Муравейник

Этот бред, именуемый миром,
рукотворный делирий и сон,
энтомологом Вилли Шекспиром
на аршин от земли вознесён.

Я люблю театральную складку
ваших масок, хитиновых лиц,
потирание лапки о лапку,
суету перед кладкой яиц.

Шелестящий неслышимым хором
в мраке ночи средь белого дня
лабиринтом своих коридоров
волоки, муравейник, меня.

Сложим атомы в микрокристаллы,
передвинем комочки земли –
ты в меня посылаешь сигналы
на усах Сальвадора Дали.

Браконьер и бродяга, не мешкай,
сделай праздник для пленной души:
раскалённой лесной головешкой
сумасшедшую кучу вспаши.

             *   *   *

Так заслонимся створками окна
От шабаша наивнейших растлений
Стань шкурой кисть стань холст пучками льна
В костёр сонет и не рождайся гений

Я озаряем светом из окон,
Я под прицелом власти и закона.
Вот человек выходит на балкон,
Хотя ещё не прыгает с балкона. 

Какая ночь, какой предельный мрак,
Как будто это мрак души Господней,
Когда в чертог и даже на чердак
Восходит чёрный дым из преисподней 

О, Боже, я предельно одинок,
Не признаю судьбы и христианства,
И, наконец, как жизненный итог,
Мне предстоит лечение от пьянства.

Подходит мальчик «Дядя, – говорит, –
Зачем ты пишешь всё на этой книжке?»
И я участник, маленький бандит,
В твоей необольстительной интрижке. 

Я встану и теперь пойду туда,
Где умереть мне предстоит свободно.
Стоит в реке весенняя вода,
И в мире всё темно и превосходно.

   Плебейский романс

О, душа, не уходи из тела
Без тебя я как пустой бокал...
К продавщице штучного отдела
Я безумной страстью воспылал

Как приятно быть интеллигентом – 
На допросах говорят «на Вы»
Мол, читали «Доктора Живаго»?
Мы вас высылаем из Москвы.

Что ж, напьюсь, пускай возникнет пьянка
Спутник пьянки –  головная боль.
О душа, ты как официантка
Подаёшь дежурный алкоголь.

О душа, покрытая позором,
Улетай, но только не сейчас.
Ангел притворяется лифтёром,
Прямо к звёздам поднимая нас.

      *   *   *

Отцвели георгины.
Как-то сразу и вдруг
Ты проводишь с другими
Свой гражданский досуг

Кофе с водкой бессонно
В печке танец огня,
Чёрный блин патефона
Развлекает меня.

Я живу как в гостинице
Дождь идет проливной.
Александр Вертинский
Поёт про любовь.

Эта страсть непростительна
И дождём сожжена
Есть одна лишь пластинка –
Тишина. Тишина.

И осенней материи
Золотые клоки
Опускаются с дерева
На железо реки.

                    *   *   *

Люди которым я должен деньги умирают
Женщины которых я любил дурнеют
А над Москвою осенние листья сгорают
И незримые зимние вьюги как призраки веют
Мне 30 лет я полон весь пустотою
Я разминулся с одною единственной тою
Предположим сейчас она школьница пятого класса
Золотиста как ангел с разбитого иконостаса
Ты здоровый подросток ты нимфа не нашего быта
Я прочел о тебе в фантастической книге «Лолита».

Засушите меня как цветок в этой книге на сотой странице
Застрелите меня на контрольных следах у советской границы
Я за 10 копеек билет в кинохронику взял без скандала
Я на тайном свиданье с чужою страной в темноте кинозала
Я увидел тебя и в гортани немые сольфеджио
Да, ты в классе но только не школы а просто колледжа
Вот одетая в джинсы ты сжала в ногах мотороллер
В иностранную осень вписался оранжевый колер
Слава богу, что ленту цветную снимал оператор бедовый
Кожуру апельсина срезая спиралью как образ готовый
Люди которым я должен живите подольше подальше
Женщины вас я любил не дурнейте никак не дурнейте
Время своё среди вас исчерпал я и прожил
Дайте побыть на другом пусть хоть призрачном свете 

             *   *   *

В истории много пропущено
Но видится в том интерес
Когда в камер-юнкера Пушкина
Стреляет сенатор Дантес

Не как завсегдатай притонов
За честь, а отнюдь не за чек
Прицельно стреляет Мартынов
Честняга простой человек

Нет, это не мальчик влюблённый
И даже не храбрый Мальбрук
А просто поручик Солёный
С особенным запахом рук

Внизу мелкота копошится
Снегами белеет гора
В истории всюду вершится
Убийство во имя добра

Пусть это пройдёт в отголоске
Какой-то вторичной виной
Расстрелян в советском Свердловске
Один император смешной

И вот наша новая школа
Строкою в поток новостей
Расстрелян наследник престола
Почаще стреляйте в детей

На площади или в подвале
В нетрезвом матросском бреду
Мы раньше людей убивали
Теперь убиваем среду

Как сказочно гибнет принцесса
Реальная кровь на стене
Смертельные гены прогресса
Трепещут в тебе и во мне

            *   *   *

Когда я заперт в нервной клинике
когда я связан и избит
меня какой-то мастер в критике
то восхваляет то язвит.

Направо стиль налево образы
сюда сравненье там контраст.
О Боже как мы все обобраны!
Никто сегодня не подаст.

              *   *   *
Приходят разные повестки.
Велят начать и прекратить.
Зовут на бал. Хотят повесить.
И просят деньги получить.
И только нет от Вас конверта,
Конверта и открытки в нём.
Пишите, лгите. Ложь бессмертна,
А правда – болевой приём.
Но почтальон опять не хочет
Взойти на пьедестал-порог,
А может быть, ночную почту
Ночной разбойник подстерёг.
Какая в том письме манера?
И если холод, если лёд,
То пусть разбойник у курьера
Его и сумку отберёт.
А если в нём любовь и ласка,
То нужно почту торопить – 
На лёгкой голубиной лапке
Кольцо с запиской укрепить.
И небо синее до глянца,
И солнце сверху на дома,
И воркование посланца
И воркование письма.

            *   *   *

А бывает Каина печать
вроде предварительного шрама
Пастернак и мог существовать
только не читая Мандельштама

Пастернаку Сталин позвонил:
«Мы друзей иначе защищали»
позвоночник он переломил
выстрелил из атомной пищали

Где найти такой последний вздох
в личном шарме в лошадином дышле
чтобы не слыхать ни ах ни ох
чтобы встали все и молча вышли

Где найти такой последний вздрог
невозможный как в конце оргазма
речь идет о выборе дорог
в месиве триумфа и маразма

Где найти такой последний вклад
(пьяницы последний рубль и доллар)
лихо как сожжённый конокрад
жертвенно как анонимный донор

               *   *   *

Самоубийство есть дуэль с самим собой.
Искал ты женщину с крылатыми ногами,
Она теперь заряжена в нагане,
Ружейным маслом пахнет и стрельбой.
Инфляции листвы как биржевая рьяность.
На улицах дождей асфальтные катки.
Твой демон смерти стал вегетарьянец,
Теряющий салфетки и платки.
Забывчивостью старческой несносен,
И умственно немного нездоров,
Но в бесконечность отправляет осень
Скупые призраки почтовых поездов.
Когда дышать игрою больше нечем,
Давайте выдох на конце строки.
И взрежут ненависть, похожую на печень,
Звенящими ножами мясники.

                   *  *  *

Здесь ваш Родос, здесь извольте прыгать
в дьявольский котёл в кипящий дёготь
для участья в перегонке дёгтя
в каждый мозг вбивают чувство локтя

Здесь ваш Эрос измельчат на силос
мол держи карман как держат фаллос
шанс пропал и то что не приснилось
хуже чем сгорело и взорвалось

                  *   *   *

Останусь псевдонимщиком и негром
Сожжённой пробкой нарисую грим
Просуществую каторжником беглым
От плоти толп ничуть не отделим

 На сборищах с оттенком либеральным
В общественных читалищах стихов
Приятно быть мне существом астральным
Актёром не произносящим слов

О суетный! вернись в свою конуру
Омой лицо домашнею водой
Мучительно играть в литературу
И притворяться голубой звездой

Постигни как и я обыкновенье
Короткой жизни продлевая нить
В остывший чай накладывать варенье
С простой подругой скромно говорить

                        *   *   *

Этот мир простой и страшный обречённо обтекая
Как плевок на сотню брызгов я разбился об него
А вокруг толпа сгустилась мне подобных обрекая
Муравьиного безумья совершилось торжество

Бога нет и вместо бога не придумали протеза
Чтобы в рамках джентльменских это быдло удержать
Но ученый с пятым пунктом взял контейнер из железа
И вложил кусок урана с маркой 235

            *   *   *

Пушкина играли на рояле
Пушкина убили на дуэли
Попросив тарелочку морошки
Он скончался возле книжной полки

В ледяной воде из мёрзлых комьев
Похоронен Пушкин незабвенный
Нас ведь тоже с пулями знакомят
Вешаемся мы вскрываем вены

Попадаем часто под машины
С лестниц нас швыряют в пьяном виде
Мы живём – тоской своей мышиной
Небольшого Пушкина обидя

Небольшой чугунный знаменитый
В одиноком от мороза сквере
Он стоит (дублёр и заменитель)
Горько сожалея о потере

Юности и званья камер-юнкер
Славы песни девок в Кишинёве
Гончаровой в белой нижней юбке
Смерти с настоящей тишиною

Памяти Пушкина и Натали

Все четвертьтона и полумеры
Холостые залпы в пустоту
Пушкин умирает от холеры
Не доехав Болдина версту

Конского навоза листьев дряни
Слиплось на подметках и ступнях
Осенью ещё готовят сани
И стоят одной ногой в санях

Ноги по задрипанной одёжке
Вытянул и выгнулся хребтом
Хрипло просит «дайте мне морошки»
Это он успел сказать потом

В измереньи божеского срока
На расхристьи дьявольских стихий
Догорят в библиотеке Блока
Пушкина бессильные стихи

Синь когда-то отшумевших сосен
Пустота сводящая с ума
Что такое Болдинская осень
Я не знаю – в Болдине зима

              *   *   *

Поднимаешь бокал и ещё пошалишь
Пусть другого за стенкой приканчивают
Я теперь понимаю что чувствует мышь
Когда воздух из банки выкачивают

Я узнал: человеку отпущен лимит
Интеллекта – свободы прелестной
И ура наконец сумасшедший летит
Из окна психлечебницы местной

Образованы мы обеспечены мы
И без брода не кинемся в воду
Помогите укрыть беглеца из тюрьмы
Помогите борцам за свободу

Мой герой отвечает: какая борьба
Кто виновен и чья здесь заслуга?
Раб за горло хватает другого раба
Два дракона сжирают друг друга

Посмотри в микроскоп: эти люди умрут
Сгинут их монументики храмики
Прекращают ослы принудительный труд
Мордобой прекращают охранники

Будет меньше фанатиков больше врачей
Сумасшедший получит уколы
Станет модной моделью в стране палачей
Современный ученый бесполый

Можно вирши твои будет тиснуть в печать
И публично читать завывая
Так чего же тебе исступлённо кричать
И бросаться под ноги трамвая?

 Мало воздуха в банке: включили насос
На зверьке поднимается шкура
Лаборантка в блокнот записала вопрос
Молодая здоровая дура

           *   *   *
Не пора ли тебе покончить
Самострелом самоубийством
Как любил говорить покойник
Это было б тотальным свинством

Как любил говорить усопший
Хорошо застрелиться в общем
Как любил говорить загробный
Это было бы бесподобно
/это всё говорил ушедший
потому что он был сумасшедший/

        Выкрик птичий

Ботинки истлевают на ногах
ног хватит в целом лет ещё на сорок
доказано что вещи это морок
а человек – живой упругий прах

Смотри тускнеет сморщилась жена
и школьницы свежее год от года
ну чем теперь поможет Бог – разводом
дежурной смесью водки и вина?

Пять или шесть всего лишь тысяч книг
пять или шесть всего лишь тысяч мнений
запутанный и озарённый миг
полусмертей полувыздоровлений

 Вот жизнь. Здесь междометье «так сказать»
уместно, жест бездарный, выкрик птичий.
Спасенье в том, что отменён обычай
свирепый, негуманный – воскресать.

           Светский романс

Мы с Вами повстречались на коктейле
В посольстве слаборазвитой страны
Мои маневры были так корректны
А Ваши ноги дьявольски стройны

А тут ещё бесплатные напитки
Бесплатная зернистая икра
А тут еще бесплодные попытки
Занять до завтра полтора рубля

И сразу чувство грудь мою взорвало
И сердце мне ожгла как будто плеть
Ваш муж меня принявший за нахала
Вовсю меня пытался оттереть

И я представил: ночь на солнце юга
Вина со льдом приносит нам стюард
И ты лежишь, прекрасная подруга
В купальнике с отделкой леопард

 Ваш муж ушёл и с кем-то он вернулся
И этот «некто» сделал строгий знак
Рванул я на балкон и завернулся
В довольно пёстрый иностранный флаг

 Вас увезли в большом автомобиле
Меня рвало не находил я слов
Как будто в грудь мою ногами били
Десятки слаборазвитых послов

Провал в любви – причина недовольства
Отныне чёрный цвет в моей судьбе
С тех пор я больше не хожу в посольства
И не ищу конфликта с КГБ

                *  *  *

В Министерстве Осенних Финансов
Чёрный Лебедь кричит на пруду
о судьбе молодых иностранцев,
местом службы избравших Москву.

Вся Москва, непотребная баба,
прожигает свои вечера.
На столах серпуховского бара
отдаётся её ветчина.

Франц Лефорт был любитель стриптиза:
«всье дела» он забросил в сортир,
и его содержанка актриса
раздевалась под грохот мортир.

Табакерка не выдаст секрета,
охраняет актрису эмаль.
Музыкальная тема портрета
до сих пор излучает печаль.

В ассамблею, на верфь и на плаху
не пошлёт маркитантки рука.
Отчего же я морщусь и плачу,
не вдохнув твоего табака?

              *  *  *

Он пил со мной, он умер от инфаркта
Он пил со мной двенадцать лет тюрьмы.
Какое достижение поп-арта
Как зыбки мы, как уязвимы мы

Пусть лично я и пьян, и непотребен,
Живьём засунут в грязные штаны,
Но все вы тоже только пенный гребень
Тупой и фантастической волны.

Тепло и счастье в медленном стакане
Вина и дружбы юный идеал
Ты потерял в скандальном океане,
Фанатик сумасшедший, Хейердал.

Бредут стада, а мы при них подпаски,
И, окружен тропическим огнём,
Как поплавок, всплывает остров Пасхи
С дикарскими скульптурами на нём

Почти не свой, почти полусоветский,
Как будто в нулевую пустоту,
Приплыл я в этот город людоедский,
Еще держусь на бальсовом плоту.

Мне безразлично, пальмы или ели,
Волна наверх, волна обратно вниз.
Но расскажи, кого сегодня съели
И за кого так зверски напились.

             *   *   *
В летнем небе вспыхнула звезда
в местном клубе крутится кино
нас уже не тянет никуда
нам идет сидеть и пить вино

В нашем деле некуда спешить
нашим рекам некуда впадать
хорошо селёдку потрошить
а потом как следует поддать

Жил поэт и вот был сослан он
далеко на самый край земли
в виде наказанья телефон
в хижину его не провели

И к душе покой и благодать
подступили как десятый вал
даже что-то начал он писать
а потом торжественно порвал

Он мечтал что будет он богат
и услышав славы смутный гул
старенький и голый он халат
на груди цыплячьей запахнул

Всё чем был он подлинно велик
больше ты не слушай никого
и переведи на свой язык
жизнь его и смертный час его.

                 *  *  *

Я знаю массу строк, банальных и пустых,
Чтобы читать их вслух, нужна, пожалуй, смелость
Но стоит их пропеть – и в самый жалкий стих
Вплеснёт печаль иль смех властительнейший Мелос
Коньяк давно уж весь и тёпл, как чай, боржом
Бездарный куплетист с эстрады строит рожи
Но почему-то песнь на языке чужом
Всегда нам кажется возвышенее, строже
Когда почувствую касанье смертных крыл,
Я доктору скажу, глаза смежив бесстрастно
Как пошло все, что я... писал и говорил...
Но музыка была, не правда ли? – прекрасна