* * *
Свернула нынче к тубдиспансеру:
Вон дворник Вася — постарел.
Мороз покрыл деревья панцирем,
Засыпал спины пустырей,
Да Васе-то с дебилкой Иркою
Все пофиг: живо разгребём…
Три бывших зэка в окна зыркают,
Дыша последним январём.
Когда-то - едено да плясано,
Подколото: не суйся, тварь,
Полежано в кустах под насыпью,
А нынче - кашель и январь.
С больничек, брат, с казённых шконочек
Без шмона пропускают в рай…
«Эй, Ирка! Шляться будешь до ночи?
Комки-то в кучу собирай,
Как догребёшь, пойдём полечимся,
Перловочкой закусим, бля…»
У пищеблока две буфетчицы,
Халаты запахнув, смолят.
«На, Ирка, докури-побалуйся,
Да нам посуду прибери…»
И всё в округе просит жалости:
Деревья, стены, снегири,
И передачи с трёх до вечера,
Часов примерно до шести…
(«С чем пирожки, маманя? С печенью?
Не бойсь, нетрудно отнести…»)
Кефир с конфетками желейными
(«Тому, Андрееву — плеврит…»)
Ах, Русь моя, страна жалельная -
К тем, кто убивец и убит.
Пойду отсюда — запорошена,
Скользя под ветками рябин…
...ты пожалей меня, хороший мой -
И можешь даже не любить.
* * *
Выпьем чаю с молоком сгущённым,
Глядя сквозь окно на гаражи...
Он хороший, только некрещёный -
Что мне делать, Господи, скажи?
Понимает - выпитой, отпетой,
От земли, черняшки и крови.
Понимать - весомее монета,
Чем потёртый жизнью грош любви.
Слушает, как вечером болтаю
Про щеглов, соседского кота,
Про вогулов, что в руках катали
Позвонки Уральского хребта,
И про то, что ночь почти уснула
Между чашек с чаем на столе...
Ах, коты мои, щеглы, вогулы,
Нехристи вы тоже на земле.
Фантики вы, шарики, жаканы,
Камушки и веточки с куста,
Быть вам безделушками в карманах
Славного мальчоночки Христа.
Он же добрый, никого не гонит,
Не карает - полная лафа...
Деревянный Каменск на ладони
Держит некрещёная Уфа:
Эх, везёт мне на чужих и пришлых,
В первый раз на нехристя свезло...
Так уж вышло, Господи. Так вышло.
Ты ведь знаешь, это не назло.
Молоко, четыре пачки вафель,
Разболтались двое, не до сна.
Смотрит ночь из кухонного шкафа
На двоих у тёмного окна.
Я смеюсь, но страшно дуре Верке -
Мутный страх, его не побороть:
Страшно мне, что за последней дверкой
Нам не даст увидеться Господь...
* * *
Россию не понять - когда-то выдал Тютчев.
Он поумней, небось, бабёнки с Барабы:
Бабёнка знает чо? Ее милёнок - лучший,
Когда смывает кровь с расквашенной губы.
Она моя сестра. Я тоже дура дурой.
Ах, русская любовь - не смеришь, не поймёшь,
Как русская судьба и русская натура -
В Рогожинской руке садовый острый нож.
Мы любим - во гробах, а по живым не плачем,
Нам гнило во дворце и мило в шалаше,
И пьёт моя страна печали водокачек,
Завалинок и луж сквозь поры на душе.
Печаль ржаных полей, печаль разбитых кровель...
В руках моей страны - и леденец, и жмых,
А сложена она из маленьких любовей -
Нескладных и смешных, горбатых и кривых.
Что лучше - не всегда для русопятых лучше...
Давай поговорим про цены, водку, Че,
Про то, что выдал Греф, Обама или Тютчев,
Когда моя башка - да на твоем плече.
Поговорим с тобой про море и Калугу,
Про дочку про твою, жарёху из лещей...
...как нам нужна страна, как мы нужны друг другу,
хоть непонятно все, и криво, и ваще...
Достоевщина
Сосед Андрей, супругой брошенный, нажрался, воет за стеной...Ты почитай мне про Алешу-то, не слушай, пусть орёт дурной. Идёшь ли гоголем по Невскому, орёшь ли, что шумел камыш - мы все живём по Достоевскому, по-достоевски, что ли, слышь: никто не пара - всем бы под ноги, полюбят все - тогда в петлю; бежим от ангелов, что подняли, в дурное пьяное «люблю». Вот и Маринка - от Андрюшки-то сколь уходила, и назад. «Куда ему деваться - к Пушкину? Ну разве в петлю залезать». Пойду закрою занавески я, обдало холодом виски...не по-людски - по-достоевски ведь, оно и значит - по-людски. Читай, я постираю заново - опять забрызгался - халат...а мне бы, Грушеньке Незвановой, в ладони...в сердце - и хайлать. Все бабы, милый, одинаковы - слабы, и больше ничего...из Карамазовых-то - нако-те - всяк выбирает одного...читай, я слушаю, хороший мой, пусть будут веки солоней, и знай - что точно не Алёша ты, меня не делает сильней, слезою делает - не жемчугом, всего лишь бабой - голь да боль.
...а баба - это больше женщины, и...достоевственнее, что ль…
Несказка про Колобка
А у Ленки - кукла ростом с неё,
Домик розовый с картонной трубой -
На окошке надпись - « куклам внаём»,
На крылечке куклин зонт голубой.
А у Ленки Павел Фёдорыч - дед,
По утрам он ей косички плетёт.
Ленке сорок. Нет мозгов - и привет.
Ладно, пряники не в ухо несёт.
А у Ленки - батя южных кровей,
Лёгкой жизни ищет южная кровь:
Как увидел - дочь кривого кривей,
Сразу смылся, съел морковку-любовь.
Ленке стукнуло одиннадцать лет -
Бабка с мамкой как-то разом и ёк...
...а у Ленки Павел Фёдорыч - дед...
«Деда, баю! Колобок, колобок!»
Вслух читает перед сном «Колобка» -
Спи, Ленуся, баю-бай, ай-люли...
У лисицы на конце языка
Тихо вздрагивает колоб Земли:
Приготовился скатиться, пропасть,
Только рано наливать упокой -
Павел Фёдорыч лисицыну пасть
Затыкает ослабевшей рукой.
Павлу Фёдорычу сто без годка,
Два инфаркта - миокард, не боли...
Очень страшно на конце языка
Колобку щенячьей глупой Земли,
Потому что тётя Ира - родня,
Не поймёшь, какая - вечно ворчит:
«Ну, избаловал! Без ванны ни дня!
Куклы, платья, пастила, калачи!
Вся-то пенсия на Ленку идёт,
То арбуз ей в январе, то гранат,
Не допетришь, кто из них идиот!»
...есть на свете дом такой - интернат...
А у Ленки - кот игрушечный Брысь,
Восемь мячиков, для куклы кровать...
Павел Фёдорыч, ты только держись.
Ты ведь знаешь, что нельзя умирать.
***
Страна в снегу...фонарь едва горит, ночь, улица, аптеки нет - и ладно...Пойдём с тобой за чем-нибудь в «Магнит» - за солью, манкой, пастой шоколадной. Тетрадок взять, по восемь пятьдесят - записывать не байки, просто были. Что вышла из народа - мне твердят. Ну ладно, пусть. Чтоб вы в него - входили.
В тетрадках - и солдаты, и поля, окраины, пьянчуги, бабы, гари: страна, она не стоит ни рубля. Она как жизнь - не спросят и подарят.
Страна в снегу...простудный кашель стих - сырой сосулькой давится, болея. А на моих верёвках бельевых играют фрейлехс грустные евреи, и у подъезда Борька Пастернак, пришедший со второй чеченской психом, на лавочке смолит сырой табак с Коровьевым и алконавтом Михой. А бабка Перелюбкина: «Спалят! Расселись тута, голоштанны баре!»
...в тетрадках, будто снег, лежат поля, окраины, солдаты, бабы, гари...
Входите - кто на плаху, кто на бой, а кто - домой. Никто не выйдет нищим, ведь у меня роман с моей страной - страниц на триста - может быть, на тыщу. Страна в снегу...насколько наше, мля - за чем-нибудь, на пару, в сумрак карий...
...вы вспомните меня, когда - поля? Окраины, солдаты, бабы, гари…
Ещё колыбельная
Спи, нежданный мой, нечаянный,
Спи, дурная голова.
Спят и Авели, и Каины,
Птицы, звери и трава,
Кони белые и чалые,
Щуки-окуни на дне,
Мужики, что дети малые,
Пораскинулись во сне.
Укрываю - от окошечка
Ветер дует, вот стерво...
Спит Господь - младенец-крошечка,
Ты не веруешь в Него.
Значит, мне молиться-каяться
За себя и за тебя.
Вон луна по небу катится,
Боком тучу теребя.
Отмолю грехи непрошено,
Я умею - не впервой.
Спи, нежданный мой, хороший мой,
На подушке перьевой.
А у баб-то сердце вынуто,
Чтоб хозяйство по уму,
Отоспаться - в домовине нам,
Не в натопленном дому.
Бабы - дурочки юродивы,
Оттого и непросты...
Смерть - она ведь тоже Родина:
Дым, погосты да кресты.
Спи...задремываю вроде бы.
До чего же дура я...
А любовь - ведь тоже Родина,
Хоть корява, да своя…
Век-покемон
...Мне на плечи бросается век-волкодав...
О.Э. Мандельштам
Я щекастая баба - не Гете, не Дант, но доходит (ключом до замка), почему мне так дорог Исаак-эмигрант и зарезанный Васька-зэка, и задавленный лошадью тихий Федот (через месяц ушёл за женой): потому что на мне обрывается род – деревянный, тряпичный, ржаной. Мне реветь? А не буду, хоть палкой убей синеглазую дерзкую голь - пересыпала ломтик житухи моей мужиковая крепкая соль. Он стирает мне слёзы с обветренных щек и латает дырявые дни. Он из прошлого века - советский ещё, значит, мне, соловецкой, сродни. Как плюет двадцать первый пластмассовый век кукурузой двадцатому в грудь...Но смахнет шелуху мой родной человек: «хомячок мой щекастенький - будь».
Если делишь копейку, горбушку и сон, ерунду-лабуду-лебеду – пусть на плечи бросается век-покемон мне – последней в ушедшем роду
* * *
Всё как всегда: щенок из-за угла, на лавке бабки тянут разговоры. И скоро твой вопрос: «Ну, как дела?» и мой ответ: «Дела у прокурора». Второй этаж...
...ты знаешь, мам - раздрай. Бесовский пир, ликалу да шикалу: кусочек власти человеку дай - он мигом превращается в шакала. Про Ленку я, как стала старшей, блин, стучит начальству, кто, чего и с кем там, орёт на санитарку бабу Нин...мам, я её послала до Шимкента. Что? премии лишат? Да ни куя - все разбежались, некому работать. Ты знаешь, умирает Галия. Ну, с Нижней, та...в платочке с позолотой. А дед еёё Касим, улыбчив, тих, все ждёт, что будет лучше, дескать, нервы. Смерть одного бывает - для двоих, и чаще баба умирает первой. Петрович как? И счастье, и вина. Что проще без меня жилось бы - знаю. Что может баба дать, когда она - замотанная, дёрганая, злая? Не будем, мам...
Второй этаж.
- Привет! Дела у прокурора. На работе? Какой-то марлезонский, блин, балет, но премию подпишут злые тёти. Куплю тебе гераньку - в «Райский сад» сейчас, как пообедаем, слетаю. Едремти, нет причины раскисать! Прости - ругаюсь. Знаешь, не святая. А Галия связала мне носки - та пациентка, ну, картнай из Нижней. Бывают же смешные старики - дай, Боже, ей с Касимом долгой жизни. Как Петя? Скоро буду ревновать, всё Петя, Петя - с языка не сходит. Смотри, костюм купила. Рябоват? Хоть не Китай, и пуговки по моде. Да точно не Китай, смотри - печать! Пошли обедать. Знаю, я обжора...
...ты дай, Господь, подольше отвечать -
не год, не два - «дела у прокурора»....
_____________________
© Кузьмина Вера Николаевна
