|
|
|
* * * Вспомнила – вор соседский карты назвал «бура»... Я возвращаюсь в детство, в тёмный слепой барак. В голбце сидит бабайка, кутает морду в шаль, дочка завмага Майка дразнится: «Верка-вша». Звали нас «щепы», «вошки». Я научилась в пять хлеб подъедать до крошки, в семь – далеко послать, если орали: «Кто ты? Кто ты такая, слышь?» – сука я, сука в ботах, шворка, шумел камыш. Я научилась. Кто я? Кто я такая? Кто? Помню своё-чужое драповое пальто. Всё после старшей – Ленки, всё не моё. Моё – содранные коленки, громкое вороньё, в старом горшке алоэ, чёрный прабабкин ларь, «Примы» окурки... Кто я? Кто ты такая, тварь? Дора, училка Дора... Если б не ты, то всё. «Верочка, Питер – город. Это не хрен – Басё. Знаешь, была блокада? В Питере вся семья, нас повезли из ада, выжила только я. Верочка, войны – горе, книги – пролом в стене…» Кто ты такая – Дора не говорила мне. Сильно уже за тридцать, то, что прошло – прошло. Только ночами снится – отчим стучит в стекло: «Сука, пусти пехоту! За ногу в душу мать! Кто ты такая? Кто ты?» Если бы только знать… Лететь На осевших сосновых воротах Досыхает рыбацкая сеть. Мне охрипшей прокуренной нотой Над провинцией тихой лететь. Здесь ответы – лишь «по фиг» и «на фиг», Здесь, старушечью келью храня, С чёрно-белых простых фотографий Перемершая смотрит родня, Здесь в одном магазине – селёдка, Мыло, ситец, святые дары, А в сарае целует залётка Внучку-дуру – бестужи* шары. Половина из нас – по залёту Заполняет родную страну... Мне – охрипшей прокуренной нотой По верхам – по векам – в глубину – В ласку тёплой чужой рукавицы, В стариковский потёртый вельвет... Дотянуть. Долететь. Раствориться. Смерти нет. Понимаете? Нет. __________________________ *бесстыжи – уральское диалектное * * * Дедо Митя из тёплого Львова, к нам заброшенный дурой-войной, чернобривый, пузатый, здоровый, всё тетёшкал, возился со мной. Пел про мисячну ночь, Кармелюка, говорил про слепых кобзарей, про Покров и Наташку – подлюка, целовалась с другим на заре. И слова зацеплялись за Слово, чтобы петь, оставаться и жечь – колокольная русская мова, украинская хлебная речь. Знать бы, что за отчаянный жулик всё украл, и понять, почему дым козацких обкуренных люлек затерялся в майданном дыму? Шибко рана болит ножевая: на ножи москалей, на ножи. Дедо Митя, москальку сховаешь? Не сховаешь, так ножик держи. Режь под корень пацанку-рябину возле русских тесовых ворот... И куда ж ты ушла, Украина? Ще не вмерла? А кто разберёт? * * * Опять не сплю. А месяц так и пухнет. Такая жизнь, и нечего серчать: Есть женщины, поющие на кухне, И женщины, что снятся по ночам, А я не та, не эта. Не такая. Не лодочка — окурок на мели: Сиротство звёзд и проклятых окраин Течёт сквозь пальцы сжатые мои. Ковшом ладони. В них — побег из дома, Соседка, спьяну влезшая в петлю, В сарае перепревшая солома, Танюха (за ночь с рыла по рублю) — Вся жизнь моя, её воловьи жилы, Мозоли, кровь, теснение в груди... Я об одном жалею. Что просила Того, кто уходил — не уходи. * * * Зачем живём? Зачем она — строка, Когда полжизни тает струйкой дыма? Уже не страшно ближе к сорока Терять и отпускать своих любимых. Уже Иуды чуточку смешат, От чёткого «прощай» Земля не рухнет: Ведь жизнь — она всё так же хороша, Особенно распутицей и кухней. Садимся в полуночное такси, Картошку чистим, топчем снег и слякоть — Чтоб рассказать, как плохо на Руси Сорокалетним бабам и собакам... * * * Слева грабли, справа вилы, наверху — колокола...Ночью бабка приходила, за собой меня звала. Слева — зона, справа — зона, снизу — глина и песок...Ночью плакал нерождённый, неслучившийся сынок. Ни любимого, ни сына, только детский плач во сне. Разлюбив, стреляют в спину в нашей горестной стране. Полюбила — не случилось, пью бессонную тоску. Я была тебе — навырост, как Россия — чужаку. Приняла — уже не плачу. Не держу — иди один. На Руси не бьют лежачих — ты ведь тоже чей-то сын. Сыновьям — дворы острогов, войны, драки, палачи. Бабка, легче возле Бога? Или так же — не случи...Знать бы, где сшибёт да жамкнет, где не золото, а медь. Доходил бы кто за мамкой — я б согласна помереть. * * * Чёрный ворон, белый снег И закат над гаражами. Банки все ещё в цене В нашей проданной державе. Чёрный ворон, белый снег. Вон сосед варенье вылил. Ям полно в моей стране: Овощные, смотровые. Что прокисло — наверху, Неиспорченное — в ямах. Запахну плотней доху: Ветер северный, упрямый... Банки, краска и зола У гаражного порога. Черный ворон, не базлай: Я не Блок тебе, не Гоголь. Мне б картохи принести, Перекрыть в июне крышу. Мне б любимому «прости» Так сказать, чтоб он услышал. Мне б не думать да рожать, Маслить гречневую кашу... Правду брякать в гаражах — Ёлы-палы, это наше. Чёрный ворон за спиной, Синий вечер брови хмурит... Милый, как тебе со мной - С этой бабой, полной дури? * * * Пить застывший рождественский воздух С горьким дымом берёзовых дров, Выйти ночью под белые звёзды В одичалость собачьих дворов. Час поддакивать пьяной соседке, И таксисту наврать кутерьму: Что батяня мильтона упеткал, Мол, везу передачку в тюрьму. В кружку с чаем добавить малины: Пей, дурной, да не вздумай хворать, И ложиться попарно в суглинок, Как попарно ложились в кровать - А кругом разведёнки и вдовы, И бутылка — всегда на столе... Хорошо мы живем и сурово На жестокой любимой земле. * * * Люблю тебя ещё нежнее Среди заборов на ветру. Я по-другому не умею И с этим, кажется, умру. В заборе — старые проломы, Горит огонь в чужом жилье, И тащит ветер клок соломы По стылой грязной колее. Спокойной ночи, мой любимый. Шуршат сухие ковыли, Лечусь дорогой и рябиной, Последней — на краю земли, А ветер яростней и резче... Так было, есть и будет впредь: На свете три простые вещи — Дышать, любить и умереть. * * * Мужское «цыть», наколки-клейма, Что раньше было — всё зола... Засох на грядках лук семейный, Уборка — бабские дела. Не хватит рук —тащи в подоле, Суши, раскладывай на печь... ...молчат — от самой сильной боли. Ох, лук семейный, горечь-речь, Горчи — молчи о трубах медных, О многих водах и огне, О целованиях последних И узком мужнином ремне. Бывают руки без наколок, Да свой у каждой бабы крест. Храни мужей, святой Никола, Храни таких, какие есть, Храни мужей, святой Егорий, Простим всегда… почти всегда. Ох, лук семейный, горечь-горечь, Растёт на грядках лебеда. Засохший лук — янтарь кубастый, Угрюмый, ёмкий и лихой. Скорее — туча солнце застит, Успеть убрать, пока сухой. Летит на выжженный пригорок Семян пушистых кисея... Ох, лук семейный, горечь-горечь В подолах глупого бабья… Уходящее подсмотренное — Снова пензию посеял, сивый мерин, гладкий гусь! — Я люблю тебя, Расея, дарагая наша Русь! — Весь пинжак-то взади в пятнах, где валялся-то, стерво? — Ты веками непонятна! ...бабка тащит самого. Деду восемьдесят с гаком, не уралец, из минчан. Колыму прошёл — не плакал, целину пахал — молчал. Горб, надсада и мозоли — что колхозник, что зэка... Профиль Сталина кололи возле левого соска, Сыновей ушедших ждали — не служившим стыд и срам, И смеялись над вождями, и скорбели по вождям. — Горе луковое, Сеня! Обоприся на плечо. Всё Расея да Расея, хоть бы пел другое чо. Мят да кручен, бит да ломан — ни к чему такая жись... Слава Богу, вроде дома, на завалинку садись. Завтра стопку не проси-ко, не подам, палёна мышь. Вишь, заря-то как брусника, что ж ты, Сенюшка, молчишь? Вишь, ворота как осели у соседа в гараже... ....Спит на лавочке Расея, уходящая уже. * * * Пятница. Прибраться надо, ёлки, жись-тоска, готовит мне люли...Вытру пыль со старой книжной полки, руки-крюки наконец дошли. Да и пыли там — уже припёрло, тряпку в руки — ну, лентяйка, ну! __________________ © Кузьмина Вера Николаевна |
|