В этом сборнике, посвященном 110-летию со дня рождения профессора А. В. Западова, два раздела. В первый включены его работы, которые ранее не публиковались. Это воспоминания о детстве и юности, написанные в конце жизни. Далее следует его рассказ о первом дне войны, записанный с его слов близко к тексту.

  В архиве А. В. Западова нашлась его давняя статья «Из описания действий артиллерии в Тихвинской операции» (1944), которую мы тоже включили в сборник.

   В 1988 г. А. В. Западову была заказана издательством «Книга» вступительная статья к миниатюрному изданию одного из произведений древнерусской литературы, которое так и не вышло в свет. Это «Слово о чтении книг», которое размещено в этом же разделе.

   Выступая на Ученом Совете, посвященном его семидесятилетию, А. В. Западов пошутил: «Я переутомил факультет своими юбилеями». Их, действительно, было немало, начиная с 1957 года, когда Александру Васильевичу исполнилось пятьдесят лет. 4 февраля 1957 г. состоялось специальное заседание Ученого Совета, протокол которого, по счастью, сохранился, и мы решили опубликовать его в сборнике. Ведь прошло с тех пор шестьдесят лет. Давно нет в живых ректора МГУ академика И. Г. Петровского, приславшего Александру Васильевичу поздравление, нет и первого декана факультета Е. Л. Худякова, первого и единственного тогда профессора факультета К. И. Былинского. Давно ушел из жизни один из лучших профессионалов-полиграфистов в стране В. В. Попов. Многих не стало, кого мы помним и любим. Для тех, кто взял в руки наш сборник, пусть оживут они в памяти, пусть услышат они их голоса.

  Среди архивных материалов А. В. Западова нашелся небольшой очерк, посвященный его шестидесятилетию, который написала С. В. Светана (по почерку установлено авторство), почему-то оставшийся в свое время не опубликованным. Он теперь нашел свое место в разделе «Приложение».

  В этом же разделе помещена издательская рецензия А. В. Западова на вступительную статью Л. И. Лазарева к сборнику стихотворений и поэм К. Симонова в серии «Библиотека поэта». Может быть, К. Симонов ознакомился с ней и остался доволен, поскольку обратился к А. В. Западову, как к авторитетному члену редколлегии, с письмом, содержащим просьбу о включении поэмы А. Т. Твардовского «Теркин на том свете» в состав готовящегося издания. В письме содержится обстоятельный анализ поэмы, и было бы жаль похоронить его в архиве, дальнейшая судьба которого непредсказуема.

  Во втором разделе «Приложение» помещены и некоторые стихотворения, посвященные А. В. Западову: рано умершего поэта Александра Колля, закончившего университет в 1962 году; факультетского поэта — профессора И. В. Кузнецова. Он очень любил и чтил Александра Васильевича. Помещаем мы также стихотворение поэта В. Н. Бармичева и его автошарж и юбилейные стихи В. С. Виноградского.

   Среди бумаг А. В. Западова сохранилась вырезка из журнала «Крокодил», где рассказывается об одной встрече военного корреспондента Михаила Эделя в годы войны с А. В. Западовым («Сбегал в атаку»). Полагаем, что заметка будет интересна читателям.

  Руководство факультета журналистики, где более тридцати пяти лет трудился А. В. Западов, не забывало о знаменательных датах профессора: в 1967, 1977, 1982, 1987, 1997 гг. выходили юбилейные выпуски учебной газеты «Журналист». К 60-летнему юбилею был издан сборник статей его коллег и учеников «Литература и журналистика». К семидесятилетию профессора на факультете издали отдельным выпуском библиографический указатель его печатных трудов, в дополненном виде он был переиздан к восьмидесятипятилетию А. В. Западова. Стараниями его коллег и учеников к столетнему юбилею А. В. Западова был издан отличный сборник воспоминаний о нем, хранящих светлую память о покойном ученом, педагоге, патриоте России, ее защитнике.

   Вторую часть раздела сборника «Приложение» составляют преимущественно разного рода иллюстративные материалы и фотографии.

   Семья профессора А. В. Западова благодарит руководство факультета журналистики МГУ, в частности профессора Я. Н. Засурского, за память об А. В. Западове и помощь в издании его работ и материалов о нем. 

* * *

   Александр Васильевич любил армию. Физически он был очень мужественным человеком, никогда не жаловался на недомогания, стойко переносил боль. Быть может, эти его качества, столь ценимые на войне, способствовали его быстрой военной карьере. Фронтовой друг Западова, чьи воспоминания помещены в сборнике, говорит тем не менее о необычности назначения филолога начальником штаба артиллерии. Александр Васильевич в автобиографии вспоминает о любимых в детстве игрушках: военной каске и шинели («серое»), подаренных двоюродным дедом, профессиональным военным. Любивший иронию, весьма склонный даже к житейскому веселому цинизму, он никогда не позволял себе насмешки в адрес армии, военной службы. В его шутке: «Это я с виду литературовед, а в душе я артиллерист» была, как говорится, лишь доля шутки. И относилась она не ко второй части афоризма. Ему была свойственна до конца дней строгая армейская дисциплина, лучше сказать, самодисциплина. Когда я ему, например, говорила, что трудно каждое утро гулять с собакой, он отвечал: «Я не знаю, что это такое — трудно». Ему неведомы были слова «лень», «не хочется», «нет настроения». Более того, не были ему свойственны и эти состояния.

   Так сложилось, что мы много лет жили порознь. В конце 70-х — начале 80-х годов Западовы жили на писательской даче во Внукове. Там имелся телефон, но вокруг было слишком много ушей, и Александр Васильевич ежедневно шел два километра до станции Внуково, где не было телефона, проезжал одну остановку до Переделкина и оттуда каждое утро в семь тридцать утра звонил мне. Когда же 15 августа 1983 года не раздалось дежурного звонка, я поняла: случилась беда. И не ошиблась. У Александра Васильевича случился тяжелый инсульт, после которого он так до конца и не оправился, хотя прожил еще четырнадцать лет.

  Так и вспоминается фамусовское: «Вы, нынешние, ну-тка!». Александр Васильевич любил говаривать: «Я прост в обращении и безотказен в действии, как винтовка образца 1891 года». «На войне нет неверующих», — говорил он мне. — Только молитва спасает, а пуля, известное дело, — дура».

  В последние годы он много болел, часто терял сознание. Помню, осенью 1995 г. приехала «скорая». У Александра Васильевича посинели губы, ногти, врачи перешли в другую комнату, попросили разрешения позвонить по телефону. Я не отходила от постели Александра Васильевича. Вдруг слышу голос врача: «Мы с Мясницкой. Мы здесь немножко задержимся, чтобы уж сразу констатировать смерть: старик здесь умирает».

  Не дай бог, как говорится, кому-нибудь такое услышать. Вспомнила: «Спасает молитва». Я по своему воспитанию не могла быть религиозной. Но чуть ли не первый раз в жизни испытала потребность в молитве. «Господи, — сказала я, — ни о чем больше никогда не попрошу, но спаси его, пусть он поживет еще!». По-моему, прошло минуты две, не больше. Александр Васильевич вдруг открыл глаза и приподнялся на диване.

   — Ты что плачешь? — удивленно спросил он.

   — Доктор! — закричала я.

  Минут через двадцать «скорая» уехала. Александр Васильевич после этого прожил ровно два года. Да, «на войне нет неверующих».

  После войны Александру Васильевичу предлагали остаться преподавать в Военной академии, но он очень любил свой XVIII век и отказался. Как-то одна из аспиранток сказала мне: «Больше всего мне нравится слушать лекции Западова по XVIII веку. Он так замечательно расхаживает по нему в домашних туфлях и халате».

  Барышня неожиданно подметила особенность лекции Западова — его способность личностно проникаться эпохой, рассказывать о ее деятелях как о близко знакомых людях. Он вспоминал, как однажды студент спросил его, как он познакомился с Павлом Петровичем (речь шла об императоре Павле). Может быть, пошутил?

  Но однажды в Переделкине к нам за стол подсел молодой поэт (его стихи, посвященные Западову, напечатаны в «Приложении») и, обращаясь к Западову, спросил: «Александр Христофорович, меня очень заинтересовала Ваша теория стихосложения…». Признаться, я подумала, что он перепутал отчество Александра Васильевича с отчеством его жены Гаянэ Христофоровны. Оказалось, что он перепутал фамилию Западова с фамилией Востокова Александра Христофоровича (1781—1864). «Я из другой части света», — ответил Александр Васильевич, мгновенно поняв характер ошибки.

   Восемнадцатый век А. В. Западов знал отлично, хорошо помнил на память Державина, часто цитировал Сумарокова, Хемницера, Карамзина («Одни хотят все взять, другие хоть что-нибудь спасти» — я часто повторяю за ним).

  Но не только XVIII век он знал. С иронией говорил Западов об одном пушкинисте, который был специалистом «только по михайловскому периоду» и на другие вопросы по Пушкину отвечать отказывался.

   У Западова-артиллериста «все ружья стреляли» и метко попадали в цель.

  Александр Васильевич рассказывал, как однажды, когда он проходил действительную службу, к ним приехал генерал с ревизией. Увидев Александра Васильевича верхом на лошади, спросил:

   — Какое училище кончали?

   Александр Васильевич никогда не учился в военном училище, но не моргнув глазом ответил:

   — Михайловское, товарищ генерал.

   Тот в ответ кивнул и добавил:

   — Вижу по посадке.

   Когда Александр Васильевич рассказывал об этом эпизоде, он почти по-детски радовался и гордился.

   Приезжая ко мне, на вопрос, поест ли он, любил отвечать: «Я, как солдат, всегда хочу есть и спать».

   Александр Васильевич Западов дважды был ранен на войне, награжден пятью боевыми орденами, многочисленными медалями, последняя из которых «За победу над Японией» за подписью Президента РФ В. В. Путина получена к его нынешнему юбилею. Дело в том, что в связи с многочисленными его переездами после войны справка о награждении была затеряна, и только сейчас появилась возможность получить его последнюю военную награду. Конечно, правнук Александра Васильевича — Георгий Западов — сохранит правительственные награды своего славного прадеда, в которых отражено его участие в войне от первых сражений до последних (от обороны Москвы, Ленинграда, Заполярья — до Японии).

    Как-то Александр Васильевич предложил моей семилетней дочери Тане пойти с ним погулять с собакой. Вернувшись, Таня рассказала, что они повстречали знакомого Александра Васильевича, генерала, который сказал: «Какая хорошенькая девочка. Кто же ее мама?». «А мама еще лучше», — ответил Александр Васильевич. «Узнаю артиллериста!» — продолжала рассказывать дочь к немалому моему смущению.

  С благодарностью вспоминают А. В. Западова студенты, аспиранты, соискатели научных степеней. Мне хочется подыскать подходящий эпитет для оценки А. В. Западова как научного руководителя.

  Когда-то А.П. Чехов восхитился определением слова «море», данным гимназистом: «Море было большое». Подражая ему, напишу: «А. В. Западов был хорошим научным руководителем». Он в совершенстве владел таким жанром, который я бы определила словом «беседа».

   Он умел разговорить собеседника, определив сразу круг его интересов, исследовательский потенциал, выявить научную проблему, точно и умно сформулировать тему, обозначить круг возможных источников и… дать полную свободу подопечному, не досаждать ему мелочной опекой! Как он умел пройтись «рукою мастера» по готовому тексту и с удовлетворением и правом поставить свою фамилию как научного руководителя! Так, вероятно, делали и мэтры, подобные Дюма или Родену, когда подписывали свое имя на работах избранных помощников.

  Александр Васильевич мог блестяще обозначить границы исследования, обучал умению вовремя поставить точку. «Проще всего написать диссертацию, — шутил он. — Труднее ее защитить». А. В. Западов был поистине незаменимым организатором защиты, умел найти компетентных и доброжелательных оппонентов, строго следил, чтобы вступительное слово диссертанта не было длинным, контролировал даже одежду диссертанта (обязательно в черном костюме!). Он не мог забыть об одной барышне, пришедшей на защиту в розовом платье («эта дура в розовом платье» — только так вспоминал о ней впоследствии он).

   А.В. Западов был талантливым администратором. Уверенно могу сказать, что его власть ни для кого и никогда не была тягостна. Его любили подчиненные за демократизм, атмосферу великодушного равенства, которая всегда присутствовала в его руководстве. Александр Васильевич никогда не унижал людей. Именно поэтому его распоряжения и просьбы выполняли охотно, даже с радостью, подсознательно ценя, видимо, минуты общения с ним. Александр Васильевич каким-то непонятным образом умел повышать самосознание каждого человека, вступавшего с ним в контакт, почувствовать собственную значимость.

   Я много работала с Александром Васильевичем. Он иногда говорил: «Как я люблю эту „домашнюю академию“».

   Как-то Владислав Антонович Ковалев сказал мне: «Вы с Александром Васильевичем пишете в разной тональности. У него всегда (он напел): „ Легко на сердце от песни веселой“ , а у Вас „Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…“» (тоже напел). Надо отдать должное его проницательности. Но я ему была благодарна. Он все-таки признал наш дуэт. 

* * *

   Я хочу записать то немногое, что помню из рассказов А. В. Западова об Анне Андреевне Ахматовой, которая гостила у него на Кутузовском проспекте зимой 1964—65 гг. Я не была знакома с Анной Андреевной, поэтому могу напомнить одного из героев С. Довлатова из рассказа «На улице и дома». Кажется, его фамилия была Габович. Он писал книгу «Мои встречи с А. А. Ахматовой, которые не состоялись». Шутка, конечно. Но все-таки я кое-что помню из рассказов Александра Васильевича. И ведь это помню только «я», так что простите меня великодушно за публикацию запомнившихся мне штрихов.

   Александр Васильевич был человеком, уверенным в себе, хорошо знавшим жизнь и особенно не обольщавшимся относительно людей и их достоинств. Но к Анне Андреевне он относился почтительно, даже несколько стеснялся ее, как будто был мальчиком рядом с авторитетным учителем. Анна Андреевна, похоже, это чувствовала. Так, Александр Васильевич от руки старательно переписал две редакции ее «Поэмы без героя» и попросил Анну Андреевну поставить под рукописью свой автограф, что она охотно сделала. В ее дневниках несколько раз упоминается, что надо дать рукопись «Поэмы…» Александру Васильевичу.

   К сожалению, в его архиве сохранился лишь окончательный текст «Поэмы…», а промежуточный кто-то незаметно унес, когда знакомился с ним, увы… Александр Васильевич с неизменной гордостью показывал автограф, хотя ему никак не было свойственно утверждать свою личность упоминанием близкого знакомства со знаменитыми или сильными мира сего. Он, знаю, даже хранил завернутые в пленку кусочки мыла, которыми умывалась Анна Андреевна, иногда повторял, что в Союз писателей рекомендовала его именно она и что рукопись рекомендации мгновенно исчезла, «испарилась», словно ее и не существовало.

   Видимо, Анна Андреевна у многих вызывала такое почтительное отношение. Так, помню, преподаватель нашей кафедры, переводчик Михаил Васильевич Игнатов, рассказывал, что как-то оказался с Ахматовой в одном санатории в Болшеве и ему пришлось сидеть с ней в столовой за одним столом. «Вот му?ка-то была! — рассказывал он. — Я боялся лишнее слово сказать». А вообще-то, Игнатов был рассказчиком, любителем разных знакомств и литературно-бытовых историй.

 Тому, что Игнатов стеснялся Анну Андреевну, я не удивляюсь, но в Александре Васильевиче наблюдать такую почтительную робость мне было странно. Думаю, что именно поэтому в ту зиму Александр Васильевич с женой Гаянэ Христофоровной уехали в Дом творчества, оставив Анну Андреевну временной хозяйкой в квартире на Кутузовском проспекте.

  Что касается меня, то мне, как говорится, и бог велел испытывать перед ней робость. Александру Васильевичу, видимо, все-таки хотелось познакомить меня с Ахматовой или, может быть, погордиться передо мною ее присутствием в его квартире. Во всяком случае, он как-то попросил меня съездить к нему домой и взять в столе какие-то необходимые ему для Ученого Совета бумаги, что я должна была исполнить. У двери квартиры №102 я позвонила. Мне никто не открыл. Я позвонила еще раз. Как оказалось, домработница Ольга Андреевна, на попечение которой была оставлена Анна Андреевна, куда-то вышла. Мне не оставалось ничего другого, как открыть ключом дверь.

  Анна Андреевна занимала комнату Гаянэ Христофоровны, которая располагалась при входе в коридор направо, и в кабинет к Александру Васильевичу нужно было пройти мимо открытой двери, из которой раздавались голоса. Я несколько потопталась на пороге, надеясь, что кто-то обнаружит мое появление, но никто не вышел в прихожую. Из комнаты раздавался мужской голос, читавший стихи:

Лучше встать и сказать.

Пусть за это тебя обезглавят…

  Я запомнила день, когда это происходило, потому что это был день моего рождения — 8 сентября 1964 года. Я узнала автора стихов: это был Наум Коржавин.

   Я робко прошла мимо полузакрытой двери и увидела сидящую в кресле Анну Андреевну, рядом на стуле сидел, видимо, Наум Коржавин с тетрадью или книгой в руках — я не рассмотрела. Взяв необходимые бумаги, я так же незаметно ушла из квартиры, как и вошла в нее, в полной мере осознавая нелепость и двусмысленность моего пребывания там. Что же, я не одна оказалась в числе тех, кто робел в ее присутствии, потому что невероятным казалось, что передо мной живая и настоящая Ахматова, принадлежащая полуволшебной эпохе Серебряного века, давно и безвозвратно ушедшей.

  Мне довелось еще раз увидеть Анну Андреевну, но уже мертвую, в гробу в мартовский день 1966 года во время панихиды в морге Института им. Склифософского, где она скончалась. У гроба стоял Лев Николаевич Гумилев. В общем, народу было немного. Состоялся траурный митинг. Вел его Виктор Ефимович Ардов, державшийся как-то неловко, словно выступал в каком-то не свойственном ему амплуа.

  Анна Андреевна, очень похожая на себя, лежала в гробу. Грязноватый зальчик больничного морга, растерянно переговаривающаяся между собой кучка московских литераторов, среди которых мне запомнился Арсений Тарковский, наскоро оповещенных о печальном событии. Скромные зимние букетики цветов. Никаких венков. Так первый раз, начерно, провожали в последний путь Анну Андреевну Ахматову.

  Зима 1964—65 гг. была временем широкого международного признания Ахматовой как великого поэта России. В 1964 году она едет в Италию, где ей торжественно вручают международную премию «Этна-Таормина» за 50-летие поэтической деятельности. Незадолго до этого в Италии был издан сборник ее стихов.

  Анна Андреевна с большим волнением собиралась выехать в Европу. Она знала, что предстоит еще поездка в Англию, где ей должны были присудить степень почетного доктора Оксфордского университета. Александр Васильевич, никогда не отказывавшийся от тонкой иронии, когда говорил о женских слабостях или привычках, здесь изменил себе, рассказывая, что в ожидании Оксфордской степени Анна Андреевна даже посадила себя на строгую диету, опасаясь, что докторская мантия на ней не сойдется. «Не правда ли, это очень мило, по-женски?» — улыбался Александр Васильевич.

  В доме у Западовых часто что-нибудь терялось. Тогда Анна Андреевна величественно произносила: «Ищите, пока Ахматова здесь».

  Узнавая о чьем-либо неблаговидном поступке, Анна Андреевна философски заключала: «Сволочи на земле распределены равномерно».

  Анна Андреевна часто слушала радио, предпочитая его телевидению. Иногда комментировала услышанное. Шла какая-то передача о Чехове. Прозвучала традиционная цитата: «Чехов говорил, что в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Анна Андреевна возмущенно прокомментировала: «Никогда такой глупости Чехов не говорил. Если у меня не такой нос, что же, я жить не должна? Это не Чехов говорил, а герой его пьесы Астров!» — заключила она поучительно. Анна Андреевна любила прозу Чехова, но к пьесам относилась скептически. «Ишь, Войницкий упрекает Серебрякова, что тот ушел в отставку и о нем совершенно забыли. Обидным ему кажется, что они когда-то с жадностью и восторгом читали его статьи, считая их великими. Себя и вините», — возмущалась Анна Андреевна.

   Не любила она и пушкинских строк:

Только вряд

Найдете вы в России целой

Две пары стройных женских ног…

  «Что за вздор, — говорила Анна Андреевна. — У русских женщин прекрасные ноги».

   Фронтовой друг Александра Васильевича, а потом студент и выпускник журфака ЛГУ полковник КГБ Ким Александрович Демин познакомился с Ахматовой в доме Александра Гитовича, многолетнего своего приятеля. Горячий и доброжелательный, в душе гусар, трогательно любивший поэзию, столь далекую от его служебных обязанностей, Ким буквально влюбился в Анну Андреевну. Большой охотник выпить, он как-то весь вечер говорил Анне Андреевне комплименты. Встав перед ней на колени, он торжественно провозглашал: «Вы, Анна Андреевна, всегда были королевой русской армии, а теперь Вы навсегда стали королевой советской армии!». Александр Васильевич на следующий день упрекнул Кима: «Ну что за чушь ты нес вчера. Извинился бы хотя бы перед Анной Андреевной». Ким позвонил Ахматовой, попросил извинить его. Анна Андреевна невозмутимо ответила: «Успокойтесь, Ким. Вы вели себя, как обычно».

  А. В. Западов всегда интересовался творчеством Анны Ахматовой, к нему не раз обращалось руководство издательства «Советский писатель» за советами по поводу состава сборников «Библиотеки поэта», посвященных А. А. Ахматовой. Тон рецензий А. В. Западова всегда оставался в высшей степени уважительным. Когда в издательстве сомневались, стоит ли публиковать некоторые неизвестные стихи поэта, А. В. Западов немедленно отвечал, что стоит: ведь их же писала А. А. Ахматова! Рецензируя вступительную статью А. А. Суркова к сборнику стихотворений и поэм А. А. Ахматовой в 1976 г., А. В. Западов отмечал, например, что, хотя «Реквием» в книгу не входит и в статье не разбирается, «было бы целесообразно характеризовать поэму в статье, объяснить ее отсутствие в сборнике».

  А.В. Западов рекомендует обязательно отметить переводческую деятельность А. А. Ахматовой, напомнить читателям о сборнике «Корейская классическая поэзия», о переводах славянских, латышских и западноевропейских поэтов, выполненных блестяще Анной Ахматовой. «Стих Анны Ахматовой также заслуживает разбора и оценки в статье, открывающей книгу ее произведений», — говорится в рецензии. Кое-какие фразы из статьи А. А. Суркова автор рецензии рекомендует исключить, например со с. 4 статьи: «Погруженная в мир интимных переживаний… религиозной мистики». «И без них картина прояснена достаточно», — заключает рецензент, в целом считая, «что статья А. А. Суркова вполне отвечает своему назначению. В ней изложен взгляд на творчество Анны Ахматовой, поэта, собрата по перу, который отлично знает историю литературы, ее роль и место в литературном процессе последних десятилетий». 

* * *

   Писал и говорил Александр Васильевич по-разному, то есть стилистически его устная речь очень отличалась от письменной.

   Во всех воспоминаниях об Александре Васильевиче Западове отмечается его удивительное остроумие. Я постаралась вспомнить кое-какие из его острот, хотя, конечно, большей их части была уготована мотыльковая жизнь («не более дня»). Таковы, увы, «законы жанра», как говаривал Александр Васильевич.

   В непринужденном разговоре он был неизменно остроумен, находчив, легко, просто и оригинально использовал цитаты, обнаруживал и начитанность, и редкую память, непринужденно играл словами, что было, несомненно, влиянием поэтики начала XX века, в атмосфере которой он формировался как творческая личность.

   Сейчас в школах преподают особый предмет, который, кажется, называется основами жизненной безопасности или как-то в этом роде. По радио тоже часто передают советы «на всякий случай», разбирая опасные ситуации, возникающие в жизни, с советами, как себя вести.

  Для Александра Васильевича юмор был в значительной степени универсальным средством защиты от неблагоприятных жизненных обстоятельств. Он снимал остроту высказывания, часто скрывал его авторство, обозначал уровень интеллекта, располагал к себе собеседника, создавал непринужденную атмосферу беседы.

   Одна из разновидностей его юмора была основана на употреблении цитат. Он хорошо знал литературу, обладал отличной памятью, умел читать, извлекая из «глубины строки» нечто скрытое, часто «вечное», что удивительно умел соединить с событиями современности, поступками и поведением людей, так что цитаты оживали, освещенные лучом современного ума и вечного опыта тех, кто их писал когда-то.

  Александр Васильевич хорошо знал поэзию начала XX века, обэриутов, особенно любил Д. Хармса, Н. Олейникова. Именно от них к нему пришло удивительное внимание к звуковой оболочке слова. Эти мотыльки его остроумия рождались внезапно и жили секунды, но были блестящими украшениями его речи.

  «Тутузка», — говаривал он про коридор-кухню в нашей квартире с узким проходом.

   Племянница Александра Васильевича упрекнула его, что он запамятовал о ее назначении старшим редактором. «Я же Вам много раз говорила об этом», — обиделась она. «Прости бога ради, — извинился Александр Васильевич. — Я думал, ты говорила, что стала старше редактора».

   Когда в семье случались ссоры, он любил процитировать Е. Шварца: «Пойду, сражусь с Драконом, отдохну от семейной жизни».

   Острот каждодневно было множество, но они рождались и улетали, прекрасные, легкие и недолговечные, словно мотыльки. Их никто не записывал, кое-кто повторял, но долго они не жили, однако заметно определяли образ Александра Васильевича в памяти всех, кто его знал и любил. «Будем соблюдать очередность неприятностей», — шутливо заключал он, когда собеседник слишком обременял его проблемами. Или: «Писание диссертации — процесс увлекательный, но главное — уметь поставить точку». «Лучший гонорар — это зарплата». «Я давно уже воспринимаю свои заработки как налог на свою жизнь». О человеке, несколько раз женившемся, он как-то сказал: «Я видел его совсем недавно, две жены тому назад». Об одной очень сурового нрава аспирантке, отец которой, напротив, был человеком мягким и добрым, Александр Васильевич заметил: «По-моему, она родилась без посредства отца».

   «Не стреляют — уже хорошо».

   У Некрасова в главе «Сельская ярмонка» есть такая строка: «Идет мужик с бараниной, с бараниной, с бараниной…». Александр Васильевич, увидев Н. С. Гаранину, рядом с которой шел высокий студент, мгновенно прокомментировал: «Идет мужик с Гараниной, с Гараниной, с Гараниной…».

   На лекции к нему любили приходить студенты с других курсов, даже с других факультетов, поэтому аудитория всегда была переполнена. Александр Васильевич, поднявшись на кафедру, обратился к студенту, который продолжал ходить по аудитории:

   — Молодой человек, что Вы бродите?

   — Да у меня стула нет, — ответил тот.

Александр Васильевич мгновенно:

   — Обратитесь к врачу, — под общий хохот, разумеется.

   Если при нем начинался слишком пустой бытовой разговор, склонявшийся к досужим домыслам, Александр Васильевич предлагал: «Поговорим лучше об искусстве: кто с кем живет».

  Одна из наших дам, пригласив друзей на День рождения, старательно угощала Александра Васильевича пирожным («скушайте безе, это очень вкусно»).

   — Без «э»? Без «э» не буду, — отвечал Александр Васильевич.

   «Э… дамский сыр?» — говаривал он.

   Когда приехавшая болгарка подарила ему коробку шоколадных конфет «Малчик», Александр Васильевич мрачно заметил: «Не буду я есть их конфеты. Они „мальчик“ без мягкого знака пишут».

   Узнав, что одна из преподавательниц переехала жить в Коньково, Александр Васильевич переспросил: «В Коньково-Горбуньково?».

  Любил он цитаты из Аверченко «Подходцев и другие». «У меня только десятирублевые бумажки», — уплачивая членские взносы, посетовал кто-то. «Впредь нужно быть избирательнее в выборе средств к существованию», — наставительно процитировал А. В. Западов Аверченко («Подходцев и другие»). Молодому прапорщику так наставительно советуют товарищи, занимая у него деньги, когда прапорщик заявляет, что у него «только трехрублевки».

   Когда кто-то из молодых аспирантов пожаловался ему, что все майские праздники работал на дачном участке, Александр Васильевич мгновенно процитировал Зощенко: «Как говорится, „мужчина полезен в смысле дров“».

  Не всегда Западову удавалось избежать опасных цитат. Да, он был на редкость «меткий стрелок». Помню, когда произошла отставка Хрущева, Александр Васильевич процитировал Е. Шварца: «Человека легче всего съесть, когда он болен или уехал отдыхать» («Тень»). После смерти другого партийного лидера процитировал Гоголя: «Вот напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг, и много напишут всякой всячины; а ведь если разобрать хорошенько дело, так на поверку у тебя всего только и было, что густые брови».

  Не перестаю удивляться, как он мог так точно извлекать нужные цитаты в подходящий момент.

  «Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» — спросил Александр Васильевич М.В. Игнатова, защитившего диссертацию на тему «Антифашистская тема в литературе Польши».

   Об одной сотруднице, неожиданно проявившей не свойственную ей доброту, отозвался цитатой из «Дракона»: «Она так давно живет среди людей, что иногда сама превращается в человека» («Дракон»).

   «Галина Андреевна Белая — не дочь Андрея Белого?» — спросил его как-то студент. «Даже не однофамилица», — мгновенно ответил Западов.

   Когда я принимала снотворное, Александр Васильевич комментировал: «О чем думает тупица, когда ей не спится» (стихотворение Н. А. Некрасова «О чем думает старуха, когда ей не спится»).

  Поздравляя профессора В. Г. Березину с днем рождения, написал: «Такая Березина была не под силу Наполеону».

  Любивший Д. Хармса, Н. Олейникова, А. И. Введенского, он часто их цитировал. Многие стихи Д. Хармса хранятся в его архиве, перепечатанные на машинке. Я не знаю, вошли ли эти стихи в современные сборники. Постоянно упоминал Н. Олейникова:

Я влюблен в Генриетту Давыдовну,

А она в меня, кажется, нет.

Ею Шварцу квитанция выдана,

Мне квитанции, кажется, нет.

Ненавижу я Шварца проклятого,

За которым страдает она.

За него, за умом небогатого,

Замуж хочет, как рыбка, она… и т. д.

  Сам он тоже любил сочинять подобные стихи. Помню, я жила у сестры на станции Плю?щево (Казанская ж. д.). Однажды там почему-то проезжал Хрущев, и столпились люди, ожидая его появления. Александр Васильевич мгновенно продекламировал:

На остановке Плющево,

На станции Плющёво,

Мы увидали Хрущева,

Мы видели Хрущёва,

Поющего и пьющего

И роста небольшого,

Мы увидали Хрущева,

Мы видели Хрущёва.

  Когда я огорчилась, что к обеду мало осталось супа, он советовал: «Суп можно удлинить».

   Как-то мы с ним зашли в профессорскую столовую пообедать. За стол к нам подсел пожилой преподаватель, очень внимательно нас рассматривавший, а затем назидательно сказал, обращаясь к Александру Васильевичу:

   — У меня жена уехала в санаторий на три недели. Мне и в голову не пришло кого-нибудь к себе позвать.

   Александр Васильевич мгновенно:

   — Это обычно приходит не в голову.

   Когда предстояло торжественное событие или должны были прийти гости, Александр Васильевич цитировал Салтыкова-Щедрина: «Нужно вымыть шею под большое декольте».

   Покойная дочь Александра Васильевича Леночка была избрана депутатом одного из районов Ленинграда. В день выборов Александр Васильевич отправил дочери телеграмму: «Шести утра пою романс: „Мой голос за тебя и ласковый, и томный…“. Папа».

   Помню, молодой преподаватель подошел к нему со словами: «Александр Васильевич, у меня к Вам большая просьба». «Сколько?» — не задумываясь, парировал Западов.

   Последние годы жизни Александр Васильевич с трудом говорил и писал, плохо двигался, часто терял сознание, не мог долго стоять. «Ты у меня стоик», — говорила я ему. «Сидик», — отвечал он не без горечи, но с неизменной иронией.

   Элементарные вопросы, без которых не обходится жизнь, он умел облекать в оригинальную форму, применяя метафору. Так, например, у молодой женщины, имевшей сына по имени Кирилл, он спрашивал: «Как поживает Просветитель?». Даже, благодаря за обед, говорил иногда цитату: «Щи, моя душа, сегодня очень хороши» (Собакевич).

   Вкрапленные в бытовую речь «микроцитаты», обороты, сравнения, замечания никогда не бывали утомительными. Умело выхваченные из памяти, вставленные в современный контекст, они часто обретали новую жизнь, непосредственно связанную с образом Александра Васильевича, с одной стороны, с другой, подчеркивали вневременную ценность произведений классиков. 

   Лекция — основной научно-учебный жанр вузов. Однако теоретические его основы слабо разработаны. Сохранилось устойчивое словосочетание «читать лекцию», поскольку лекторы средневековых университетов лекцию буквально читали вслух по редким в то время книжным изданиям, массе студентов недоступным.

   Современная лекция таковой, разумеется, быть не может. Правда, однажды я услышала рассказ студентки Тимирязевской академии о том, что академик Т. Д. Лысенко приходил на лекцию с томом «Агробиологии», автором которой он значился, вставал на кафедру и говорил: «Здесь у меня все правильно написано» и начинал читать. Почтение к нему было так основательно выращено, что никто ни разу не пожаловался и не возмутился. Прочитать в учебниках курс может любой. Так о чем же говорить в лекциях? Коротко излагать основное, по-новому систематизировать основополагающие части курса? Сообщить в лекции о новейших исследованиях? Делать обзор имеющейся литературы по курсу? Может быть, следует в лекции сообщить исключительно свою точку зрения? А вдруг она ошибочна? Такое тоже бывает. Как я уже сказала, лекции А. В. Западова пользовались большим успехом у студентов, собирали много слушателей. А ведь их, как говорится, на мякине не проведешь. Разумеется, привлекал в них и личностный элемент — чувство юмора, остроты — особенности А. В. Западова–человека. Но главное — в высшей степени было Западову свойственно чувство меры. Недаром он любил повторять:

Привык кто нюхать лет хоть пять,

Тот знает, сколько надо взять.

   Кажется, надо напомнить современному читателю, что речь идет о табаке (а не о чем-то другом), который в XVIII веке охотно нюхали даже женщины. Екатерина II, например, специально брала табак только левой рукой, поскольку правую часто приходилось подавать для поцелуев, и императрица понимала, что табачный запах от руки далеко не всегда мог быть приятен целующим.

   А.В. Западов часто вставлял в лекции небольшие истории о замечательных людях. Особенно ценили студенты сведения о личных встречах лектора с ними. Я не склонна теперь рассматривать их как некий развлекательный материал, снижающий научно-учебное значение его лекций. Эти миниатюры-воспоминания способствовали созданию живого образа ушедшего в прошлое человека, возбуждали интерес к нему и невольно способствовали последующей интеллектуальной жизни слушателей. Не сомневаюсь, например, что никто из студентов А. В. Западова не обошел вниманием произведения Ю. К. Олеши «Зависть», «Ни дня без строчки» и др., услышав одну из «интермедий» А. В. Западова на лекции.

   Юрий Карлович в ожидании гонорара обычно говаривал: «Все хлеб да хлеб, а ведь хочется иногда и сисиську». Или, получив аванс и отпраздновав начерно событие, звонил главному редактору:

   — Александр Васильевич, я не согласен с договором.

   — Что Вас не устраивает, Юрий Карлович?

   — Там написано всюду: «именуемый в дальнейшем „автор“».

  — Да уж такова установившаяся форма.

 — Нет, я хочу, чтобы договор переделали и напечатали: «именуемый в дальнейшем Юрой».

  Как-то в лекции по основам редактирования А. В. Западов сказал, что К. И. Чуковский не переносил опечаток, и передал студентам его гневный монолог: «Понимаю, что редактор не заметил: он, понятное дело, университет кончал. Корректор пропустил! Тоже, поди, техникум закончил. Но наборщик, наборщик как мог не заметить?!».

   Подводя итоги этой части воспоминаний, могу сказать, что юмор его имел следующие разновидности:

1. Афоризмы.

2. Обыгрывание звуковой оболочки слова.

3. Использование цитат.

4. Реплики в диалогах.

 Члены литературного объединения «Серапионовы братья» обычно приветствовали друг друга словами: «Здравствуй, брат. Писать очень трудно». Александр Васильевич любил добавлять: «Ни за что не стал бы, если бы за это не платили деньги». «Чтобы научиться писать, надо только одно делать — писать», — рекомендовал он студентам. «Профессионализм рождается только благодаря многократным повторениям одних и тех же действий», — не уставал повторять Западов и добавлял при этом: «Профессионализм лучше всякой свободы».

   Как-то Александр Васильевич сказал мне: «Я к тебе очень хорошо отношусь. Ну… лучше относиться к человеку я просто не могу». Я запомнила эти слова и до сих пор горжусь ими.

   Есть и еще одно воспоминание. Дочь Александра Васильевича передала мне свою беседу с Гаянэ Христофоровной в период острейшей драмы наших отношений. Та, рассказывая Лене обо всем, заметила: «Он её так любит…».

  Об этом я тоже всегда помню. Александр Васильевич не был сентиментален и не баловал меня объяснениями.

____________________

© Соколова Елена Петровна