 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
http://www.colta.ru/articles/media/8278
10 причин перестать стесняться списков про «10 причин» Listicle, или статьи-списки, в России чаще всего используют в глянце: «9 вещей, которые нужно знать о продуктах и напитках; 5 уроков, которые нужно извлечь из жизненного опыта к 30 годам; 10 женских желаний». В англоязычных медиа формат стал настолько популярным, что даже серьезные сайты заводят специальные рубрики, где материалы подаются в виде listicle. Западные школы журналистики и медиааналитики уже изучают listicle как медийный и даже культурный феномен, превознося и ругая его. В отличие от англоязычной медиакритики, статей o listicle на русском языке практически не найдешь. Русские термины «список» или «списочная журналистика» тоже пока известны только специалистам. А ведь listicle вполне заслуживает места в арсенале хорошего журналиста или блогера. 1. Сосчитанное легче воспринимать Сама идея списка намекает на четкую структуру и «конечность» материала. Уже по количеству пунктов в заголовке читатель предвидит, что материал не безразмерен, авторские тезисы сосчитаны и упакованы. Вообще-то в этом и заключается основная функция журналистики — сжимать безразмерную картину мира в структурированную повестку дня. Что вы скорее кликнете: «Принципы здорового питания» или «10 принципов здорового питания»? Содержание обеих статей может быть абсолютно идентичным, но в читательском восприятии выиграет нумерованный список. Следовательно, для лучшей продажи текст надо всего лишь переделать в listicle и придумать соответствующий заголовок. 2. Listicle имеет давнюю историю Первым listicle, конечно, были десять заповедей. С другого знаменитого списка — 95 тезисов о покаянии и силе индульгенций, прибитого Мартином Лютером на дверь церкви в 1517 году, — когда-то началась Реформация. Listicle используют и современные писатели: «7 навыков высокоэффективных людей» Стивена Кови или «Три возраста Окини-сан» Валентина Пикуля. 3. Listicle облегчает композиционные страдания автора Нет необходимости мучительно сшивать части вашего шедевра, если они просто следуют тезисами в списке. Строго говоря, даже не нужна нарративная структура — заманчиво, да? Просто соберите тезисы в список и вынесите число в заглавие. 4. Список можно ранжировать по своему желанию Пункты списка могут быть расположены в случайном порядке. Но можно их и ранжировать. Получится авторский рейтинг: «Топ-10 самых худших тем для студенческого эссе» или «6 самых жутких собак, которых вы когда-либо видели в кино». Вы можете ранжировать все, что угодно, по своему разумению. Никто не спросит обоснования. Ведь это listicle, какой с него спрос. 5. Придумывать заголовки для listicle очень легко Рецепт listicle предполагает два основных ингредиента — список тезисов и нумерованный заголовок. С заголовками из цифр и слов легко играть: «7 вещей, необходимых для…», «12 знаменитостей, которые…» Это всегда работает, особенно если приправить перцем: «11 советов для прикольного селфи на похоронах», «9 прорывов, совершенных благодаря пиву» и т.п. Кстати, последние веяния: не рекомендуется использовать в заголовке круглые или красивые числа. 10 — это скучно. Скользящий по экрану глаз легче цепляется за неправильное. Вообще-то в этом и заключается основная функция журналистики — сжимать безразмерную картину мира в структурированную повестку дня. 6. Listicle — легальный способ воспользоваться чужим контентом Журналисты старой школы бьются за эксклюзив, но интернетом правят копипаст, репост и агрегация. Распространение, добавление акцентов, комментирование и упаковка чужого контента создают добавочную стоимость, иногда немалую: с помощью агрегации добивались успеха крупнейшие медиапроекты, такие, как The Huffington Post. Listicle тоже предлагает удобное средство агрегации, то есть культурного использования чужого контента. Найдите и соберите информацию по нужной теме из разных источников, упакуйте ее в список тезисов и рекомендации — и новый авторский продукт готов (прилично, конечно, при этом указывать ссылки на первоисточники). Все честно: идея коллекции, сбор материала, его упаковка — ваша авторская работа. 7. Listicle идеально сочетается с селебрити Знаменитость — лучшая наживка для публики. Даже если материал не связан с селебрити, хороший автор всегда найдет способ. «22 фотографии открытого рта Майли Сайрус» и т.п. 8. Listicle — универсальный формат Список можно сделать из всего. Взгляните на Buzzfeed, один из самых успешных медиапроектов последних лет, — он прославился своими статьями-списками и фактически сделал из listicle культ. Недавно Buzzfeed даже запустил специальный проект: тикающие на экране часы ListiClock, которые каждую секунду предлагают посмотреть какой-нибудь listicle из грандиозной подборки Buzzfeed. Полезно посмотреть на эти часы пару минут, чтобы понять, какие бывают listicle и какие темы и заголовки стоит использовать для этого формата. 9. Listicle — потенциально виральный формат Хорошо изготовленными listicle в соцсетях делятся почти так же охотно, как тестами. 10. Listicle — это уже не стыдно Этому явлению посвящают статьи солидные The New Yorker, The Guardian, Wired.
Продолжение темы: 11 реплик о тупиковом литературоцентризме отечественной журналистики http://www.aka-media.ru/column/927/ Любопытно, сколько пренебрежительных откликов о формате списка я встречаю после публикации 10 причин перестать стесняться списков про «10 причин». Вплоть до того, что один иностранный русскоязычный коллега пожаловался, что русские редакции отказывались у него брать licitcle, хотя в сопредельных странах формат проверенно выигрышный. Или вот такие эстетствующие отклики: «Уже не стыдно. Прелестно.» Стоит отметить, что идея «не надо стесняться», вынесенная в заголовок, - не моя. У меня про «стесняться использовать эффективный прием» ничего не было. Заголовок добавлен редактором Colta и очень удачно добавлен – отражает некое состояние творческих умов. Прямо в точку. В американской традиции феномен listicle ругают за упрощение, за то, что надоел, изучает культурное влияние и причину популярности (в очевидном совпадении с запросами интернет-культуры), но вот так чтобы считать низким жанром – такого почти не встречается. Так, чтобы «фи» и воротить нос (от эффективного, привлекательного для аудитории инструмента!), – это наше. То есть, например, публикация прослушки – это плохо (но круто), а listicle – это «фи». Или даже «фе». Видится мне в этом родовая травма российской журналистики, усугубленная пубертатными фобиями. 1) Русская журналистика родилась из «Полярной звезды» и Белинского. Она изначально литературоцентрична и, по причине тогдашнего малого размера, традиционно завязана на тусовку, на саму себя. В этом есть очевидные плюсы, как например, возгонка роли автора (поэт в России больше, чем что угодно). Но есть и очевидные минусы, особенно в период всемирного угасания текста и восхода мультимедийности. 2) Танго требует двоих, автору нужна публика, кормилица. Так вот: российскому автору – не очень. 3) По правде сказать, публика ведь у нас и не кормилица. У российского автора всегда другой способ кормления. Он всегда пишет наверх, а не вниз: либо для вечности, либо для начальства (у гениев совпадает). Но даже при перекосе экономической модели конечной целью все равно должно быть некоторое воздействие на умы, некий резонанс. И вот вроде есть инструмент резонанса, listicle – это упаковка, которая пользуется спросом. Но нет, недостойно заигрывать. Высоко себя несет российский автор, что ему за дело до интересности для публики. 4) Если у англо-саксов в чести умение выступить, то у русских – написать. Любое творчество в России преимущественно – литература. Возьми хоть кино, хоть домино. Оральная культура требует индивидуализма и политической истории; ни того, ни другого нет. А вот в одиночестве изложенная речь, да еще и отчужденная, от греха подальше, бумагой, – это доступно даже узникам среды, которая «заела». К тому же это сразу вечность, это наш размер. 5) Пиетет русских к написанному тексту, отмечаемый, кстати, Маклюэном, во многом объясняется и молодой традицией письма. Страна всего-то 80 лет как грамотна. В массе поговорок, в мифологическом подсознании масс умение написать все еще дает умельцу мистическую власть - в восприятии как публики, так и, что особенно сладко, автора. 6) Кроме того, и объемы русской литературы достаточно невелики на фоне европейских складов. Набоков как-то считал в печатных листах – там какие-то крохи за два века литературной традиции, по сравнению с французской или английской тысячелетней литературой. То есть любой русскоязычный письменный автор и в пространстве, и во времени стоит (стоял) на фоне довольно жидкой шеренги коллег. Отсюда высокая самооценка автора – просто по факту дерзости быть причисленным. Так что чего уж о читателе заботиться. Пипла, как говорится, будет рада и тому, чем снизойдут одарить. 7) И вот с интернетом приходит освобождение авторства, когда сама публика начинает авторствовать. И это – наибольший шок для российской журналистики. Даже больше, чем собственно все технологические новации, конвергенция и мультимедийность. Оказывается, что бесчитательская литература больше не товар: не просто потому, что из-за скорости производства ее объемы резко выросли и ценность единицы упала, но и потому, что цех авторов больше не закрытая гильдия. 8) Резко возрастает конкуренция не за статус автора, а за внимание читателя. 9) Что делает традиционная журналистика? Правильно: морщит нос. Большинство защитных реакций российских медиа на фоне новшеств – не бороться за читателя, а требовать преференций, соответствующих статусу. Причем прошлому статусу. 10) В новых условиях автор больше – не литератор. Это уже не нужно, в общем-то. Пусть будет какой-нибудь относительно складный текст, пусть в нем будут «жи-, ши-» с буквой «и». Автор теперь – режиссер, инженер и дирижер. Он собирает симфоническое впечатление из конструктивных элементов с разными заданными характеристиками. Куда входит и текст, да. Да только мультимедиа изменили и сам текст. У него появилось множество мутаций, среди которых могучий слог толстоевского – лишь одна, пусть первородная и с национальным духом, но архаичная. Однако традиционные журналист и редактор еще долго будут помнить о термине «золотое перо». 11) И совсем уж мерцающая грань: этическая. В русской традиции зло эффективнее добра, поэтому эффективность – зло. Добро же у нас страдательно и превосходит зло в некоем иносказательном смысле/мире. За счет особой духовности или просто потом как-нибудь. В этой этической системе страдание – валюта, эффективность – порок. У советских собственная гордость и т.п. Правильнее страдать и быть непонятым или понятым немногими, чем стараться встроиться и угодить среде/публике. «Ничего вы не понимаете». __________________ © Мирошниченко Андрей Андрей Мирошниченко, медиа-футурист, автор «Human as media. The emancipation of authorship» |
       
|
