Осмысление современности предшествует размышлениям о ней. В поисках смысла трудно провести границу между разумом и чувством, поэтому в интуициях современности обнаруживается тревога, которая порождается ощущением исчезновения времени. Пропажу, как водится, заметили не сразу и не вдруг. Прошедший ХХ век, начавшись с догадок о неоднородности и возможности «сжатия» времени, продолжился проектами под лозунгами «время вперед!» и завершился разноголосыми восклицаниями о нарастающем безвременье. Расследование «кражи века» пока, в основном, ограничивается сбором свидетельских показаний. Так, например, очевидец происшествия Андрей Вознесенский вполне определенно зафиксировал факт отсутствия времени:

                    «Нет времени читать статьи глупцов,
                   набрать грибов ни в Бологом, ни в Бремене
                   нет времени. И даже на любовь
                   нет времени.
                   …
                   Время – душа пространства. Не спеша
                   хоть это уясни без озверения.
                   Места остались. Но душа ушла!
                   НЕТ ВРЕМЕНИ».

Тревогу не рассеивают и ссылки на относительность различных конструкций и образов исторического времени (Гегель, Ясперс, Хабермас). Переживается именно гамлетовская интерпретация ситуации: «…распалась связь времен…»

Острота ощущения может быть различной. Но, по крайней мере, исчезает плавность, однородность, ламинарность течения времени.

Распадается привычная основательность времени, теряется уверенность в темпоральной принудительности событий. На таком фоне слово «современность» постепенно перестает быть средством упорядочения, регуляции самоопределения человека в потоке социального времени. И напротив, его использование становится поводом для сомнений в идентичности для людей и социальных общностей, формой легитимации случайных и заимствованных по сути попыток найти себя, пусть даже и сугубо «точечным» образом в турбулентностях социальных изменений.

Конвергенция знаковой природы социальной реальности оборачивается дивергенцией ее базовых смыслов. В текстах современности цитаты пересекаются и расходятся. Буква знака коммуникации (У. Эко) интерпретируется в смыслы знака беды (В. Быков).

Ос-мысление современности и размышление о формах ее представления и развертывания есть разновекторные процессы. (На значимость этого различия, в частности, обращает внимание Р. Рорти [1] ).

Но в отношении к современности эти векторы объединяет и роднит глубинная внутренняя несогласованность, напряженность. И смыслы ускользают из словесной формы «современность». И слово при ощутительном языковом опробовании обнаруживает составность, искусственность и прагматическую неверность.

В словоупотреблении «современность» проявляется парадокс неопределенности общепринятого, когда, казалось бы, самые понятные и очевидные понятия на поверку оказываются неточными, приблизительными, требующими дополнительных пояснений, согласований, взыскующими коммуникаций.

Парадоксальность, внутренняя коммуникация слова, языкового конструкта «современность» подобна коллизиям развертывания смыслов и в более широких, порождаемых им оппозициях «современность и социальная реальность», «современность и социальная коммуникация», «коммуникация и социальная реальность».

На семантическом «пятачке», в имманентности языка обнаруживается макросоциальная проблема, когда формирующийся на основе распространения коммуникативных практик и технологий специфический способ миропонимания, с одной стороны, основывается на динамических представлениях о социальной реальности («социальное время», «социально-историческая преемственность»), а с другой стороны, принципиально ограничивает их естественное воспроизводство в жизни общества.

Интенсивность коммуникации, ее избыточность относительно возможностей антропной морфологии осмысления социальных изменений приводят к закупориванию «темпоральных» пор общественного организма и жизни каждого отдельного человека. Современность ограничивается ежедневностью. В ней зачастую даже не хватает трансцендентального качества, чтобы стать повседневностью. Возможно, ситуация даже более сугубая, когда ежедневность «размазывается» по текущей поверхности социума, держится только тонкой коркой случайного, обнаруживается в самозваной и корыстной все-сейчас(т)ности. Наступает вневременность.

                    «Страны путают карты, привыкнув к чужим широтам,
                   И не спрашивай, если скрипнет дверь.
                    «Кто там?» – и никогда не верь
                   отвечающим, кто там.
                   А. Бродский

или:

                    «Тянули жилы, жили-были. Не жили. Не были нигде».
                   О. Мандельштам

Дискурсы и самоназвания такой все-сейчас(т)ной современности являются мнимыми, демонстративными, ибо в них, по сути, «стерта» культурно-антропологическая рефлексия социального времени. Преобладает ситуативная, непосредственная рефлексивность. Современность теряет фундирующую ее систематичность рефлексии и вырождается в мимикрирующую актуальность. Применительно к экспансии в актуальной социальной реальности коммуникативных практик это может быть проиллюстрировано словами Гельдерлина: «Мы – разговор». Добавим с грустью: «И только…»

В прорехах времени проступает кажимость. Вечная тема человека – «быть и казаться» – приобретает в осмыслении и жизненной реализации дополнительную остроту.

Можно предположить, что подлинные содержания современности зачастую не осознаются в провинциях современной культуры, но и умалчиваются ее симуляциями.

«Всякая современность в настоящем – сосуществование времен, концы и начала, живой узел – который только разрубить. Всякая современность – пригород…»


Подлинные содержания современности в ее молчании. Молчание современности. «Немолствующее умолчание».


В этом молчании есть несколько аспектов. Во-первых, молчание как пред-язык, пред-коммуникация. Во-вторых, молчание как сосредоточенность, как собирание. В-третьих, молчание как смирение перед неизбежным (иллюстрация: смысловая доминанта фильма «Молчание ягнят»).

В молчании современности жизнь замерла. Но не замирилась.

Таким образом, оказывается, что проблема описания современности пока (или уже) не возникает. Есть проблема выявления современности, ее спецификации и антропологизации.

Какими же могут быть действия человека в рамках такого антропологического вызова. Наверное, здесь нельзя ограничиться традиционными русскими вопросами: «Что делать?» и «Кто виноват?» Эти вопросы должны быть усилены смыслами драматизма человеческого существования и стать вопрошаниями: «Как БЫТЬ, чем жертвовать?»

Могут быть предложены две стратегии изучения современности.

Первая стратегия – это стратегия ис-след-ования. Здесь преобладает «горизонтальный подход»: преемственность фактичности, комбинаторика наличного, схематизированные сочленения череды фактов действительности текстовых множеств. Результатом такой стратегии становится со-временность, соединение последовательности случившегося.

                    …в атомный век людей волнует больше
                    не вещи, а строение вещей.
                    И, как ребенок, распатронив куклу,
                    рыдает, обнаружив в ней труху,
                    так подоплеку тех или иных событий
                    мы обычно принимаем
                    за самые событья. В этом есть
                    свое очарование, поскольку
                    мотивы, отношения, среда
                    и прочее -- все это жизнь. А к жизни
                    нас приучили относиться как
                    к объекту наших умозаключений.
                    И кажется порой, что нужно
                    только переплести мотивы,
                    отношенья, среду, проблемы – и произойдет
                    событие; допустим – преступленье.
                    Ан, нет. за окнами – обычный день,
                    накрапывает дождь, бегут машины,
                    и телефонный аппарат
                    (клубок катодов, спаек, клемм, сопротивлений)
                    безмолвствует. Событие, увы,
                    не происходит. впрочем, слава богу.
                    А. Бродский

Вторая стратегия – это стратегия рас-смотр-ения, пред-усмотрительности (М. Хайдеггер), онтопоэтического подхода к изучению коммуникативных практик. Здесь главным становится «вертикальный» подход: единение событий, обретение времени и подлинности существования. Названная стратегия – это стратегия трактовки современности как форма бытия, как ностальгии следования настоящему. Здесь современность может пониматься как амофор и, увы, саван настоящего. Результатом такой стратегии становится СО-временность. Как следствие со-влеченности, со-скальзывание с временного. По сути – это стратегия, основанная на апофатическом способе мышления о современности, когда возможен уход от ложных понятий и терминов философии «постава» (М. Хайдеггер) и технической цивилизации.

Для характеристики современности в рамках названной стратегии базовыми понятиями являются: «человек», «время», «изменение». И только понятиями-следствиями: «история», «социальность», «коммуникация»

Необходим переход от Со-ВрЕменности к длящемуся со-временению. Важно единение событийности. Обретение местоимений, освоенного существования, обретение своего времени.

                    «Время больше пространства. Пространство – вещь.
                    Время же, в сущности, мысль о вещи.
                    Жизнь – форма времени. Карп и лещ –
                    сгустки его. И товар похлеще –
                    сгустки. Включая волну и твердь
                    суши. Включая смерть».
                    А. Бродский

Своевременна ли современность? Не всегда. Скорее, в свое-временности наступает конец современности.

Своевременная современность оборачивается обретением настоящего.

Литература
1. Рорти Р. Универсализм. Романтизм. Гуманизм. – М.: РГГУ, 2004. – С.4–7.

_______________________
© Клягин Сергей Вячеславович