Баллада о точках зрения 

То был матёрый человек, потомственный казак.

Мы попросились на ночлег, а он спустил собак.

Избушка на краю земли в изножье серых скал…

Мы отбивались, как могли, а он смотрел и ждал.

В ручье смывали кровь и грязь, отчаявшись вконец,

Да как же терпит эту мразь всевидящий Творец!

Я помню, что орал тогда  наш кочевой народ:

«Таких бы вешать без суда, чтоб не сквернили род!»

Не мне решать, коль гнев иссяк, кто плох, а кто хорош,

А те, что числились в друзьях, продали  ни за грош.

Вокруг витийствует народ, такой благой на вид,

Но тот, кто ближе подойдёт, за горло норовит.

И что-то хрустнуло в душе, и сроки настают,

Когда в походном шалаше не рай, а неуют.

Оставлю парус и весло, срублю на взгорье дом…

Но по дорогам бродит Зло в обличье молодом.

Глядит  в глаза и нагло врёт, и шумною толпой

Стучит у запертых ворот, замысливши разбой.

Я знаю это – от и до, твержу: «Проверь запор,

Не выясняй – зачем и кто, но не впускай во двор.

Не доверяй красивой лжи, не устрашись хулы,

А два жакана заложи в надёжные стволы.

И делай, что велит инстинкт, когда подступит мрак…»

Собак бы надо завести, да не люблю собак.

Из греческой мифологии 

На пыльной поляне богиня снимает наряд,

Глядит Актеон и глаза, словно угли, горят,

Жжёт жарче пожара сошедшая с неба краса,

Он знает про кару, но он не отводит глаза.

Но знает богиня, что зрит из кустов Актеон

И в гневе она, но небрежно снимает хитон.

За то, что он смотрит, ему уготована смерть,

Но сорок смертей, если б только посмел не смотреть.

Дрожит Актеон и клянёт непокорную плоть,

И молит с расплатой помедлить мгновение хоть.

И только собаки, охотничьи верные псы,

Скуля в полумраке, украдкой глядят на часы.

Когда же богиня начнет святотатца карать?

Такая порода – им надо кого-то задрать.

И жаждут собаки, чтоб зверем предстал Актеон,

Чтоб верность похерить и с лаем рвануться вдогон.

Но знает богиня устройство собачьих натур

И медлит она в кружевном неглиже от кутюр,

И юноша знает, что знает богиня, что он

Не в силах сдержать восхищения сладостный стон.

А там, у залива сидит сочинитель Гомер,

Вконец одурев от придуманных им же химер.

Дырявит пергамент узор для незрячих зрачков, –

Он в женские термы смотрел без защитных очков.

Завидуя парню, глотает старик димедрол,

И гладит кифары нагое, крутое бедро.

И знает он всё, что бессмертные с нами творят,

Когда в одночасье богиня снимает наряд.

(Про то ж, как искусно вживляет Гефест силикон,

Не знают ни Зевс, ни Гомер, ни тем более лох Актеон ).

Но знает богиня, что оперу пишет Гомер,

Ей нужен для «кума» суровый наглядный пример.

Но медлит она, но в экстазе счастливец в кустах,

Но Зевса ревнивый закон у бессмертных всегда на устах,

И всё это длится которую вечность подряд,

Пока на поляне богиня снимает наряд.

*     *     *

То ли явь, а то ли паранойя,

Сердца неожиданный бросок,–

От фигуры, вставшей за спиною,

Тень легла на выцветший песок.

Отчего я двинуться не смею?..

Ветр шипит и меркнет белый свет,

Волосы струятся, словно змеи,

Обрамляя чёткий силуэт.

Так стоим недвижно, а под нами

Шевелятся блёклые пески,

Да из трещин между временами

Тянет неизбежностью тоски.

Студит мозг, шершавит эпителий

Беспощадный эллинский сквозняк,

И в остывшем, обречённом теле

Оседает рыхлый известняк.

Будто впрямь, погибель предвещая,

Ужаснёт прекрасный женский лик,

Кровь озокеритом замещая,

Обращая сердце в сердолик.

«Госпожа, – скажу, – у Вашей тени

Волосы змеятся не к добру…»

Обернусь с усильем и смятеньем,

Гляну, каменея,..

Баллада о браконьерстве 

Глухая полночь. За валом вал крепчающий гонит норд.

Но сеть уползла в бездонный провал через шатучий борт.

А Юрка, теша добытчика зуд, сжал шнур в тисках руки

И слушал, как тычется омуль внизу в капроновые силки.

И множа выпады и финты, под лодкой ёрзал Байкал

И сгустки студёной злой воды через борта кидал.

И бился по жилам алый сок, и леденил в груди,

Но катер прожектором ночь рассёк и стал поперёк пути.

Ветер крепчал и волна росла, а в довершенье к тому

Катер сиреной ревел и слал ракеты в ночную тьму.

Какими карами он грозил – угадывать не берусь…

«Что будем делать?» – я Юрку спросил, а он мне сказал: «Не трусь!»

«Свободы, – сказал он, – я не отдам, всю жизнь стою на том.

Когда эта сука полезет к нам, обрежем сеть и уйдём».

А ветер крепчал и росла волна, прожекторный прыгал луч.

И красною рыбой плыла луна, мелькая в разрывах туч.

И резал нам скулы ветра нож, и горбился чёрный мыс,

И я подумал, смиряя дрожь – не в этом ли жизни смысл!

Где мы гребём из последних сил, тяжёлую тянем сеть.

А кто-то сверху уже решил, что мы не смеем сметь.

Мы ношу свою достойно несём, не дрогнем в последний час.

А те, кто решают – имеют всё, а чем они лучше нас!

И мы перечим во все времена, в рамках любых систем –

Можно кому-то – можно и нам, а если нельзя, то всем.

А мне говорят – Байкал один, на всех делить не расчёт.

А молодь, всплывшая у плотин, конечно, не входит в счёт.

И много другого не входит в счёт, хоть бьёт природу под дых:

И тот комбинат, и этот завод, и сточные воды их.

И мёдом сказочным по усам проходит и это, и то…

Свою удачу берёшь ты сам, иначе не даст никто.

Но сам собой не придёт успех, свободу поставь на кон.

И если закон не один для всех, – на хер такой закон. 

Доколе солон гемоглобин и сам ты не лыком шит,

Сверяй ревниво рельеф глубин озера и души. 

Пока нас носит незнамо где поэзии шаткий чёлн,

Мы ставим сети в чужой воде и рыба здесь ни при чём.

И властно вторгались в полночный бред ловцы заповедных слов –

Перешагнувшие через запрет Булгаков и Гумилёв.

…А катер бензин впустую жёг, волну не смог превозмочь,

Надсадно взвыл и заглох движок, и катер погнало в ночь.

Он бросил якорь и стал, кренясь, ничем уже не грозя.

А на берегу для грешных нас костёр развели друзья.

Там нам отпустятся все грехи  и будет всего милей

Кружка спирта  и миска ухи из пойманных омулей.

*     *     *

Во исполненье зверского стиха

Заскрежетали прямо на погосте

Утопии метизные цеха,

Где из людей выделывали гвозди.

И заготовки в дьявольской узде

Под молотом железностью гордились.

Когда страну распяли на звезде,

То гвозди пригодились. Пригодились.

*   *   *

                              «… а государственность стоит

                                  на лучевых и на берцовых»

                                                   Леонид Григорьян 

Ну, наконец-то православный скиф

избрал удел подстать своей гордыне –

ложащийся в сирийские пески

поднимет плодородие пустыни.

Крепи, варяг, придуманный редут, 

не разбираясь в подлостях дворцовых

и яблони, быть может, зацветут,

взойдя на лучевых и на берцовых. 

.*   *   *

теряя веру в скорую зарю,

нам не впервой брести в кромешном мраке

по пепелищу или пустырю.

где властвуют голодные собаки

и прекрати о вере. Перестань.

ведь нет ни воскрешенья, ни возврата

с того холма, где яму для креста

долбили подневольные солдаты.

*   *   *

По окраинам блукая,

ты углы срезать привык.

Глянул – улица какая?

«Героический тупик».

Реют призраки былого

над похмельной головой,

То ли дело, право слово –

переулок Боевой!

Вечный бой, поход крестовый,

на войне, как на войне…

Топонимика Ростова

знаменательна вполне.

Ты и сам бежал за горном 

пионеров-горемык,

зазывающим упорно

в героический тупик.

Оттого, что всем с пелёнок 

боевой гремел металл

и геройский наш орлёнок

выше солнца пролетал.

Ты под то же знамя призван

где сорвался под откос

в буераках коммунизма

откричавший паровоз.

На брусчатке воют танки, 

князь бузит «Иду на Вы»,

у орлиного мутанта

две больные головы.

Что ж, ужо тебе, разиня,

неча шляться напрямик.

Оглядись – вокруг Россия…

И дорожка под уклон…

*   *   *

О чём говорить, если жизнь к пустякам 

сведётся последнею гранью…

Утешимся, брат, и гранёный стакан, 

зальём суррогатною дрянью.

Адепты преданий, певцы перемен, 

решить не сумевшие ребус,

но тонет «Титаник» и мы  на корме,

беспомощно задранной к небу.

Но в стаде вопящих найдётся герой,

начнёт голосить марсельезу,

поскольку железом окрашена кровь 

и тянутся руки к железу.

Издревле оно разрешает судьбу

глупцов, проваливших экзамен,

найдём виноватых, кроша наобум

таких же несчастных как сами.

Да что говорить, мы такие, как есть,

в огне не искавшие броду,

нам много приятней понятие «месть»,

чем жуткое слово «свобода».

*  *  *

На дороге пологой 

после всех виражей

дверь, ведущую к Богу,

ты не ищешь уже

там, где щерятся звери.

змеи свились в клубок – 

сам становишься дверью, 

за которою – Бог.

___________________________

© Рыльцов Валерий Александрович