через другое по причине их генетической соподчинённости чистому Бытию.

 В сфере политической практики, эстетическому суждению тождественно политическое решение. Как критик выражает своё отношение к эстетическому феномену через свою оценку, так гражданин (или «политик» в широком смысле) путём принятия того или иного решения, имеющего политические последствия, выражает свой ответ на те или иные особенности окружающей действительности. Здесь можно сказать, что каждый гражданин так или иначе (активно или пассивно, вольно или невольно) влияет на своё государство в силу того, что он является гражданином оного. В таком случае каждый человек, выражающий одобрение или неодобрение, удовольствие или неудовольствие и т.д. (молчание можно тоже, собственно, интерпретировать как оценку) по поводу того или иного эстетического феномена, осуществляет акт эстетического суждения. Определённо, нет! Оба утверждения абсолютно ошибочны. На наш взгляд, они прекрасно демонстрируют ошибку как упомянутого Брийя-Саварена в области эстетики, так и поборников демократии и гражданского общества в области политики.

  Дело в том, что большая часть эстетических феноменов уже оценена нашими предшественниками, и потому принципиально невозможна наша объективная оценка феномена, по поводу которого нам уже известны суждения других. Предыдущая оценка может влиять на нашу разными способами: например, мы можем отрицать её, согласиться с ней, сделать и то, и другое отчасти, и т.д., но никогда не сможет человек проигнорировать сказанное ранее, поскольку человеческое мышление по сути своей вербально. Посему, в случае наличия предыдущей оценки некоторого эстетического феномена, мы уже не изрекаем своё суждение, но вступаем с судьями в диалог/полилог. Чистота первого суждения потеряна. Можно в данном случае вспомнить древние мифы о богах и героях, которые создавали принципиально новые объекты культуры или природы, становившиеся в результате неотъемлемыми частями мира (например, весьма красноречив в данном случае гомеровский гимн Гермесу, где рассказывается о создании лиры, и о необыкновенном эффекте её музыки, которая до этого никогда не звучала во Вселенной). Древним народам казалось, что только бог может создать нечто новое, а человек лишь оперирует с созданным – и в этом есть определённая доля справедливости, поскольку, по нашему глубокому убеждению, эстетическое суждение по поводу принципиально нового феномена (а творчество, безусловно, является разновидностью акта эстетического суждения, о чём будет сказано далее) не может представляться иначе, чем как тотальное чудо.

  В области политической практики данная проблема рассмотрена значительно шире и успешнее, поскольку политика предоставляет значительно больше материала для наблюдений и умозаключений в силу её всеобщности. Так, немецкий философ Карл Шмитт пытался понять природу политической воли. Согласно этому замечательному мыслителю, способность принимать политические решения в экстремальных ситуациях является центральной характеристикой суверена (Правителя) [6]. Экстремальной ситуацией называется такая, у которой нет аналогов; следовательно, при принятии решения нет возможности обратиться к опыту предыдущих политических деятелей. В фундаментальном труде «Понятия политического» Шмитт сравнивает политику с эстетикой и этикой – классическими философскими дисциплинами, которые оперируют соответственно понятийными оппозициями «прекрасное-уродливое» и «добро-зло». Шмитт предлагает ввести аналогичную оппозицию и для политического, выделяя в качестве основных понятий этой области человеческой практики отношение «друг-враг» [6]. Так, Правитель реализует свою суверенность, исходя из оценки мира через эту дуальную призму – именно на неё он опирается как на единственный закон политического мира, остающийся неизменным всегда. 

   Что касается народа, которым правит суверен, то для него остаётся выбор: либо поддержка решения суверена (отождествление себя с «друзьями»), либо отвержение его (реализация себя в качестве «врагов»). «Третье» в этом случае дано, но именно за это «третье» (то есть, за нейтралитет, а иными словами – за безразличие к судьбе Родины) в Афинах, согласно законам Солона, вполне справедливо штрафовали. Безусловно, если подходить к вопросу метафизически (а мы именно так и подходим, в отличие от современных американских философов, пропагандирующих откровенно примитивные биологизаторские подходы к человеку), то как политическая, так и эстетическая суверенность являются сущностными характеристиками отдельных индивидов, и не могут быть приобретены как дополнительные атрибуты. Именно в непонимании этого простого факта и заключается ошибка современного либерализма как в эстетическом, так и в политическом преломлении. Отвечая на сформулированный нами ранее вопрос, мы в данном случае должны подчеркнуть: далеко не каждый способен выносить суждения и принимать решения в экстремальных ситуациях. Вывод однозначен: явление подлинной суверенности настолько редко, что его впору считать чудом, как уже было сказано ранее в ограниченном контексте эстетики.

  Виденье ситуации, предложенное Карлом Шмиттом, является весьма здравым, если политику и эстетику рассматривать неразрывно, как мы предложили в начале статьи – с позиции метафизического реализма. Так, неизбежным является обращение к мифологии, о которой мы уже упоминали: древние люди верили, что мир творят не только боги, но и их потомки, герои; в символическом смысле, как Правитель, так и Творец (в терминологии Мартина Хайдеггера – «Поэт») – это героические фигуры, обладающие божественным превосходством над остальными людьми. Стоит заметить, что Поэт и является настоящим «критиком», поскольку создание принципиально новых явлений культуры является именно суверенной критикой существующего мира, заслуживающего преобразования. Сущностное тождество Поэта и Правителя, выраженное через символическую божественность обоих, для нас, в данном случае, очевидно. Феномен эстетического суждения, как и феномен политической суверенности, остаётся для нас непостижимым чудом, однако параллели, проведённые в нашем исследовании, позволяют внести некоторую ясность в сущность этого чуда. 

Литература

1.Акутагава Р. Mensura Zoili. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.lib.ru/INOFANT/RUNOSKE/menzura.txt

2. Артамонов О. Поетика правотворчості (за онто-історичним вченням М. Гайдеґґера) // Антропологія права: філософський та юридичний виміри (стан, проблеми, перспективи): Статті учасників ювілейного Х Міжнародного круглого столу (м. Львів, 12-13 грудня 2014 року): У 2-х частинах – Львів: Галицька Видавнича Спілка, 2015. – Ч.1. – с. 17-26. 

3.Артамонов А. Пошлость как понятие в искусстве и в жизни. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/w...;level1=main&level2=articles

4. Маркс К. Тезисы о Фейербахе. [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://www.marxists.org/russkij/marx/1845/feuerb.htm

5. Шефер М. Смак, гастрономічна досвідченість та об’єктивність // Їжа і філософія: їжте, пийте і будьте щасливі / упорядник: Ф. Олгоф. – К.: Темпора, 2011. – с. 87-100.

6. Шмитт К. Понятия политического. [Электронный ресурс]. Режим доступа: samgutgp.narod.ru/shmitt.rtf 

________________________

© Артамонов Александр Александрович