МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ЛЕСТНИЦА ВИЛЬГЕЛЬМА ЛЕВИКА

  Сложность и благородство поэтического перевода есть дело, схожее с деятельностью миссионера, и отказ от себя здесь даётся проявлением благородства, если не донкихотством.

    Немало было мастеров-переводчиков, но и немного классиков оного дела, и то, что Вильгельм  Левик входит в это блистательное число, – очевидно.

   Просто перечисление имён титанов мировой поэзии, за каждым из которых разворачивается эпоха, полная символов и знаков, перенасыщенная конкретикой жизни, страданий, борьбы и труда уже выглядело бы своеобразной поэмой.

    Первая же большая работа Левика «Германия. Зимняя сказка» точно оживляет Гейне для русского слуха и души – души, которая обладает своеобразным «всеприемством», ибо и Гёте и Мицкевича русские (когда-то) читали порою так, как не прочитали их соотечественники.

    Язык – живой разговорный, язык сверкающий, переливающийся драгоценными гранями, насыщенный и дающий гирлянды образов – вот что получили русские читатели, открывая томик Гейне, переведённого Левиком.

   За сим последовал Ронсар. И блистательная эпоха благородства, шпаги и розы, галантности и придворной жизни – вытянулась роскошной словесной анфиладой.

   Лафонтен и Мицкевич, Шиллер и Петрарка, Готье и Ленау открывались по-новому, а часто впервые благодаря мастерству и дару В. Левика.

   Полное собрание его переводов – это сундуки искусной работы, наполненные драгоценными камнями: только стоят дороже, ибо это богатство бессмысленно оценивать в эквивалентах, привычных для эпохи холодно-змеиного прагматизма и тотально-слепого эгоизма.

    Подвиг переводчика подчас не заметен, но стоит только вдуматься, какими лабиринтами ему пришлось пройти, из скольких тупиков найти верный выход, заставляя собственное сердце биться в ритме переводимого поэта – и дух захватит!

    Его и захватывает, – от свершённого В. Левиком.

    К сожалению, переводчиком не ставят памятники. Но это тот случай, когда неплохо бы нарушить несправедливую традицию.

СУММА СУММ СОЛОМОНА АПТА

    Глобальный роман «Человек без свойств», как модель мозга, какой до конца не постичь искусством нейрофизиологии, и – гигантский музей, где выставлены разнообразные идеи, и – лаборатория по испытанию человеческих качеств – одновременно.

    Как можно было поднять такую махину – осветить её русским языком, перевести так, чтобы Ульрих зажил и у нас, в России?

      Тайна сия велика есть и осталась тайной блистательного Соломона Апта.

    Ранее и долго он выстраивал древнегреческую панораму, данную через величественную драматургию, добиваясь поразительного эффекта: очень древние пьесы оказывали эмоциональное воздействие... – вероятно, такое же, как на современников Эсхила, Еврипида.

  Разумеется, нам не представить тех людей, они слишком и психологически и интеллектуально отличались от нас, но ощущение тончайше пойманного впечатления, перенесённого на русскую почву, остаётся, а ощущениям такого рода стоит верить.

    Также виртуозно, с тенями смысловых оттенков – а их бесчисленно – представил С. Апт русскому читателю и «Игру в бисер», и «Иосифа и его братьев» Томаса Манна.

    Залежи идей, галереи образов, системы ценностей, сложенные в пирамиды, едва ли не более внушительные, чем египетские...

      Читателю – рай!

      Мыслителю – Космос!

    А образ самого переводчика – Соломона Константиновича Апта – рисуется тенью на полотнах вечности, сопоставимой с теми, кого он переводил.

НЕЖНЫЙ ГОЛОС НОРЫ ГАЛЬ

    Список авторов, переведённых ею, велик и разнообразен: он сверкает перлами имён - как сверкают её переводы.

      Какая грусть!

      Вы прочитали "Маленького принца".

    Какая тонкость, прозрачность стекла, богатство подтекста – это рассказы Сэлинджера, где фамилия персонажей хрупкая, как стекло.

    А вот Мерсо – посторонний в жизни, фиксирующий её со скукой и отчаянием: весь хлам бытовых подробностей, все повороты лабиринта, втиснутого в сознанье, все движения снулой души, что и привели к ночи прозрения перед казнью.

    Возвышается "Смерть героя", и Олдингтон едва ли проигрывает от перевода, скорее наоборот.

   Фантастика и пьесы, рассказы, рассказы, имена, имена... Точно панорама различных литератур разворачивается постепенно.

    И книга "Слово живое и мёртвое" суммирующее опыт переводчика, дающее обозрение языковых и стилистических ошибок переводчиков, блистает перлами смыслов: ибо выдающийся переводчик Нора Галь, как никто другой, имела права на такое подведение итогов.

ЭПОС ПЕРЕВОДЧИКА: ТРУДЫ МИХАИЛА ГАСПАРОВА

    Розовая античность – гигантская колыбель человечества – плавно плывущая под роскошью небесных пластов – оживала, воплощаясь в русских текстах, сделанных Гаспаровым.

   О! кропотливость работы переводчика! тут нужны терпение вола и лёгкость бабочки, мудрость змеи и сила Геркулеса  только тогда возникнут, радуя русский слух и душу, как радовали тех, мало нам представимых людей, "Больной ворон" и "Бочка Зевса", "Браки богов" и "Всадник и конь".

    Они возникнут столь же естественно, как были когда-то написаны, сохранив свою, вспыхивающую на сегодняшнем солнце, соль.

   Мы слишком не похожи на античных граждан – ни интеллектуально, ни психологически: мы более изощрённы, и всё, или почти всё, воспринимаем амбивалентно, мы перегружены знаниями, о которых люди, ходившие в тогах и хитонах, даже не догадывались, и, тем не менее, у нас есть общее – иначе как бы мы читали великолепные образцы их литературы?

    Гаспаров творит эпос переводчика – и постоянно расширяет его, и вот уже звучит торжественно-плавный, и вместе лёгкий, изящный Овидий, и мудростью просвеченные «Тускуланские беседы» Цицерона раскрывают грани тогдашнего мировосприятия; а на вольное, фривольное, в символических розах средневековье, отлично отлившееся в поэзии, наслаиваются, точно творя своеобычный палимпсест, «Басни» Амброза Бирса.

    Но на этом палимпсесте всё видно, как сквозь слои благородной, прозрачной воды.

   Плутарх подъемлет, как чашу драгоценного вина, свои «Изречения царей и полководцев», а Киплинг звучит мужественно, по-военному...

  И великий эпос Михаила Гаспарова - эпос переводчика - входит значительнейшим свершением в космос отечественной культуры.

СКРИЖАЛИ ДЛЯ РИТЫ РАЙТ-КОВАЛЁВОЙ

   Многие сорока-пятидесятилетние и чуть старше литературные люди, читая историю Холдена Колфилда, воображали себя рядом с ним, когда не на его месте, не задумываясь о силе дара переводчицы – великолепной Риты Райт-Ковалёвой.

    Но – первые касания взрослой жизни, мучительная чаша подростка, смесь страха и надежд, неуверенности и радости, и щемящее ощущение странного предопределения своего – спасать детей от падения в пропасть: кто не жил подобным, насыщенно пульсирующим комком эмоций?

    Ясная чистота языка, с умелыми вкраплениями сленга – и "Над пропастью во ржи" становится больше русской, чем американской книгой.

   ... и начнётся Процесс – процесс долгий и мучительный, с неизвестными судьями, с залами заседания, помещёнными в огромном, многоквартирном, бедном доме, и Йозеф К. будет блуждать лабиринтами кошмаров, какие не приведут ни к чему, кроме смерти, а кристаллы рассуждения о Боге станут разбиваться о стены абсурда...

    Кафка прост внешне, но слишком усложнён, ступенчато-непостижим внутренним строем нагромождения псевдореальности.

   Вырастает "Город" Фолкнера, продолжается Крестовый поход детей... И галерея шедевров, переведённых Ритой Райт-Ковалёвой богата, как сама жизнь - являющаяся источником шедевров, и дарующая возможность перенесения их на почвы чужого языка.

   И имя переводчика, совершающего грандиозный труд, сохраняют скрижали всеобщности, о каких мы можем только догадываться.

ДРАМАТУРГИЧЕСКИЙ ДИПТИХ АЛЕКСАНДРА ВОЛОДИНА

   Через семнадцать лет дом, в котором снимал комнату, воспринимается ностальгически, а девушка в окне оказывается всё той же – постаревшая, живущая с племянником, она недоверчиво встречает человека из былого.

    Плетётся сюжет, узлы затягиваются туго, и "Пять вечеров", грандиозно поставленные Товстоноговым, отражая реальность обыденную, вносят в неё свою – драматургическую.

   Володин писал добрые пьесы, сок быта, пульсирующий в них кровью, порою нагревается до высокой температуры прозрения, порою падает до льдистого холода, но всегда есть окно - и оно освещено.

     Ибо без света ничего невозможно, ибо он и обеспечивает долговременность  пьесам Володина - со всеми их особенностями, с тонкой светотенью чувств, богатым колоритом речи, и трепетно-нежным ощущением счастья, которое непременно должно ждать за углом.

ВЕРНОЕ СОЛО АЛЕКСАНДРА ВАМПИЛОВА

   «Прощание в июне»... что ж, в июне хорошо прощаться - расставание не покажется трагедией на фоне тёплых и ярких пейзажей; а первое ощущение от пьесы Вампилова -–комедия! – ошибочно: ибо конфликт пьесы: слом молодости – ради будущего, ради подхода к зрелости и обретения её.

    ...раз за разом Валентина чинит палисадник, который всё время ломают: есть в этом постоянстве определённая обречённость, и, вглядываясь в женщину, Шаманов точно выходит из запоя повседневности.

    Бытовой конфликт, на который наслаивается любовный, и пылит Богом забытый  Чулимск, обретая статус литературного факта.

         Зилов тонок, а где тонко, там и рвётся...

         А что если порвётся душа?

      Утиная охота может не удастся, но пьеса выстроит галерею тогдашнего времени, даст срез людских взаимоотношений, присущих ему.

    Медленно разворачивается многоактная пьеса, чтобы войти в театральный репертуар сокровищем современной драматургии.

  Вампилов переосмыслил многое - и многое показал: его герои, растворившись в страницах текстов и многочисленных исполнениях, стали жить среди нас.

    Есть ли высшая награда для драматурга, пишущего правду?..

    Простите за банальность – правду жизни, такой, какая она есть.

______________________

©   Балтин Александр Львович