ПЕРЕМАНА ПОГОДЫ

стихи


* * *
Не рассказывай мне басни,
Не заманивай ириской.
Нашу дружбу безопасней
Ограничить перепиской.

Потому что, безусловно,
Для тебя всего дороже
Терпкий вкус одеколона
Для любого типа рожи.

* * *
Хоть немного помолчи.
От словесного поноса
К недержанию мочи
Путь длиною в кончик носа.
Хоть немного помолчи.

* * *
Ошалевшие глаза
Вылезают из орбит.
Ты сегодня мне сказал:
Расстаемся без обид.

Прячу в чайнике напалм,
Унимаю в членах зуд.
Слышишь, не на ту напал -
Расстаемся через суд!

июнь 2001

* * *
Если б ты вчера пришел ко мне,
Я б себя так не вела.
Но сегодня, друг мой шелковый,
Я спокойна и вяла.

Я сегодня неспособная
Шторм в стакане породить,
Я расслабленно-беззлобная
Изнутри и впереди.

Не долби меня вниманием
И не трать усилий зря.
Невозможно понимание,
Если свечи не горят,

Если выпало мгновение,
И сегодня я не лгу:
На твои поползновения
Рассердиться не могу.

Уши залепила ватою,
Душу скрыла под зонтом.
Хоть я и не виноватая,
Все равно прости за то,

Что, к большому сожалению,
Не растрескалась земля -
Лишь взбрыкнуло изумление
Из-под толщи киселя.

август 2001

* * *
Надоело. Все без толку.
Все без толку столько лет.
Фотографию - на полку,
Под подушку - пистолет.

И слова, и жесты - мимо.
Мимо кассы, не в струю.
Не ходи ко мне, любимый,
Вдруг и вправду пристрелю?

* * *
Тоскливо и тошно.
Разболтаны нервы.
Страдаю истошно,
Как будто ты первый.

Как будто бы прежде
Других не бывало.
Валяюсь в одежде,
В соплях покрывало.

Клинический случай.
Все строго по плану:
Сегодня ты лучший,
Вчера - самый главный.

И схему такую
Считаю хорошей:
Хочу - и тоскую,
Устану - и брошу.

август 2002

* * *
Уезжай, мое мученье.
С глаз долой - из сердца вон.
Лучше всякого леченья -
Не запомнить телефон.

Расставанье лучше встречи,
Если - сердцем по песку.
Расстояние калечит -
Ампутирует тоску.

Километры раны лижут,
Жизнь спокойна и проста.
Был бы ты ко мне поближе,
Я бы сбросилась с моста.

Толку тихие рыданья
В ступке без толку толочь?
Уезжай, мое страданье.
С глаз долой - из сердца прочь.

сентябрь 2002

* * *
Бродит сумрак в аллее,
Топчет старые лужи.
Я сегодня болею,
Мне все хуже и хуже.

Это осень, - ты скажешь, -
Перемена погоды.
Я отвечу: А как же
То, что все не проходит

Ни зимой, ни весною,
Ни бушующим летом,
Ни в морозе, ни в зное
Состояние это?

Не спасет даже клизма,
Значит, доктор не нужен.
Я больна оптимизмом,
Мне все хуже и хуже.

октябрь 2002

* * *
Мне без тебя так неуютно,
Как будто я без костылей.
Сплетутся в тяге обоюдной
На хирургическом столе

Участки кожи, части речи,
Обрывки крика, сна сегмент,
Сосуды, нервы, руки, плечи,
Стерильный скользкий инструмент.

И будет взгляд тяжел и вязок,
Как поцелуя перекос
Сквозь хохот марлевых повязок
И через грамотный наркоз.

январь 2003

ДРУГ АНДРЮШИ СЕРАФИМОВА

рассказ

Все мужчины делятся на четыре категории: Алексеи, Дмитрии, физики и музыканты.

Это железное правило: любой мой кавалер хотя бы в одну из перечисленных групп обязательно попадает. А если кто умудряется обладать сразу двумя квалификационными признаками, то это просто удар ниже пояса: я ваша навеки! Причем, как оказалось, Алексеи предпочитают быть преимущественно физиками, а Дмитрии - преимущественно музыкантами.

Вот такие пироги.

Правда, в последнее время начала все более четко вырисовываться и обособляться альтернативная ветвь - "Сережи", - у представителей которой я почему-то пользуюсь большим спросом. А так как при достижении цели (то есть - меня) данные представители обычно проявляют удивительную настойчивость, терпение и такт, то, в конце концов, я сменяю индифферентность на милость и уступаю. Стоит отметить, что помимо патологической страсти ко мне для лиц из категории "Сережи" непременно характерен стандартный набор следующих черт: жена, дети, иностранный автомобиль и сотовый телефон.

Конечно, сотовым телефоном сегодня никого уже не удивишь. Сегодня каждый второй физик и музыкант имеет сотовый телефон. Не говоря уже о Дмитриях или Алексеях. Но несколько лет назад, да еще и в совокупности с остальными неизменными атрибутами, нагло торчащий из-под ребра сотовый телефон свое решающее впечатление производил. К тому же, это всегда было очень удобно: звонишь в любой момент и говоришь: "Сережа, я хочу в баню". Правда, я никогда так не делала: это просто не вписывалось в схему моих представлений о взаимоотношениях с мужчинами указанного рода. "Сережа" - он на то "Сережа" и есть, чтобы звонить мне самому. В общем, не царское это занятие, хочу я сказать.

А еще, наверное, хочу сказать (так, в качестве лирического отступления) пару слов о волшебных цифрах в моей личной жизни. Девять и четырнадцать. Это, кто не понял, моя любимая разница в возрасте. Как только выпадает сочетание двух критических свойств (см. начало документа), то тут и в паспорт подглядывать не нужно: или девять, или четырнадцать. Интересно, к чему бы это?

Если верить дяде Фрейду и его последователям, во всем виноват опыт раннего детства. И если бы продвинутые воспитательницы в садике не заставляли бы нас регулярно раскладывать кубики по цвету и размеру, кто знает, как бы разложилась и сложилась моя дальнейшая жизнь?

Когда я поступила в университет, и ареал моего обитания перестал ограничиваться пространством площадью в один квадратный километр, заключенным между точками "дом" и "школа", оказалось, что вокруг полно людей, с которыми я еще не знакома. И я, сломя голову, бросилась наверстывать упущенное. Это привело к тому, что ломить голову начало у моей мамы. Мои новые приятели замелькали у нее в глазах, как цветные стеклышки в калейдоскопе. Она только и успевала, что ловить меня на пороге за локоть и, косясь строгим взглядом в сторону очередного моего гостя, раздраженно шипеть: "А это еще кто?". Сперва я так же раздраженно шипела в ответ: "А какие подробности его биографии тебя интересуют?", - хлопала дверью и уходила. Но потом я поняла, что никакие особые "подробности" маму, в общем-то, и не интересовали, тем более что, я уверена, на следующий же день она не только ни одну такую "подробность" не вспомнила бы, но и вряд ли узнала бы ее носителя в лицо. Ей даже не надо было знать, как моих многочисленных знакомых зовут. Во-первых, имя мама забыла бы тут же, не дожидаясь следующего дня, а, во-вторых, имя само по себе почти неинформативно. А информация - это именно то, что было ей нужно. Минимальная, абстрактная, но - информация. Чтобы мама спала спокойно: ее дочь ушла на выставку собак не черт знает с кем, а с вполне определенным молодым человеком. И такое универсальное определение для пользования моей мамой я, наконец, изобрела: каждый мальчик, с которым я тогда общалась, оказывался либо другом Кулагина, либо одноклассником Толика.

Вплоть до позапрошлого года Кулагин безвылазно проживал со мной в одном подъезде. Он был немного старше меня и моих трех-четырех дворовых подружек, и из совместного детства мне запомнились только военные действия с помощью брызгалок, изготовленных из пустых флаконов от шампуня "Селена". Далее, в пору безалаберной школьной юности, мы с Кулагиным не то чтобы особенно не дружили, мы с ним даже не здоровались.

Общие интересы неожиданно проявились позже, уже в университете. Кулагин слыл персоной, по коммуникабельности сравнимой разве что только со мной, и у нас резко образовалось какое-то безумное количество одинаковых знакомых. И хотя сам Кулагин близким другом мне так и не стал, "его друзья" ловко вклинились в мой досуг, и нам волей-неволей приходилось общаться. А так как общались мы преимущественно у Кулагина дома, то есть в географической недалекости от моей собственной квартиры, то это могло служить слабым, но все же утешением для моей мамы: ее дочь, как минимум, не возвращалась с прогулок по подозрительным темным кварталам.

Под определение "друг Кулагина" подпадали не только непосредственные участники еженедельных посиделок, но и все, кто был с ним связан хоть как-то, хоть через пятьдесят восьмые руки. Чтобы я могла сказать про человека: "Это друг Кулагина", - было совсем необязательно, чтобы именно Кулагин меня с ним познакомил. Иногда случалось даже наоборот. Просто эта формулировка стала очень емкой и потому чрезвычайно удобной. "Это кто?" - "Друг Кулагина". И все. Все сразу ясно. Добавить нечего. Рассказывать, где мальчик учится, кто его родители, и при каких обстоятельствах меня угораздило с ним встретиться, уже не нужно.

Причем, стоит отметить тот на первый взгляд парадоксальный факт, что репутация "друга Кулагина" отнюдь не делала человеку чести. Кулагин (не без некоторых на то оснований) ассоциировался у моей мамы исключительно с громкой музыкой и дешевым портвейном. Хорошо еще, что она убедительно изображала, что о таком понятии, как "легкие наркотики", ни малейшего представления не имеет. В общем, образ Кулагина был окутан недоброй аурой. Он олицетворял собой скорее зло. Но (решающий момент!) Кулагина моя мама знала. А, следовательно, зло это было известное, близкое и практически родное. И клеймо "друг Кулагина", соответственно, автоматически ставило любого моего случайного знакомого в разряд бедных, бестолковых, но все же полуродственников.

С "одноклассниками Толика" было попроще. Толик учился со мной в одной группе. А так как кроме меня дружить в нашей группе было не с кем, то он продолжал дружить со своими одноклассниками, а значит, с его одноклассниками начала дружить и я. А значит, продолжала удивлять маму стабильностью своих пристрастий: если не "друг Кулагина", то, естественно, "одноклассник Толика". Правда, было в этой строгой системе и досадное исключение: мальчик по имени Артем. На момент нашего знакомства о существовании Кулагина он и не подозревал. Следовательно, "другом Кулагина" обозвать его я не могла. Он даже не был одноклассником Толика. Он был его соседом.

Вот так вот мы и жили: я, друзья Кулагина, одноклассники Толика и сосед Толика Артем.

Со временем границы между двумя категориями неизбежно размылись: все одноклассники Толика и даже его сосед Артем постепенно и весьма органично вписались в компанию "друзей Кулагина". Обратный переход, разумеется, был невозможен: если стать "другом Кулагина" позволялось практически каждому, то оказаться вдруг "одноклассником Толика" просто физически было нельзя.

Слияние группировок, по сути, означало смерть самой идеи по их выделению. Если всякий мой друг являлся одновременно другом Кулагина, то зачем его тогда через какого-то там Кулагина определять? Не достаточно ли сказать просто "это мой друг"? Наверное, достаточно.

Короче говоря, с течением жизни моя идентификационная система утратила свою былую актуальность: мама перестала интересоваться "а это еще кто?", Кулагин женился и родил детей, в моем окружении начали превалировать Дмитрии да Алексеи (см. начало документа). Удивительное дело: с тех пор, как я окончила школу, прошло десять лет, ни с кем из моих одноклассников я не общаюсь, собраться и отпраздновать годовщину никому из нас и в голову бы не пришло; я даже с самим Толиком уже перестала дружить, однако все еще упорно дружу с некоторыми его одноклассниками.

И мне кажется, именно от одного из них я впервые в своей жизни услышала это имя - Андрюша Серафимов.

Андрей Серафимов - заглавный герой повествования - человек, с которым я не была знакома никогда. Я, вообще, вряд ли могла бы быть с ним знакома. Дело в том, что он умер (утонул в Гребном канале), когда я еще училась в третьем классе. И если бы даже Серафимова при жизни случайно занесло в тот кусок города километр на километр, где прогуливалась со своим оранжевым ранцем девочка в гольфах, едва ли мы бы нашли тему для разговора.

Андрей Серафимов умер седьмого ноября, родился - десятого июля. То есть в один день со мной. То есть он был старше меня ровно на двадцать три года. А двадцать три, кстати, для тех, у кого проблемы с арифметикой - это ровно девять плюс четырнадцать.

Пока Серафимов был жив, я, естественно, и не догадывалась о его существовании. Он принялся незаметно, но плотно входить в мою жизнь через четырнадцать лет после своей смерти.

Повторяю, я не знала этого человека лично, я даже понятия не имею, как он выглядел. Все, что мне о нем известно, почерпнуто мной из народных сказаний. Итак:

Андрей Серафимов, родился 10 июля 19** года. Погиб 7 ноября 19** года при невыясненных обстоятельствах. Человек этот, судя по всему, был весьма многосторонний, приложить себя пытался в разных сферах дельности: от сантехники до тележурналистики. Нигде, по-видимому, особых вершин не достиг и надолго не задержался. Но при этом Серафимов умудрился пересечься с таким количеством всевозможных людей, что я до сих пор расхлебываю последствия его активной жизненной позиции.

Никакого логического объяснения этому нет, но в один прекрасный момент я заметила, что образ Серафимова меня просто преследует. Все кому не лень почему-то считают своим долгом при первой же встрече со мной рассказать мне о своей дружбе с "замечательным человеком Андрюшей Серафимовым". Причем делают это совершенно независимо друг от друга. Как я уже говорила, Серафимов отметился во многих областях и в каждой из них оставил о себе добрую память. И куда бы я ни ткнулась (как человек тоже, в общем-то, неодногранный), то везде обнаруживала "след Серафимова". Его друзья детства, коллеги разных мастей и банальные собутыльники (которых, разумеется, оказывалось большинство) сыпались на меня со всех сторон. Я просто притягивала их с невероятной силой. Познакомиться со мной и отчитаться о проделанной совместно с Серафимовым работе являлось для них чем-то сродни магическому ритуалу. Они все стекались ко мне, чтобы вроде как отметиться. Все: от сантехников до тележурналистов, начиная с одноклассников Толика (чьи мамы в молодости были в Андрюшу Серафимова немножко влюблены) и кончая каждым вторым Дмитрием и Алексеем и обоими без исключения Сережами.

Пласт "друзей Андрюши Серафимова" сформировался, окреп и настолько глубоко проник в мою жизнь, что я сама, хотя реально никакого отношения к этому человеку никогда не имела, стала чувствовать себя чуть ли не лучшей его подругой. Я могла легко поддерживать разговор про Андрюшу Серафимова, давать о нем краткие биографические справки, смеяться в нужном месте, когда кто-нибудь прозрачно намекал на произошедший сто лет назад не без участия Серафимова казус. Тесное общение с разнообразными людьми, каждый их которых непременно считал себя очень близким товарищем Серафимова, довело меня до того, что мне начало казаться, что я не просто, действительно, сама хорошо его знала, но и регулярно с ним спала.

Обрывочные сведения о жизни Серафимова, поступавшие ко мне из различных источников, складывались в пеструю, но все же достаточно целостную и непротиворечивую картину. По поводу Андрюшиной смерти, напротив, единого мнения не существовало. Из многочисленных, порою совершенно фантастических версий я бы выделила следующие.

Первая. Он покончил с собой. Еще бы: какой нормальный человек полезет купаться седьмого ноября? Однако ни одной мало-мальски веской причины, по которой красавец-мужчина в полном расцвете лет вдруг решился бы столь изощренно расстаться с жизнью, никто из его товарищей привести не мог. К тому же, по моему глубокому убеждению, Андрюша Серафимов "нормальным человеком" отнюдь не был. В общем, здесь далеко не все было так уж ясно.

Вторая. Его убили. Причем большая часть приверженцев данной версии заявляет, что убили его где-то в другом месте (среди способов чаще всего встречаются ссылки на удар тупым предметом по голове), а в Гребной канал просто выкинули труп. Подтверждается ли это результатами вскрытия - неизвестно. Равно как и нет никаких сведений о возможных мотивах убийства и его исполнителях.

Третья. Несчастный случай. Тут биографы Серафимова также расходятся в описаниях. Одни считают, что он просто пошел купаться пьяным и не справился с судорогой. Такая ситуация выглядит весьма правдоподобно: какой нормальный человек полезет купаться трезвым седьмого ноября? То есть такая ситуация выглядела бы правдоподобно, будь Андрюша Серафимов "нормальным человеком" (см. версия № 1). Другие же, справедливо полагающие, что знают Серафимова лучше, утверждают, что тот утонул в процессе ловли раков. Был ли он при этом трезв или пьян - история точного ответа не дает. Опыт общения с близкими друзьями Андрюши Серафимова, как мне кажется, позволяет сделать вывод, что он вполне мог совершенно трезвый пойти седьмого ноября на Гребной канал ловить раков. А мог и не пойти.

Четвертая. Андрюшу Серафимова забрали инопланетяне. (От комментариев я разрешу себе воздержаться).

Пятая. Он не умер. Он прячется где-то за границей. От кого и почему, естественно, никому не сообщилось. При этом некоторые полагают, что Андрюша Серафимов ловко инсценировал свою смерть, однако многие предпочитают думать, что исчезновение Серафимова и его труп, найденный в Гребном канале, - не более чем удачное совпадение, которым Андрюша с удовольствием воспользовался, чтобы замаскировать свое бегство. Правда, я слышала и такое мнение: Андрюша Серафимов не только не разыгрывал свою гибель, он даже и не пользовался удобным случаем, чтобы скрыться, он, вообще, не знает, что он умер. В предположениях, где же в данный момент находится Серафимов, его друзья безнадежно теряются. Помимо абстрактной "заграницы", которая в догадках доминирует, иногда упоминаются "деревня" и даже "глухой пригород".

И хотя я точно знаю нескольких человек, которые говорят, что знают человека, который видел человека, похожего на Андрюшу Серафимова, в электропоезде "Ростов - Таганрог", пятая версия представляется мне все-таки наименее вероятной.

Я думаю, не так уж важно, как и почему умер Серафимов. Важно, что он мертв. Это факт.

И еще один факт: после смерти Андрюша Серафимов частично реинкарнировал в мое тело.

октябрь 2002