 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Кавалерийские части Красной армии могли бы иметь несколько иную историю, если бы не поведение казачества Левобережья Дона. Известно, что отряды, в дальнейшем послужившие основой конных армий РККА, возникли на территории Сальского округа Области войска Донского. Относящийся к 1929 г. текст воспоминаний Т.Ф. Королёва, красноармейца 10-й армии 39-й дивизии, добровольно вступившего в отряд примыначской станицы Иловайской Сальского округа, содержится редкий для этого типа советских мемуаристов обобщающий вывод: если Правобережье Дона встало за белых, то Левобережье – за красных[1]. Чем вызван этот смелый тезис, и справедлив ли он? Позволю себе пространную историческую справку, чтобы избавить себя от упреков в якобы необоснованности некоторых исходных посылок. На протяжении веков существования казачества отношение иногородних крестьян к казакам менялось. Первоначально их сословная принадлежность была предметом зависти и заветной мечтой каждого прибывавшего на Дон. Некоторым малороссиянам, жившим при правобережных станицах, повезло быть в 1808 г. приписанным к казачеству во вновь образуемых станицах по Задонскому почтовому тракту – Махинской (Ольгинской), Кагальницкой, Мечётинской и Егорлыкской. И в дальнейшем по решению сходов и при наличии достаточного клина юртовой земли в станицах появлялись вновь приписанные казаки. Но в течение XIX в. казачество вступало в кризис вместе со всей сословной организацией государственной жизни. Отдельные части донского казачества искали свои способы его преодоления. Казачье офицерство стремилось к уравниванию в правах с офицерами регулярной армии. Торговые казаки наоборот стремились к укреплению своего преимущественного права на коммерцию на войсковой территории. Низы, опасаясь повышения цен на землю, протестовали против предоставления прав иногородним покупать землю на Дону. И почти всех тяготила 25-летняя обязательная служба. Уралец И.И. Железнов (1824-1864), сравнивая казака с крепостным, говорил, что если крестьяне получили волю в 1861 г., то казачество продолжает оставаться в кабале[2]. Реформы 1860-1870-х гг. в известной степени были ответом на ожидания казаков. В 1863 г. вместо 25 лет срок полевой (в строевых частях) и 5 внутренней службы (в станичных командах) был сокращен соответственно до 15 и 7 лет. 14 октября 1874 г. было принято «Положение о военной службе казаков Донского войска», 17 апреля 1875 г. император утвердил «Устав о воинской повинности Донского войска», по которым военная служба у донцов начиналась в 18 лет и продолжалась 20 лет. Первые 3 года (с 18 до 21 года) казаки прибывали в «приготовительном разряде»; с 21 до 33 лет, т.е. 12 лет они числились в «строевом» разряде». Строевая служба, в свою очередь включала 4 года действительной и 8 лет на «льготе», т.е. пребывания в полках 2-й и 3-й очереди и прохождение лагерных сборов. В это время казаки жили уже дома. После чего 5 лет (34-38 лет) пребывали в запасе. Но при этом возросли требования к заготавливаемому самостоятельно казаками снаряжению – коню, амуниции для него, обмундированию для самого казака, холодному оружию. «Доморощенный» конь уже не годился. Подходящего по параметрам скакуна требовалось покупать у задонских конезаводчиков. Шинели из домотканого сукна также могли быть выбракованы, как и седла, сапоги, пики и пр. Для закупки всего этого нужны были живые деньги. Эта проблема подробно проанализирована в докладе члена комиссии, созданной для рассмотрения вопроса о причинах обеднения Донского казачьего войска и мер к восстановлению его благосостояния, статского советника А.А. Донецкого (март 1899 г.). До конца первой трети XIX в. обмундирование казака не было тягостью: не было строгих требований к особому единообразию. Казачка того времени ткала и валяла простое серое сукно и шила из него шинель, куртку и шаровары, составлявших форменную одежду казака. Ременные принадлежности седла и сбруя строились самим казаком из кож домашних животных. Оружие обыкновенно переходило по наследству от отцов к сыновьям, от дедов к внукам и пополнялось разнообразными экземплярами, добытыми в боевом огне». После «Венгерской кампании» 1848 г. были установлены обязательные для казаков формы обмундирования, вооружения и сбруи. Уж больно пугающими для взгляда европейцев выглядели бородатые в полутатарских кафтанах орды русского царя. Но и установленные формы время от времени менялись: наследовать отцу возможности е было; а то качество обмундирования, которое требовалось теперь, не могло быть выработано в домашнем хозяйстве. Сборы казака обходились семье казака в 1899 г. в 250-300 руб. «Ради службы казак разоряет себя и свою семью», и молчит, смиренно неся груз обязанностей перед престолом, писал Донецкий[3]. При этом средства к жизни сокращались. До 1843 г. станицы имели право беспошлинного винокурения и виноторговли, что давало весьма значительный доход. Потом была введена откупная система, доход пошел в войсковую казну, а в станичную возвращалось ежегодно лишь 50 коп. на 1 мужскую душу населения. С 1870 г. по ст. 22 Правил о применении к Донской области Положения о земельном учреждении станицы уплачивали все земские сборы из собственных средств (до этого с 1863 г. – это осуществлялось из сумм войсковой казны). Почти все юрта области страдали от малоземелья. Пределом мечтаний казаков было то, чтобы деятельность Крестьянского банка распространялась и на них[4]. Земля истощалась. Член Донского общества культурного земледелия примерно в 1909 г. (документ не датирован) так отозвался о практиковавшейся технологии обработки земли: «…Это сравнительно небольшое количество земли беспорядочно хищнической обработкой истощено в конец. и кроме овсюга и сорных трав ничего не родит… Сколько лет казаки привыкли не дорожить землей, сколько лет каждый мог пахать столько, сколько ему надо, мог пахать там, где хотел»[5]. Добавляла материальных проблем экономическая отсталость казаков, вызванная слабым развитием ремесел, промышленности и торговой деятельности, трудностями даже с мелким кредитом, плохим состоянием общей грамотности. В итоге в среде казаков появились такие, которые предпочитали выписаться из реестра и перейти в мещанское сословие[6]. Общее обеднение выразилось в увеличении в станицах людей, получающих ссуды из общественных сумм на расходы по снаряжению к службе. Они считались должниками станичных обществ и зависели от станичного правления. За долги они могли потерять имущество. В 1906 г. Николай II упразднил одну из главных привилегий Войска Донского, право иметь отдельную от государственной собственную казну и собственный бюджет. Был ликвидирован Приказ общественного призрения, который ведал вопросами социальной защиты: выплачивал пособия вдовам и сиротам погибших казаков. Падал не только финансовый, но и репутационный капитал казачества. Значимость принадлежности к казачеству снижалась и среди казаков, и среди иногородних. Казаков обвиняли в том, что они не оправдали надежд на поле боя в Японскую войну, ссылаясь на битву под Сандепу. Хотя может быть, причиной было то, что под Мукденом казаки 24-го полка сдерживали лавину запаниковавших солдат, исполняя роль заградительного отряда. В итоге заговорили об «антипатии, установившейся в последнее время между казаками и “русаками”, [которая] дает последним право, хотя и не заслуженное, обвинять их в чем угодно»[7]. Партийный историк В. Арнаутов в «Записках о Донской контрреволюции в 1918-1919 гг.» отнес момент возникновения образа казака как палача к 1905 г.[8] И действительно, в листовке Боевой организации при Московском Комитете РСДРП «Советы восставшим рабочим» есть такие строки: «Казаков не жалейте. На них много народной крови: они всегдашние враги рабочих. Пусть уезжают в свои края, где у них земли и семьи, или пусть сидят безвыходно в своих казармах, – там вы их не трогайте. Но как только они выйдут на улицу, – конные или пешие, вооруженные или безоружные, – смотрите на них как на злейших врагов и уничтожайте без пощады»[9]. В 1900-е гг. на думской трибуне звучали речи разной направленности, одни депутаты говорили о проблемах и кризисе казачества, другие – о верности престолу как его природном качестве. Так, на заседании государственной думы 13 июня 1906 г. депутаты от казаков Араканцев (товарищ прокурора Таганрогского окружного суда), Афанасьев (священник) и Крюков (учитель Новочеркасского реального училища) заявляли о том, что казаки тяготятся службой и считают участие в усмирении не военной, а полицейской службой; другие донские депутаты: Васильев (урядник, б. станичный атаман ст. Федосеевской), Савостьянов и Куркин, что казаки безропотно несут службу и без приказа не уйдут, оставаясь послушными Царской воле. Но даже это вызвало иронию других депутатов[10]. Определиться в вопросе о том, так было ли недовольство казачества своим статусом или нет, непросто. В редакционном портфеле Неофициальной части «Донских областных ведомостей» немало писем как pro, так и contra. Были мнения, аналогичные высказанному казаком Моисеем Сидоровым: казаки непоколебимы в своем служении Государю Императору: «Хотим жить[,] как жили наши деды и отцы[,] мы без Царя жить не можем»[11]. Но многого стоит та часть речи идеолога казачества М.П. Богаевского, произнесенной в Новочеркасске 7 февраля 1918 г., где он сказал, что казак устал тянуть царскую лямку[12]. Правда, это был период расцвета автономистских настроений, но признан факт усталости и недовольства. Октябрьский переворот добавил казачеству поводов для политического выбора. По оценке комиссара по военным делам Донской советской республики Е.А. Трифонова поведение казачьего населения Донской обл. не было однозначным: «Масса трудового казачества колеблется на распутье. […] Характерными являются многократные перебежки казаков целыми группами на конях с оружием от нас к ним и от них опять к нам. Казаки не знают где прислонить одураченную голову. С одной стороны, восстановление старого царского режима, самовластие офицерства и помещиков, палочная дисциплина, но в то же время привычные для глаза традиционные формы, атрибуты и методы власти, которые имеют магическое влияние на казачью волю. С другой – полнейшая свобода, абсолютное раскрепощение, новый прекрасный строй жизни, но в тоже время власть с чуждыми формами с малопонятными наименованиями, с комиссарами...»[13]. Причину чувствительности казаков-фронтовиков к советским лозунгам объяснил фронтовик из бедной казачьей семьи Василий Федорович Егоров, 1893 г.р. Он не указал название своей родной станицы, но вероятно это была одна из станиц 2-го Донского округа. Отец Егорова был снаряжен на Русско-японскую войну за станичный счет, из-за чего семья лишилась войскового надела на 5 лет. Отец погиб на войне. На германскую войну таким же образом был экипирован и сам Василий, так семья осталась без надела еще на 4 года. В феврале 1918 г. он вернулся домой и со своим конем вступил в отряд т. И.М. Мухоперца – иногороднего-портного[14], который успел послужить в электротехническом батальоне одной из дивизий, расквартированных в Петрограде. Маломощные казаки имели долги перед станичными правлениями за «арматур», который нужно было «справить» перед призывом. Покрывался этот долг из сумм, получаемых правлением за сдачу в аренду перешедших к нему в распоряжение наделов земли. У таких станичных должников при старых порядках шанса заняться земледелием по возвращении домой не было. Крайне любопытно сопоставить долю забранных за долги паев и степень революционизации казачества по округам. В «Исторических и статистических описаниях станиц и городов, посещаемых Г. Военным министром при объезде Его Превосходительством Области войска Донского в 1900 году. Составлены Генерального Штаба полковником П.С. Балуевым» (Новочеркасск: Обл. Донского тип., 1900) даны сведения о доле сдаваемых в аренде за долги станичных землях, хотя и не в стандартизированном виде, что затрудняет выявление состояния в полном объеме. В станицах Сальского округа Атаманской и Великокняжеской в аренде за долги – 8,5%, в т.ч. за долги за снаряжение – 4%. В Усть-Медведицком округе в станице Кепинской – целых 9,3%. Также достаточно высокий процент в станице Котовской Хоперского округа – 2,9%. В станицах 1-го Донского округа Цимлянской – 1,63%, в Константиновской – 2,62%. Подсчет велся по соотношению к удобной земле, потому что чаще всего она и попадала в аренду. В среднем по округам доля земель, временно перешедших в распоряжение станичных правлений за долги, составляла около 1% (от 0,15 до 3%), поэтому логичен вывод, что сам факт появления станичных должников и формы погашения их долга определялись позицией местной администрации. Маломощные казаки встречались во всех юртах и округах, но не во всех были должники, например, в станице Потемкинской 2-го Донского округа их вообще нет. В ряде станиц у должников земля не изымалась, они сами ее сдавали в аренду и расплачивались с правлением. Снаряжение молодых казаков в войско также проходило по разным сценариям. В целом ряде станиц оно осуществлялось из общественных сумм. Так было в калмыцких станицах; в станице Михайловской Хоперского округа; в Раздорской 1-го Донского округа: 5,8% от общего количества удобной земли, из общественного клина, сдавалось на общественные нужды, в т. ч. и для снаряжения малолетних казаков. Отметим, что это ситуация, сложившаяся задолго до войны с Германией, но, как известно, в первое десятилетие ХХ в. на Дону проявила себя тенденция к ухудшению материального положения казаков. Статистики в отношении распределения казаков на белых и красных нет и быть не может: они, как и Григорий Мелехов, неоднократно переходили из одного стана в другой. Но некоторые тенденции отследить можно. В событиях 1918 г. появляются названия тех станиц, которые уже в 1900 г. дали высокий процент станичных должников. А.В. Голубинцев в очерке «Русская Вандея» отмечал, что в задонских станицах по реке Медведице, в т.ч. и Кепинской, в апреле 1918 г. слабо шла мобилизация в казачьи отряды для борьбы с Донской советской республикой; что большевистские ораторы свободно себя чувствовали «на майдане станицы Кепинской с речами против мобилизации и борьбы с “народной властью”». Уроженцем этой станицы был Михаил Блинов, один из организаторов красных казачьих кавалерийских частей. В расположенных на р. Сал станицах Андреевской и Атаманской возникают отряды Пимена Ломакина и Фомы Текучёва. В районе станиц Верхне-Курмоярской и Нагавской действовал отряд П.З. Чеснокова. В хуторе Майорском казак Семён Сафонов создал и возглавил отряд в сто двадцать пять штыков и сабель, начали проявлять революционную активность отряды Лобашевского и Золотарёва. Затем из них сформировалась 1-я Котельниковская рабоче-крестьянская казачья дивизия под командованием Г.И. Родина[15]. В сформировавшемся в станице Великокняжеской отряд Георгия Шевкоплясова, происходившего из крестьян Харьковской губ. Старобельского уезда Шульгинской вол., наряду с иногородними вступали и казаки. Этот красный пояс на Дону зафиксирован в воззвании Ф.Г. Подтёлкова, датированном 1918 годом: «Вы мобилизуете фронтовиков силою оружия, а у нас мобилизуют сами себя, как например, Качалинская, Иловлинская и вся левая сторона р. Дона, не говоря об Усть-Медведицкой и Усть-Хоперском округах. Все как один способные носить оружие встали на защиту трудового народа против Вас. И думаю фронтовики, находящиеся в ваших рядах повернут на вас свои штыки. Имейте в виду, за моей спиной стоит десятки тысяч штыков. Все казаки»[16]. Зимой и ранней весной 1918 г. вернувшиеся в Задонье фронтовые части создавали полковые военно-революционные комитеты, которые приступили к сотрудничеству с крестьянскими советами и Котельниковским Ревкомом рабочих-железнодорожников станции Котельниково. Известен казачье-крестьянский донской советский полк слободы Громославской 2-го Донского округа. Подобный отряд был создан в станице Орловской Сальского округа. Часть фронтовиков-казаков, особенно в северных и восточных районах Области Войска Донского, по своему положению мало отличалась от населения России, уже жила крестьянскими промыслами: извозом, ремеслом, гражданской и коммерческой службой. Сальские казаки имели некоторое отличие от правобережных. Задонье было территорией недавнего заселения. Отцы и деды нынешних казаков еще помнили свое подневольное переселение из обжитых подворий правобережных донских станиц в засушливый степной район Приманычья. Выделение из станичных общин кандидатов на переселение всегда протекало конфликтно. Известны бунты в период перевода донцов на Кавказскую линию в 1790-е гг. Составление в 1890-е гг. списков на переселение в Уссурийский край также проходило в добровольно-принудительном порядке[17]. Подобные мероприятия проходили в зимний период, чтобы ко времени весеннего сева обозы успели прибыть на новое место. Выдвинутые на переселение получали комплекс изгойства, который жил в их семьях. Основными «донорами» новых станиц Сальского округа были 1-й и 2-й Донские округа – станицы Нижне- и Верхне-Курмоярская, Баклановская, отличавшиеся малоземельем по причине высокой доли неудобий в составе юртовой земли. На переселение попадали не самые крепкие из домохозяйств, да и на новом месте им непросто было обжиться из-за того, что, несмотря на сравнительно небольшое расстояние, они попадали в иную климатическую зону – полупустынную, крайне сухой степи. Нужно было перестраивать хозяйство с зернового на скотоводство (коневодство и овцеводство). Если технологический цикл при производстве зерна занимает один сезон, то скотоводство до получения приплода требует не менее двух лет. Распространилась практика, когда казаки, оставив себе только землю под «бакшу» (огород), остальное сдавали в аренду. Крупных арендаторов даже называли помещиками, несмотря на то, что принадлежали они к разным сословиям; это были приписанные к крестьянству и мещанству, а также инородцы – татары. В административном центре Сальского округа, станице Великокняжеской, неказачье население составляло большинство. В основном это были пришлые иногородние – переселенцы из Воронежской, Саратовской губ. Встречались полтавские казаки. Тут важно отметить, что неказачье население войсковых областей состояло из иногородних, приписанных к другим губерниях Российской империи, и коренных крестьян, получивших свободу в 1861 г. бывших крепостных донских помещиков – офицеров-казаков. Отношения между казаками и иногородними в Великокняжнеской в дореволюционные годы были тесными и доброжелательными. Если поднять метрические книги этой станицы, то окажется, что сначала казаки и иногородние становились друг у друга кумовьями, а потоми перешли и к заключению между собой браков. Иное дело коренные крестьяне с их опытом крепостной зависимости. Этот слой подневольного населения сформировался из беглых малороссиян Слободской Украины, пытавшихся на Дону скрыться от закрепощения, распространяемого в XVIII в. и на эту часть империи. Войсковая старшина охотно принимала беглых, укрывая их в своих дальних хуторах. Но со временем они закрепляли их за собой. Случалось, казаки-офицеры прикупали себе людишек в центральных губерниях для поселения на офицерском наделе. На территории Сальского округа и сопредельных земель 1-го Донского округа располагались слободы – бывшие помещичьи владения: Орловка, Мартыновка, Ильинка, населенный крестьянами х. Нижний Себряков. Там отношения с казачеством сложились более напряженные. Это проявилась зимой 1917-1918 гг. Объяснять это исключительно тяжелым крепостническим прошлым было бы слишком просто. В 1860-е гг. крестьяне слободы Ильинки, что на правом берегу р. Сал, могли быть довольны своим бывшим барином полковником Ильей Денисовым. Это имение было основано его прадедом бригадиром Войска Донского Ильей Денисовым, за которым оно числилось уже по IV ревизской переписи 1781-1782 гг. До реформы крепостные были на оброке – 8 руб. сер. с душевого надела, барщины не было вовсе. На 455 ревизских душ было нарезано 3020 десятин земли, из которой 2047½ десятин признано удобной! Река рядом, есть питьевые источники, чернозем, что может быть лучше? При годовом оброке 3 640 руб. выкупная сумма получалась 60 666 руб. сер., т.е. если положить эти 60 с лишним тыс. в банк, то ежегодный процент с них составит сумму годового оброка. Власти стремились сохранить дореформенный уровень доходов землевладельцев. По собственной воле помещик Денисов делал крестьянам «уступку отстранением добавочного с них платежа на землю, ныне им отмежеванную». Речь идет о 20% от суммы выкупного платежа, которые крестьяне должны были собрать сами, и только после этого первоначального взноса они получали частичные права на землю. Оставшиеся 80% выкупа государство выдавало бывшему владельцу земли ценными бумагами, а крестьяне становились на 49 лет должниками государства. Государство принимало на себя всю тяжесть отношений с крестьянством, что имело, как мы теперь понимаем, далеко идущие и роковые последствия. Но, заметим, что ежегодные выплаты в казну с крестьян слободы – 2912 руб. – были меньше их годового оброка барину (3640 руб.)[18]. Но далеко не все помещики вот так «прощали» крестьянам одну пятую выкупной суммы как Денисов. Так, поручик Н.И. Иловайский, имея меньше, чем у Денисова ревизских душ почти в два раза, а земли – в три с половиной раза, эти деньги предпочел получить в рассрочку на три года[19]. А все потому что Иловайский заявил размер ежегодного оброка с душевого надела в 15 руб. сер., в итоге его выкупная сумма оказалась всего в два раза меньше, чем у И. Денисова. В итоге, среди донских неказаков были те, кто готов был блокироваться с казачеством, и другие, настроенные более непримиримо. Кроме того, главными землевладельцами в Сальском округе были калмыки, занесенные в войсковой реестр. Зимой 1918 г. калмыки предприняли действия, определенно направленные на изгнание пришлых с земель их прежних кочевий. Подавляющее большинство жителей станицы Платовской составляли иногородние, но зимой 1918 г. они опасались, что калмыки в любую минуту могут расправиться с ними. Как вспоминала П.С. Мальцева, в то время жительница станицы: «Страх неимоверный объял всех жителей Платовской. Из хуторов стали съезжаться граждане с ужасом на лицах, говоря, что кадеты [в данном контексте калмыки – О.М.] идут для расправы»[20]. И действительно начались нападения на хутора: угоняли скот, увозили имущество, насиловали женщин. Затем была частично сожжена станица Платовская. Даже те калмыки, которые вначале вступали в общие отряды с иногородними, в такой обстановке поворачивали оружие против них. Никого из иногородних не осталось в станице, все потянулись обозом к станции Куберле[21]. Бывший участник никифроровского красногвардейского отряда И.В. Кобылкин утверждал, что калмыки – главные зачинщики расправ над иногородними в станице Платовской. Их воодушевил приход казачьих отрядов П.Х. Попова. В Платовской убито 350 чел., в Великокняжеской – 30 чел. родственников тех, кто ушел в бега или с красным отрядом. После ухода «кадетов» поголовно все крестьяне встали в отряды Никифорова, Проданова, Ковалева, Шевкоплясова, Думенко и Буденного[22]. Ветеран-мемуарист Дубровин особо отметил, что в начале революции казачество «ишло рука об руку с солдатами старой армии [т.е. иногородними] и совместно строили советы и советскую власть на Дону», но позже, из-за «провокации белой своры» казачество заняло враждебную позицию[23]. Но по выражению другого мемуариста «суровая политическая работа» советских органов привела к тому, что население станиц – казаки и иногородние – стали ненавидеть друг друга, начался хаос. Правы все очевидцы. Психологически объяснимо, что агрессивность иногородних была связана с недоверием, вызванным появлением отряда Попова и давним чувством бесправного пребывания на донской земле. В апреле 1918 г. вспыхнуло восстание кривянских казаков на Правобережье, а в июне 1918 г. – мятеж курмоярских казаков, начало которому дало убийство ими красного казака Петра Чеснокова. Затем был убит и красный командир природный казак Черников. Тоже не в бою. На сторону белого казачества стали переходить казаки из красных отрядов. Одним из таких примеров может быть восстание полка красных казаков Орловской станицы сотника Сметанина, перешедшего на сторону Донской армии 11 (24) июня 1918 г. Чувство враждебности к казачеству, носителем которого были коренные крестьяне, стало доминировать, и стал возможным эпизод, описанный в воспоминаниях уроженца х. Нижний Себряков Д. Арчакова. Где-то жаркой осенью 1918 г. уже на подходах красных обозов к Сарепте после одного из боев при уборке трупов санитар Приходько, раздев по традиции мародерства покойника, обнаружил на груди убитого казака-офицера бумажку с молитвой «Живыя помощи» и сказал: «Эх если бы в этот бой попался Бог[,] мы бы и с ним рассчитались [,] да и всем святым досталось на орехи[.] Вырыл яму[,] посадил[,] огреб до половины землей[,] пришил к груди бумажку с надписью[:] Это белый офицер[.] Все проходящие подчиняйтесь ему[,] он вами будет командовать»[24]. В колоритном рассказе того же Арчакова наблюдается, что понятия «красный» и «хохол» были в то время синонимами (следует отметить, что иногородние чаще именовались кацапами, поскольку были выходцами из центральных губерний). Когда после неожиданной атаки казаков на хутор в плен попал один из них, у которого убежала лошадь. У него спросили, зачем он пришел. Тот ответил: объединять казаков против хохлов, которые хотят весь Дон забрать, а «мы его кровью взяли и кровью отдадим». Его расстреляли, потому что он не шел ни на какие компромиссы, твердил, что с хохлами не будет. А трех калмыков, которые везли письмо атаману Попову, отпустили, потому что они с готовностью дали любые обещания. И это при том, что калмыки именовались Арчаковым кулаками, с которыми крестьяне издавна бились цепами за землю[25]. И тем не менее даже после лета 1918 г. число казаков в отрядах Сальского и 1-го Донского округов уменьшилось, но не исчезло вовсе. Д.К. Басманов отмечал, что при отступлении к Царицыну в красных отрядах встречались кавалеристы в кадетской одежде: т.е. в казачьей форме[26]. Д. Арчаков, иногородний х. Нижний Серебряков, описал действия Фомы Текучева, казак станицы Андреевской Сальского округа, в бою под Бекетовкой 10 января 1919 г. Белые наступали со стороны Сарепты – бронепоезд, кавалерия и пехота. Бывший казачий есаул Текучев одел свои погоны, приказал своему отряду прекратить огонь и, подъехав к бронепоезду, стал кричать, что, мол, по своим бьете; и принялся корректировать огонь: «Бронепоезд скоро свой орудейный огонь переменил. Начал бить своих же белых[,] как припустит снаряд[,] аж барахло в воздухе от белых летит[.] А красныя бойцы животы рвут со смеха». Этот обстрел разметал белую конницу[27]. Итак, период единодушия достаточно весомой части задонского казачества с иногородними и коренными крестьянами был относительно недолгим. Но этого времени хватило, чтобы появились и окрепли части, ставшие в дальнейшем основой красной конницы.
Литература и источники:
_________________________ © Морозова Ольга Михайловна Первая публикация: Морозова О.М. Левобережные казаки и ранние страницы истории Первой конной // «Атаманщина» и «партизанщина» в Гражданской войне: идеология, военное участие, кадры. Сборник статей и материалов / Под ред. А.В. Посадского. М., 2015. С. 326-336. |
       
|
