 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
В минувшем году, объявленном Указом Президента России Годом литературы, исполнилось 85 лет со дня рождения выдающегося русского советского поэта, прозаика, узника сталинских лагерей Анатолия Владимировича Жигулина (1930-2000). Анатолий Владимирович Жигулин родился 1 января 1930 года в Воронеже. Стихи начал писать, ещё учась в школе. Первые публикации в местной прессе появились весной 1949 года. В сентябре 1949 года студент первого курса Воронежского лесотехнического института Анатолий Жигулин был арестован и объявлен «врагом народа» за участие в подпольной антисталинской организации Коммунистическая партия молодёжи (КПМ). Пройдя тюрьмы и лагеря, перенеся тяжелейшие испытания, чудом выжив на урановых рудниках, он сумел сохранить в себе человеческое достоинство, талант, веру в добро и справедливость, стал крупнейшим поэтом ХХ века. В 1959 г. в Воронеже вышел в свет первый сборник его стихов «Огни моего города». В марте 1962 г. Анатолий Жигулин был принят в Союз писателей СССР. В 1963-м вышел в свет его первый «московский» сборник стихов – «Рельсы», который собрал множество положительных отзывов критики. В том же году Жигулин поступает на Высшие литературные курсы Союза писателей СССР. С этого времени он живёт и работает в Москве. При этом Воронеж навсегда остался для него духовной и физической колыбелью. В середине 1980-х годов в литературной критике об Анатолии Жигулине сложилось устойчивое представление как о большом советском поэте, ярком выразителе «трудной темы». Ни одна серьёзная статья о советской поэзии второй половины ХХ века не обходилась без упоминания его имени в одном ряду с А. Вознесенским, Е. Евтушенко, Р. Рождественским, Б. Ахмадулиной, Б. Окуджавой, В. Соколовым, Ю. Друниной и др. Творчество Анатолия Жигулина было востребовано не только в России. Его стихи были переведены на английский, французский, немецкий, японский, болгарский, венгерский, испанский, китайский, польский и другие языки мира. В 1984 г. Анатолий Жигулин не чернилами, а кровью собственного сердца написал исповедь – автобиографическую повесть «Чёрные камни», в которой рассказал о своей жизни, о КПМ, о судьбах своих товарищей, о любви и смерти. Изданная многомиллионным тиражом в нашей стране и за рубежом, повесть Жигулина стоит в одном ряду с широко известными произведениями А. Солженицына, В. Шаламова, Ю. Домбровского, В. Гроссмана, А. Рыбакова, Е. Гинзбург. Поэт Евгений Евтушенко назвал эту повесть «неоценимым свидетельством на суде истории», а сам Жигулин считал её главной книгой своей жизни. Огромную роль в жизни и творчестве А.В. Жигулина сыграла Ирина Викторовна Неустроева (1932-2013).
В истории литературы вряд ли найдётся ещё один подобный случай, когда поэт на протяжении почти четырёх десятилетий посвящал стихи только одной женщине, воспевал её образ в своих произведениях. Многие из них («Хозяйка», «Две родинки, две отметинки…», «Потеряла в траве заколку…», «Любовь», «Ты о чём звенишь, овёс…», «Продли, Всевышний, дни моей Ирины…», «Она одна меня поймёт…») вошли в сокровищницу отечественной лирической поэзии и являются эталоном возвышенного отношения к прекрасной половине человечества. Готовя к изданию итоговую книгу «Полвека боли и любви», которую ему не суждено было увидеть, Анатолий Жигулин писал в автобиографии: «Чрезвычайно важным и даже, наверное, решающим фактором моей творческой жизни и жизни вообще была моя встреча осенью 1961 года с Ириной Викторовной Неустроевой, тогда молодым критиком, выпускницей ВГУ – моей возлюбленной, моей невестой и вот уже 35-й год моей женой. Всю мою послелагерную жизнь (и по сей день) меня преследуют болезни и душевные смуты. И всегда первым и надёжным целителем была она…» Ирине Жигулиной-Неустроевой поэт посвятил десятки своих лучших стихов о любви, о жизни и смерти. «Они всегда рядом, эти три подруги – по крайней мере, в моей жизни», – писал он. «Уже без вздоха и без мысли / Увижу я сквозь боль и смерть / Лицо, которое при жизни / Так и не смог я рассмотреть…» Кто же была она, эта женщина, с которой Анатолий Жигулин прошёл по жизни, деля с ней беды и радости? Какую роль она сыграла в его судьбе и творчестве? Попробую ответить на эти вопросы. А помогут мне в этом дневники самого Жигулина, публикации в прессе и рассказ известного литературоведа, почётного председателя Воронежского историко-культурного общества О.Г. Ласунского. Дело в том, что Олег Григорьевич давно входил в круг почитателей и друзей А.В. Жигулина, он много сделал для популяризации творчества поэта-земляка. Именно при его непосредственном участии в Воронеж в 2012-2013 годах были переданы писательский архив и библиотека Жигулина. Часть этих материалов сейчас хранится в областном литературном музее им. И.С. Никитина, другая часть – в личном фонде О.Г. Ласунского (находится в областном государственном архиве). * * * Ирина Викторовна Жигулина (в девичестве Неустроева) родилась 5 октября 1932 года в семье служащих. В 1957 г. окончила Воронежский государственный университет, получив специальность «филолог, учитель русского языка и литературы средней школы». Вскоре переехала на постоянное место жительства в Москву. Поступила на работу в Государственную библиотеку СССР им. В.И. Ленина (детско-юношеский абонемент). Неудачный брак. Развод. Регулярные поездки в Воронеж, где остались её родители, друзья и коллеги. Она мечтала написать и защитить под руководством своего научного руководителя заведующего кафедрой советской литературы ВГУ А.М. Абрамова кандидатскую диссертацию, стать профессиональным критиком. В один из таких приездов в родной город она и познакомилась с Анатолием Жигулиным. Начинающим поэтом. Вчерашним узником сталинских лагерей… Рассказывает О.Г. Ласунский: – Про Ирину Неустроеву, выпускницу-филологиню, я неоднократно слышал от Анатолия Михайловича Абрамова. Дело в том, что он тоже был моим руководителем в работе над дипломным сочинением. Ира пользовалась особым расположением своего наставника, который видел в ней способную и перспективную ученицу. В конце 1950-х – начале 1960-х годов она уже печаталась в журнале «Подъём» с материалами о поэтах Владимире Цыбине (Москва) и Николае Якушеве (Рыбинск, Ярославская область). Предполагалась для Ирины и исследовательская стезя, она всерьёз занималась есенинской темой и, безусловно, способна была защитить кандидатскую диссертацию. Любимица А.М. Абрамова, судя по всему, могла добиться успехов на обоих поприщах: литературно-критическом и научно-педагогическом. Всё сложилось иначе. Ирина Неустроева встретила Анатолия Жигулина и целиком растворилась в его непростой судьбе. Их первая встреча произошла 17 августа 1960 года в редакции журнала «Подъём», где Жигулин работал в качестве литсотрудника. Редакция журнала тогда временно располагалась в помещении Союза писателей на улице Комиссаржевской. В тот день он записал в дневнике: «Приходила Ирина Неустроева – автор разгромной рецензии на Луткова, которую Волохов забраковал. Хорошая была рецензия. Может быть, всё-таки удастся пробить. Беседовал с Неустроевой о поэзии. Очень милая женщина. Понимает в стихах». Позже, перечитывая дневник, Жигулин заметил: «Незначительная какая-то запись. А вот что осталось в памяти. Ирина была в тёмно-красном бархатном платье. Такое мягкое на вид платье, так и хотелось погладить его рукой. Волосы были как-то интересно заплетены и закручены. Рабочий день в «Подъёме» в те времена обычно оканчивался около двух часов дня и мы, беседуя на литературные темы, вышли с Ириной из здания. У Дома Красной Армии ещё поболтали с минуту и разошлись в разные стороны. Не знаю, почему тогда я так легко отпустил Неустроеву. Ей-богу, не знаю. Видимо, от робости это произошло. Считал её слишком умной что ли. Не знаю…» Следующая встреча произошла 12 сентября 1961 г. Жигулин отмечает: «…Наиболее яркое впечатление этого дня – встреча в «Подъёме» с Ириной Неустроевой. Очень симпатичная, такая милая, словно светящаяся изнутри…» На протяжении месяца, пока длился отпуск Ирины Неустроевой, они встречались практически ежедневно. Обычно это происходило в том же «Подъёме» или в Союзе писателей, затем они вместе выходили из здания и шли то в книжный магазин, то домой к Абрамовым, то на литературный вечер в Клуб студентов или в школу, то просто до остановки, где садились на трамвай, на Кольцовской он выходил, а она ехала дальше на Левый берег, где жили её родители. По дороге беседовали о поэзии и жизни. Он читал ей стихи: свои, чужие… Особенно обоим нравилось стихотворение Бориса Корнилова «Качка на Каспийском море» («За кормою вода густая – / солона она, зелена, / неожиданно вырастая, / на дыбы поднялась она, / и, качаясь, идут валы / от Баку до Махачкалы»). Читал Жигулин артистично, мастерски. Бог наградил его многогранным талантом. 12 октября – последний день пребывания Ирины Неустроевой в Воронеже. Вечером она уехала в Москву. Замелькали дни от письма до письма. В одном из них была строфа из его стихов: «…Земля. Она зеленоватая / И немножко пёстрая, / С рыжими крапинками. / Совсем как твои глаза, / Если смотреть в них близко-близко…» «В общем, затосковал я», – вспоминал Жигулин. 30 октября он не выдержал и взял билет на поезд Воронеж-Москва. Встретив Жигулина на Павелецком вокзале, она проводила его к себе на улицу Осипенко, а сама поехала на работу. Из окна коммунальной квартиры на шестом этаже были видны кремлёвские звёзды и купола соборов. Он невольно вспомнил свою первую «экскурсию» по Москве, которую вместе со своими подельниками совершил в июле 1950 г. в огромном фургоне с надписью на борту «Мясные изделия». Их долго везли до Краснопресненской пересыльной тюрьмы. До этого Жигулин, как и большинство его товарищей, в Москве ни разу не был. Он жадно приник лицом к узким вентиляционным щелям: мелькнули какой-то склад, обшарпанный забор, и вдалеке – кремлёвские звёзды. И вот он снова их увидел. Только на этот раз из окна обычной столичной многоэтажки… Именно в те счастливые дни у Ирины появилось новое имя – Хвоина, от слова «хвоинка», «хвоя», отголосок стихотворения «Потеряла в траве заколку…» В его письмах, телеграммах и дневниках встречается множество вариантов этого нового имени и фамилии: Хвойка, Хвойкина, Хвойкина-Неустройкина и т.д. Однажды он, подражая Блоку, продекламировал: «Печальной новостью расстроенный, / Смотрю за тёмную вуаль / И вижу берег неустроенный / И неустроенную даль…» В дневнике Жигулин записывает на отдельной странице крупными буквами: «31 октября 1961 года – день начала нашей общей жизни, первый день нашего брачного союза на всю жизнь». В январе 1963 г. Анатолий Жигулин и Ирина Неустроева подают заявление о регистрации брака в Центральном отделении ЗАГС Воронежа. За несколько дней до свадьбы, прощаясь с холостяцкой жизнью, Жигулин пишет в дневнике роковые слова: «…Любая женщина будет со мною, в конце концов, несчастна». Он словно предчувствовал свою судьбу. Судьбу Ирины Викторовны. Судьбу сына… * * * О.Г. Ласунский: – Филологическое образование пригодилось ей только для того, чтобы трудиться на библиографической ниве в коллективе республиканской юношеской библиотеки в Москве. Но её главное жизненное предназначение состояло в том, чтобы быть спутницей, подругой, женой человека с трудной участью и нелёгким характером. Ирина, в сущности, пожертвовала собой ради того, чтобы Анатолий имел прочный тыл и мог без оглядки на быт отдаваться творчеству. Она существовала сразу в двух измерениях: эстетическом и житейском. С одной стороны, она стала для супруга Музой с большой буквы, его стихи, посвящённые «Иринке», украшают отечественную любовную лирику и пользуются большой читательской популярностью. А с другой стороны, она была устроительницей и хранительницей домашнего очага, его секретарём и, говоря современным языком, менеджером. Она бегала по издательствам и книжным магазинам, участвовала в переговорах с редакторами, выбивала квартиру в престижном писательском доме в Безбожном переулке и дачу в подмосковном посёлке Переделкино, вела библиографический указатель жигулинских публикаций, литературы об Анатолии, не вылезала из лечебниц, где лежал муж, вернувшийся из колымских лагерей с «букетом» недугов. * * * Среди главных событий в жизни молодой семьи Жигулиных стоит выделить, конечно, рождение сына, которого назвали в честь деда – Владимиром. Это произошло 21 июля 1964 г. в одном из воронежских роддомов. В домашнем архиве Анатолия Жигулина сохранились несколько писем, а точнее – записок, которые новоиспечённый счастливый отец передавал супруге в роддом. Строки из одной из них: «Радость огромная, ни с чем не сравнимая! Что-то близкое, но далеко не такое большое было, когда сообщили мне в 1954 году, что я свободен. Но сейчас радость огромней и особая какая-то!». Ещё одна записка: «Сию минуту приехал из сада, привёз тебе ягод! Ура! Специально ездил, чтобы нарвать. Как чувствуешь себя и как чувствует себя малюк Володька? Он, говорят, очень симпатичный парень (весь в отца). А глаза, говорят, твои – синие с зеленью». * * * Хрупкая и нежная с виду, она обладала весьма сильным и волевым характером, о чём свидетельствует, в частности, такой случай. На протяжении многих лет семья Жигулиных пыталась решить «дачный вопрос». В марте 1983 г., услышав, что освобождается много дачной площади в писательском посёлке Переделкино, Анатолий Владимирович и Ирина Викторовна зашли в кабинет Ю.Н. Верченко, секретаря правления Союза писателей СССР по организационным вопросам. К их полной неожиданности там оказался сам председатель правления писательской организации Г.М. Марков. Выслушав просьбу, Марков ледяным тоном отрезал: – Дач нет и не будет, что освобождается, отдаём Героям Советского Союза. – Георгий Мокеевич, но ведь у нас не союз Героев, а Союз писателей, – возразил Жигулин. – Героям Советского Союза пусть дачи даёт министерство обороны, у них есть свой фонд, оно богаче нас… В это время в кабинет вошёл Е.А. Исаев, секретарь СП СССР, и, кстати, уроженец села Коршево Бобровского района Воронежской области. Отношения между поэтами-земляками можно было сравнить с ездой по неровной, ухабистой дороге. Ирина Викторовна обратилась к нему за поддержкой: – Скажи, Егор, хороший поэт Анатолий Жигулин, достоин ли он дачи? Ответ Исаева Жигулиных, мягко говоря, обескуражил. – У меня самого нет дачи, а я 17 лет проработал в Союзе писателей… – Как же так, – изумлённо сказал Жигулин, – я сколько раз встречал тебя на автобусной остановке на Юго-Западной с сыновьями, и ты мне говорил: «Вот на дачу еду, снег надо с крыши почистить…» – Это не моя дача, – сухо сказал Исаев. – Это дача моей тёщи… – Ладно, Бог с ней, с тёщей, – продолжила разговор Ирина Жигулина, – ты скажи, хороший поэт Анатолий Жигулин? Исаев промолчал. – Почему ты в коридоре один на один называешь меня большим поэтом, а здесь, при начальстве, не хочешь этого сказать? – спросил Жигулин. Все собрались к выходу. Как вспоминал Жигулин, Ирина Викторовна на ходу ещё многое успела сказать «литературным генералам». И про Демьяна Бедного, который жил в «кремлёвских палатах», и про Сергея Есенина, у которого квартиры вообще не было, «он даже повесился в гостинице». А напоследок она в отчаянии бросила в удаляющиеся по коридору спины ещё одну фразу: – Вот умрёт Жигулин, вы все будете говорить о нём похвальные слова. Так помогите при жизни! В конце 1983 г., благодаря поддержке Юрия Верченко (порядочный оказался человек), правление Союза писателей СССР приняло решение о выделении Анатолию Жигулину на правах безвозмездной и бессрочной аренды дачи в посёлке Переделкино, ранее принадлежавшей писателю С.С. Смирнову (автору известной книги «Брестская крепость»). Точнее – части дачи: две комнаты на втором этаже, кухня-столовая на первом и построенная во дворе сторожка. Другую часть дачи вместе с гаражом отдали писателю-фронтовику… Видимо, резкие, но справедливые слова, произнесённые тогда Ириной Викторовной, всё-таки оказали действие. И «дачный вопрос» был решён.
* * * Московский литератор Леонард Лавлинский, хорошо знавший Анатолия Жигулина, в своих воспоминаниях рассказывает о кратковременном периоде его работы в редакции журнала «Дружба народов» в качестве заведующего отделом поэзии, о сложных отношениях с главным редактором Сергеем Баруздиным и о поступках, послуживших причиной для увольнения «недисциплинированного» сотрудника. Для завершения бумажных формальностей в редакцию приехала Ирина Викторовна. Выслушав Лавлинского, которому Баруздин, как своему заместителю, поручил всё рассказать и объяснить, она расплакалась и заявила: – Все вы войдёте в историю только потому, что поэт Жигулин какое-то время работал в этой редакции… Стараясь быть объективным, Леонард Лавлинский пишет об Ирине Викторовне: «Из знакомых мне писательских жён (а повидал я их на своём веку немало) ни одна в такой степени не подчиняла себя интересам мужа. Это было какое-то подвижническое служение его таланту – до полного растворения собственной личности. И я нередко думаю: как знать, если бы Господь не послал Анатолию Владимировичу такую супругу, не завершился ли бы его земной путь гораздо раньше, чем это произошло в действительности?». Сам Жигулин в письме отцу от 2 декабря 1984 года сделал откровенное признание: «Она – единственный человек, который 23 года (почти четверть века) спасает меня от гибели. Она помогла мне стать Поэтом. Без неё я подох бы от белой горячки в средине 60-х в воронежской больнице или возле пивного киоска. Или от туберкулёза…» * * * Материалы писательского архива, воспоминания современников свидетельствуют: свою супругу Анатолий Жигулин в буквальном смысле боготворил. Находясь в больнице или в командировке, звонил по нескольку раз в день и сходил с ума, беспокоясь о ней, если телефон не отвечал. Его любовь, нежность и уважение к ней были беспредельными и искренними.Сибирский библиофил В.С. Сербский рассказал о таком случае. Когда после выхода в свет в 1987 году книжки «Весеннее имя» Анатолий Жигулин не обнаружил в ней своего стихотворения «Продли, Всевышний, дни моей Ирины…» (оно было исключено из сборника в результате редакторского произвола), он во все экземпляры, которые дарил своим знакомым и друзьям, вписывал его от руки. Для него это стихотворение в четыре строчки, заменяющее целую поэму о любви, – было бесконечно дорого: «Продли, Всевышний, дни моей Ирины! / Без глаз её душа моя пуста. / Я без неё – как ёлка без вершины, / Я без неё – как церковь без креста!»
Тем не менее их брак иногда, как говорится, трещал по швам. И виной всему – пагубная привычка к спиртному. Бывали случаи, когда, хватив лишнего, Жигулин переставал контролировать себя и мог, к примеру, устроить скандал в ресторане Центрального Дома литераторов, подравшись с несимпатичным ему человеком, мог назанимать у друзей и коллег денег на весьма крупную сумму и тем самым поставить семью в критическое материальное положение. Не говоря уже о том, какой пример он показывал сыну… В писательском архиве сохранилась её записка: «Всё, я больше не могу! Завтра подаю на развод…» Но приходило завтра, потом послезавтра, и она снова прощала его, покаявшегося, виноватого, потому что понимала: без неё он не проживёт ни дня… * * * О.Г. Ласунский: – Брачный союз Жигулиных нередко подвергался суровым испытаниям. Бывали моменты, когда Ирина намеревалась уйти из семьи, но всегда побеждало чувство особого долга перед обществом. Ведь бросить Анатолия, значит, предать саму Поэзию, считала она. Ведь он без неё, Ирины, пропадёт. И жена до конца оставалась верна высшему предопределению. О её деликатности и нравственной порядочности говорит такой факт. Когда на излёте лет у Анатолия случился «больничный» роман с Беллой Ахмадулиной, она не стала устраивать супругу сцен, трепать ему и себе нервы. Она «разрешила» ему изложить и обнародовать эту историю. Жигулинская новелла «Прогулки с Беллой», ставшая для автора поистине лебединой песнью, прекрасна своим проникновением в психологию глубинных взаимоотношений между мужчиной и женщиной в зрелом возрасте. * * * В феврале 2000 года (жить поэту остаётся всего полгода) в гостях у Жигулиных побывали воронежские журналисты и учёные Лев Кройчик и Вадим Кулиничев. Они передали поэту местные газеты, откликнувшиеся на его юбилей. В том числе региональный вкладыш в «Известиях» с рассказом «Прогулки с Беллой». Анатолий Владимирович внимательно стал разглядывать издания: – Позвонил Сергей Чупринин, редактор «Знамени», поздравил с днём рождения и публикацией рассказа в «Литературке». – Чупринин сказал, – добавила Ирина Викторовна, – что это изумительная маленькая повесть о любви. – Вы не ревнуете? – задал вопрос Кройчик. – Я? Мужа? Да вы что! Мужчина должен всю жизнь сохранять в себе чувство влюблённости. – Борис Мессерер, муж Ахмадулиной, грозился меня убить, – засмеялся Анатолий Владимирович. – Но, как видите, я пока что жив... * * * Последний юбилей поэта прошёл в семейном кругу. По случаю 70-летия Жигулина поздравили оба писательских Союза, многочисленные поклонники его таланта, восторженные публикации появились на страницах многих изданий. Авторы не скупились на эпитеты, называли его живым классиком, крупнейшим поэтом века, истинно народным поэтом, человеком, дважды совершившим подвиг во имя Отечества – в жизни и в творчестве. Тёплую телеграмму прислал президент России Борис Ельцин: «Талантливый поэт, Вы – автор замечательных произведений, пользующихся любовью многих поколений россиян. Вашему перу принадлежат такие известные стихотворения, как «Москва слезам не верит», «Калина», «На родине», в которых Вы с удивительной силой раскрываете поэтический образ России, её прошлое и настоящее. Уверен, Вы ещё не раз порадуете читателя новыми интересными работами». Кстати, это была самая последняя телеграмма Б.Н. Ельцина на посту президента России. Накануне нового, 2000-го, года он объявил о досрочном уходе в отставку. Отношение к Ельцину у Жигулина на протяжении последних десяти лет поменялось радикально. Всей душой приняв перестройку, он быстро разочаровался в новой власти, которая ограбила народ, в том числе и его самого. – Когда у меня вышла книга «Чёрные камни», – рассказывал Жигулин, – случилось так, что в 89-м, 90-м годах в разных московских издательствах она была издана шесть или семь раз. И, страшно сказать, никто не поверит, у нас с Ириной на сберегательной книжке было около 100 тысяч рублей! Мы думали, нам хватит их до конца жизни. Но они – «сгорели». 1990-е годы в жизни Анатолия Жигулина и его семьи были, как никогда, сложными и трудными. Депрессия, болезни, безденежье, полнейшее равнодушие со стороны «литературных генералов» к судьбе писателя. Проблемы с сыном Владимиром, который, закончив Литературный институт им. А.М. Горького и получив диплом переводчика, к сожалению, никак не мог закрепиться в профессии. Не ладилась у него и личная жизнь. Ситуацию усугубляло его пристрастие к алкоголю, видимо, передавшееся ему «по наследству», что являлось причиной частых конфликтов с родителями. Нищенских пенсий Анатолия Владимировича и Ирины Викторовны не хватало даже на самое необходимое, а гонорары от публикаций были копеечными, да к тому же ещё и редкими. После конфликта с властями из-за повести «Чёрные камни» его практически перестали печатать. Последняя книга стихов «Летящие дни» вышла в 1989 году, последнее издание «Чёрных камней» – в 1996-м. Анатолий Владимирович уже не отвечал на замечательные, прекрасные письма читателей, которые по-прежнему шли валом. Причина проста – не было денег на почтовые расходы. Даже профессора Абрамова не поздравил с 80-летием. Причина – та же. «Вместо того, чтобы послать телеграмму, пошёл купил хлеба, чтобы вместе с Ириной поесть с чаем», – горестно рассказывал поэт одному из воронежских журналистов.
В это трудное время Жигулиным помогали В.М. Акаткин, В.И. Битюцкий, В.Г. Кулиничев, О.Г. Ласунский, П.И. Новиков, А.В. Сорокин, другие воронежцы, сами не шибко богатые люди. Посылали в Москву деньги, продукты, дары своих садово-огородных участков. Тем самым спасая писателя и его семью от голода… Он умер воскресной ночью в своей квартире в Протопоповском (бывшем Безбожном) переулке 6 августа 2000 года на руках у Ирины Викторовны. Прибывшая по её вызову «скорая помощь» ничего не смогла сделать: измученное болезнями и невзгодами сердце поэта остановилось. Она закрыла ему глаза и зажгла свечи… * * * В 2001 году при содействии Союза российских писателей тиражом 500 экземпляров вышла в свет книга Анатолия Жигулина «Полвека боли и любви». Во вступительной статье «Но удел мой прекрасен и вечен...» Ирина Жигулина просто, достойно и проникновенно рассказала о том, как рождалась последняя книга поэта, состоящая из двух частей: «Далёкий колокол» (стихотворения) и «Ты всё это видел, Господи...» (проза). «…Он с радостью взялся за составление книги, – писала Ирина Викторовна. – Пережив в 1998 году тяжелейшую операцию (а их было немало в его послелагерной жизни), – он долго и мучительно возвращался к жизни. Казалось, его могучий дух и на этот раз победит болезнь – лишь бы не помешали, не убили радость творчества, не загнали в тупик безнадежности. Не получилось». Еле сдерживая эмоции, она подбирает точные и правдивые слова: «Все – с горечью и любовью писавшие о нём – тем не менее восприняли его смерть как вполне естественное явление: он же болел! И никому не подумалось: Жигулин погиб. Жигулина убило равнодушие среды, в которой он жил, засилье литературных «олигархов» и литературных дельцов. Смерть поэта на совести литературных временщиков, думающих, что они вскарабкались на литературный Олимп, чтобы править свой бал в своей литературной тусовке. Смерть поэта на совести тех, кто не захотел протянуть больному поэту руку помощи и продлить его жизнь и творчество (…)». * * * Давно замечено: настоящим писателям дана способность предвидеть и предсказывать события. Это – загадка, которую пока никто не смог разгадать. В одном из стихотворений, посвящённых Ирине Викторовне, есть такие строки: «Мой верный друг – моя жена. / Хоть верьте, хоть не верьте – / Она до смерти мне нужна, / И даже после смерти. / Она простит мои грехи, / Развеет боль сомнений / И сохранит черновики / Моих стихотворений»). Она сохранила его книги, рукописи, дневники и рабочие тетради. Часть писательских материалов ею была передана в Российский архив литературы и искусства (РГАЛИ), в Государственный литературный музей, в музей «Мемориала». Другая часть поступила на хранение в Воронеж. Это поистине бесценный дар для города, который был для Анатолия Жигулина физической и духовной колыбелью. * * * В конце 2011 года я позвонил Ирине Викторовне по домашнему номеру, чтобы уточнить адрес для посылки бандероли с только что вышедшей в воронежском издательстве моей документальной книгой «Жигулинский век». Ирина Викторовна находилась в тяжёлом психологическом состоянии. Не сумев оправиться после смерти мужа, она столкнулась с ещё одной страшной бедой. В начале декабря 2009 года ушёл из дома и не вернулся Владимир. Она обратилась за помощью в правоохранительные органы, к друзьям и знакомым. Через несколько месяцев ей сказали о том, что её сын умер от переохлаждения на одной из московских улиц и похоронен на специальном кладбище для неустановленных лиц, попросту говоря, для бомжей. Эксгумация. Перезахоронение… Ирина Викторовна долго рассказывала о своих бедах и горестях, а я, слушая её сбивчивую и эмоциональную речь, поймал себя на мысли: если бы это случилось при жизни Жигулина, он бы этого не перенёс. И ушёл бы в могилу гораздо раньше, вслед за единственным сыном. «Будет радостный мир / Родников, лопухов. / Будет трепет ветлы и романса. / Я тебе посвятил / Три десятка стихов. / Пусть забудутся все, / Если жребий таков. / Лишь бы сын наш любимый / Остался».
Через две недели я снова позвонил Ирине Викторовне, чтобы справиться, дошла ли книга. И вновь услышал исповедь человека, который, чувствовалось, находится на самом краю жизни... До конца дней она отказывалась верить в то, что её любимого и несчастного сына больше нет, сомневалась, что в одной могиле с мужем преданы земле именно его останки. Такое горе! Она скончалась 12 марта 2013 года в одной из московских больниц от пневмонии лёгких. Простудившись, она уже не смогла противостоять болезни. Да, видимо, уже и не хотела больше задерживаться на белом свете. Желала только одного – в ином, загробном, мире, если он, конечно, существует, поскорее встретиться с теми, кого любила больше жизни. Больше самой себя… В скромной могиле на Троекуровском (Ново-Кунцевском) кладбище нашла последний приют вся небольшая семья Жигулиных: Анатолий Владимирович (1930-2000), Ирина Викторовна (1932-2013), Владимир (1964-2009). Царствие им небесное! Вечный покой! * * * Как свидетельствует история русской литературы и вообще история России, не всегда у великих людей были великие жёны… Была Наталья Гончарова, которую Анна Ахматова ненавидела всей душой и считала одним из основных виновников смерти Александра Пушкина, называла её «сообщницей Геккернов в преддуэльной истории», «агенткой» нидерландского посланника. Другая поэтесса – Марина Цветаева – писала о Наталье Николаевне так: «Только – красавица, просто – красавица, без корректива ума, души, сердца, дара. Голая красота, разящая, как меч. И – сразила». А возьмём не великих… Жена одного воронежского поэта после смерти мужа выбросила его писательский архив на свалку. И ценные дневники, письма современников бесследно пропали. Но были, слава Богу, и другие жёны… Были жёны декабристов, которые, оставив уютные дворянские гнёзда, вопреки мнению света и даже своих родных и близких последовали за мужьями в сибирскую ссылку. Была Анна Григорьевна Сниткина-Достоевская, верная жена и надёжная помощница гения мировой литературы. Была Надежда Яковлевна Мандельштам, жена Осипа Мандельштама, погибшего в годы сталинских репрессий. Опасаясь обысков и ареста, она заучивала стихи и прозу поэта наизусть и сумела донести до потомков его творческое наследие. Была Елена Сергеевна Булгакова, третья жена писателя Михаила Булгакова, вдохновившая его на создание образа Маргариты. После смерти мужа она не только сохранила рукописи неизданных произведений, главным из которых является, конечно, роман «Мастер и Маргарита», но и смогла в условиях советской цензуры опубликовать их, тем самым обеспечив автору бессмертие. Кстати, роман «Мастер и Маргарита» был любимым произведением Анатолия Жигулина. В одном ряду с этими незаурядными женщинами, безусловно, стоит Ирина Викторовна Жигулина. В заключение - стихи Анатолия Жигулина, посвященные любимой жене... Ирине Потеряла в траве заколку. Ветерок развевает чёлку. Не грусти! Видишь, сколько ёлок. Мы попросим у них заколок. Эй, девчонки! Рыжие ёлки! Дайте нам взаймы две заколки. Две иголочки, две хвоинки Заколоть причёску Иринке. 1961
И.Н. Две родинки, две отметинки На груди у тебя, На плече. Две весёлые бересклетинки Отразились в лесном ручье… Как легко и просторно осенью В этом гулком пустом лесу! Хочешь, я тебя через просеку На одной руке понесу?.. На коряжины, На колдобины Листья падают сквозь тишину… Я в глазах твоих заколдованных Растворюсь сейчас. Утону. 1961
Хозяйка
И.Ж. Как тяжело лежать в больнице И ждать свиданья день за днём. Смотреть, как жёлтые синицы На ветках скачут за окном. Халатов стираная байка, Больничных клёнов хмурый вид... «Иди, пришла твоя хозяйка!» – Мне санитарка говорит. А ты ещё и не хозяйка, И впереди немало бед. Ещё попробуй угадай-ка, Хозяйкой будешь или нет. И мне ещё грудную клетку Хирурги будут потрошить. И случай мой довольно редкий, И неизвестно, буду ль жить. И у меня ещё невеста, Нежна и ласкова со мной. Боится – потеряет место, Когда уйду я в мир иной. Беду считая неминучей, Совсем не чувствуя греха, Она уже на всякий случай Другого ищет жениха. Я страхом смерти был опутан, Не различал добра и зла. Но ты пришла и страх мой лютый С невестой вместе прогнала... Ещё нетвёрдо сердце билось, Тугим прихваченное швом. Но ты пришла и утвердилась В нём, неокрепшем, но живом. И выходил я в сад больничный, Где на ветру пучки травы. И голоса густые птичьи Кричали мне: «Живи! Живи!» Синиц трепещущая стайка Справляла жизни торжество. И рядом шла моя хозяйка, Хозяйка сердца моего. 1965
Ирине В тумане плавают осины, И холм маячит впереди. Неудивлённо и несильно Дрожит душа в моей груди. Вот так, наверно, и застыну, И примет мой последний взгляд Морозом схваченную глину И чей-то вырубленный сад. Издалека, из тьмы безгласной, Где свет качается в окне, Твой лик печальный и неясный На миг приблизится ко мне. Уже без вздоха и без мысли Увижу я сквозь боль и смерть Лицо, которое при жизни Так и не смог я рассмотреть. 1967
СТИХИ ИРИНЕ Жизнь прекрасна. И коротка, И тепла, как твоя рука. Нынче сосны гудят в бору Всё о том, что и я умру. Сколько лет нам дано судьбой? Что оставим мы здесь с тобой? Сын останется, кровь моя, Стих останется, боль моя. Будет ветер у трёх дорог Разметать золотистый стог И тростиночка камыша Будет петь, как моя душа, И на ветке блеснёт роса, Как живая твоя слеза. 1976
И. Ж. Ты о чём звенишь, овёс, На вечернем тихом поле? От твоих зелёных слёз Сердце тает в сладкой боли. И слышны во все концы На последнем склоне лета Тоненькие бубенцы Из серебряного света. Голоса сухой травы, Голоса сырой дороги. О покое, о любви, О растаявшей тревоге. О неведомой судьбе. И о днях моих начальных. И, конечно, о тебе. О глазах твоих печальных. 1973
ЛЮБОВЬ Ах, Ирина, Ирина! Совсем не беда, Что судьба берегла нас не очень. Что осенних берез Золотая слюда Затаилась В предчувствии ночи. Что останется в мире От нашей любви, Если мир не погибнет от взрыва? Будут плакать о нас По ночам соловьи И черемуха виснуть с обрыва. Будет радостный мир Родников, лопухов. Будет трепет ветлы и романса. Я тебе посвятил Три десятка стихов. Пусть забудутся все, Если жребий таков. Лишь бы сын наш любимый Остался. 1985
Ирине Она одна меня поймёт. Друзья давно в могиле. Давно ушли от всех невзгод, Отжили, отлюбили... А мне дана ещё судьба О них поведать миру. Писать стихи, сходить с ума Над горестною лирой. Писать который год подряд И верить доброй сказке, Что рукописи не горят И не тускнеют краски... Мой верный друг – моя жена. Хоть верьте, хоть не верьте – Она до смерти мне нужна, И даже после смерти. Она простит мои грехи, Развеет боль сомнений И сохранит черновики Моих стихотворений. 1980 * * * Ира, Ира! Вновь неразбериха В этом смертном мире золотом. И опять клюкой стучится лихо В наш обжитый и уютный дом. Что нам делать в это злое время? Как себя нам в жизни удержать? Что случилось на земле со всеми? Как нам этой жути избежать? Как спастись от яда равнодушья Наших бывших радостных друзей? Как спастись от нищего бездушья, От бессильной ярости своей? Я не знаю, может, так и нужно. Не прогнать судьбу лихую прочь. Неужели в горести недужной Даже Бог не сможет нам помочь?.. 1997 ____________________________ © Колобов Владимир Васильевич |
       
|
