«Ничего подобного жигулинским “Черным камням” вы из этой истории не почерпнете», – предупреждал меня Давид Мазур…

Действительно, вроде ничего героического. А кому-то, особенно сегодня, когда слова «марксист», «революционер» и «подпольщик» перекочевали в анекдоты, вся эта история и вовсе покажется ребячеством. Но в те времена сам факт создания подпольной организации в лагере стал вызовом. Вызовом охранителям государства, похоронившего Иосифа Виссарионыча, но сохранившего его зловещий акцент. И картавость его предшественника.

Двенадцать

Они думали, их расстреляют: десятерым подельникам «клеили» расстрельную статью 58-11. Но был конец августа 1956-го – время позднего реабилитанса, как выразился один из них, – и им даровали жизнь, отправив из внутренней тюрьмы КГБ города Куйбышева по этапу. Кого в Мордовию, в Потьму. Кого в Тайшет. Уголовники, ломая ксивы, свирепели: врешь, мол, по 58-й сейчас не судят. Судили, и они были первыми политическими после осудившего культ и репрессии ХХ съезда.

Следственное дело № 1749 по факту раскрытия «подпольной антисоветской организации под названием “Группа революционных марксистов”, сокращенно ГРМ, созданной в исправительно-трудовых лагерях на строительстве Куйбышевской гидростанции» потянуло на десять пухлых томов. На каждого по тому.

«Инициаторами такой антисоветской деятельности были обвиняемые Аркадий Суходольский, Ростислав Доценко, Давид Мазур, Григорий Самохвалов и Дмитрий Писарев», – гласит обвинительное заключение. Кроме них по делу проходят Александр Агбалов, Дмитрий Слободян, Булат Губайдуллин, Анатолий Мирошниченко, Антанас Стасишкис и Виталий Черепанов, вступившие в группу позже. Полный интернационал...

На фото: Слева направо: Дмитрий Писарев, Давид Мазур, Аркадий Суходольский. Тольятти, 1990 год

Десятерых, как мы уже сказали, разбросали по самым гибельным точкам «архипелага». Одиннадцатого, Самохвалова, ждала психушка: к новым грехам чекисты приплюсовали старые (в Кунеевлаг он попал за то, что усомнился в личном письме Сталину в «большой учености» вождя в области языкознания). О его дальнейшей судьбе никому до сих пор неизвестно.

А двенадцатый... Двенадцатый член «семьи», как называли себя подпольщики, был принят в нее незадолго до их ареста и оказался серьезно «болен». На языке ГРМ это означало – предатель, провокатор, стукач.

Читающая «семья»

У каждого из них был свой путь в Кунеевлаг. И своя сумма знаний.

Мазур, например, попал на «великую стройку коммунизма», как и многие заключенные, отвоевав за родину на фронтах Великой Отечественной. Дорогу домой преградили СМЕРШ и череда лагерей.

– Получил я свои 25 лет лагерей и поехал... создавать ГРМ, – рассказывает Давид Львович. – Здесь сначала встретился со студентом-филологом из Киева Ростиславом Доценко. И стали мы с ним думать: почему такое положение в Союзе? Подумали, что все тайны сокрыты в пузатых томах, и начали вскрывать их для себя. Раньше ведь классиков не давали читать, дабы, видимо, не ревизовать их. А в этом лагере, где начальником был майор Убиенных, наткнулись на колоссальную библиотеку. Вот и зачитались. А потом к нам подошли двое, Писарев и Суходольский. Решили: надо собираться в партию и начинать все сызнова – исправлять извращенный социализм...

Писарев с тринадцати лет партизанил в Белоруссии, после войны служил радистом в авиации. Безудержное восхваление вождя набило оскомину, за это и получил первые 10 лет по 58-й. Отправили на строительство Куйбышевского гидроузла. Уже здесь, в лагере на Красной Глинке, встретил человека, которого считает своим духовным наставником: Алексей Земляной, «рекрутированный» ГУЛАГом на 25 лет за участие в Русской освободительной армии, в совершенстве знал языки, цитировал Гейне, Гете и Маркса. Потом сам добрался до классиков. Настораживала безапелляционность Маркса. Энгельс привлекал больше – писал интеллигентнее. Позже, уже во внутренней тюрьме куйбышевского КГБ, ожидая приговора по делу, зачитывался стихами Петефи и «Исповедью» Руссо. «Былое и думы» Герцена казались наивными по сравнению с действительностью. С лагерным кафкианством, как выразился в одном из писем Доценко.

– Прямо скажу: позитивной программы тогда у нас не было, – убеждал меня Мазур. – «До основанья, а затем...» А что затем – не знали. Это был лепет. Все, о чем мы лепетали, было потом отброшено ХХ съездом.

На самом деле, программ было несколько. В дело попали два варианта: первый – перепечатанный с носового платка Черепанова, второй – написанный рукой Самохвалова.

– Мы все тогда ходили с воспаленными мозгами, – вспоминает Писарев. – Над программой работали долго, спорили, бились над каждым словом, над каждой запятой. В итоге пришли к выводу, что в стране построен госкапитализм. А посему надо реанимировать социализм. А для этого создать организацию, пропагандирующую идеи рабочего класса. Главная задача ГРМ – «отстаивание и развитие, популяризация теоретического оружия советского и мирового пролетариата – революционного марксизма». И борьба за диктатуру пролетариата путем пропаганды, массового вовлечения новых членов. Эта массовость, по программе, и должна создать предпосылки построения социализма. Не парламент, но массовость.

Все это – в условиях конспирации и глубокого подполья. К началу 1956 года группой уже были написаны программа и устав, налажены конспирация (три надежных шифра, система тайников и «почтовых ящиков», клички, круг условных понятий) и связь. Вербовались новые люди: не только на строительстве ГЭС, но и в других городах: в Ленинграде, Ставрополе-на-Кавказе, Свердловске, Киеве. Подпольщики, получившие волю, поддерживали связь с ГРМ. Им казалось, что все было предусмотрено…

«Больной»

Это много позже стало ясно, что Писарев завербовал в ГРМ человека, который неизлечимо «болен». Он до сих пор казнит себя за то, что невольно стал виновником провала. Но соблазн приобщить к их делу человека, настрадавшегося от этого режима и готового защищать идеи революции с перочинным ножом в руках, – соблазн этот был настолько велик, что многие очевидные сегодня подозрительные моменты тогда казались мелочами.

«Больной» безоговорочно принял программу, платил взносы, выполнял поручения Исполкома. А когда на третьем, как оказалось, последнем собрании группу накрыли, он куда-то исчез. Испарился. Во внутреннюю тюрьму КГБ Куйбышева свезли всех членов ГРМ, кого давно уже не было в лагере. Давида Мазура, например, достали в Дагестане. «Не сумели найти» только «больного». Остальные, следуя традиции, прикрывали его на следствии.

Уже позже сочувствующий им прокурор по надзору, имеющий доступ к оперативной информации, обмолвился: провокатором был один из вас, он не арестован. А Писарев уже после суда, в новом лагере, узнал из письма, что пропавшего бесследно «собрата» в дни следствия видели около управления КГБ.

Он был «болен». А вместо него органы подставили другого члена ГРМ, в порядочности которого подпольщики не сомневались тогда, не сомневаются и сегодня. Как полагает Писарев, написать заявление в органы, приобщенное к делу, этого человека вынудили уже после того, как их предали.

А уже в 1991-м нашелся документ, из которого стало окончательно ясно: дело «больного» выделено в отдельное судопроизводство – верный признак...

Оказалось, с ним мы были знакомы давно. Впервые встретились на одном из заседаний «Мемориала». Он – пожилой, усталый профессор – пришел, чтобы рассказать о своей семье. В 1937-м расстреляли отца, руководителя крупного предприятия. Мать еще отбывала срок в лагере, когда очередь дошла до него, студента одного из столичных вузов...

Кажется, здесь он замолчал и расплакался, а молодая жена попросила ни о чем больше не спрашивать и увела под руку: «Четыре инфаркта...» Потом он щедро жертвовал на нужды репрессированных, которые восхищались: надо же, так пострадал, а все же сумел выбиться в люди.

В октябре 1990-го в Тольятти, под эгидой общества «Мемориал», прошла встреча бывших заключенных, на которую приехали Суходольский, Мазур, Писарев. Он же, «больной», почему-то сел поодаль от подельников, хотя узнал их. И ждал за несколько дней до встречи, звонил и интересовался: кто приедет? Та же информация интересовала людей из органов.

Потом, в День политзаключенного, он держал зажженную свечку в траурном шествии к зданию КГБ. Его фото появилось в газетах: символ скорби.

В общем, мы встретились. Не помню, после какой рюмки я узнал, что по своей натуре хозяин дома прямоват и хамоват. Что поделаешь – детдомовское воспитание. И в то же время сентиментален. Наверное, возраст. Может быть, благодаря этой самой «натуре» решил поведать самое сокровенное. Конечно же, он не предатель. «Абсолютно чист перед Богом, особенно по отношению к этой идиотской организации... ГРМ, или как вы ее называете? О причастности к ней просто стыдно говорить. Сейчас я смотрю на все это как на бред сумасшедшего. Марксистская отрыжка того времени».

На вопрос: «Почему вступил в ГРМ?» – «Воспитание сказалось. Я же генетический коммунист, для моих родителей коммунизм был как религия. Моя мать была просто фанатиком. Ей казалось, что я недостаточно верю... Не для печати, конечно: она меня подставляла, доносы писала… Сейчас бы обо всех о них вытер ноги – о марксистов, включая своих родителей…»

Дальше некуда…

Наверное, наутро, опохмелившись, он отправился по своим делам: консультации, лекции, экзамены. И держался, как всегда, с достоинством. А в один из свободных дней отправился в область, еще раз посмотреть материалы дела. И вернулся спокойный и умиротворенный: ничего лишнего. Пусть думают, что хотят. Пусть докажут.

Этот человек пережил несколько инфарктов. И только опасение невольно спровоцировать очередной и, не дай Бог, смертельный приступ – пожалуй, только это много лет удерживало меня от публикации о нем здесь, в Тольятти. В нашем маленьком городе, где все «на ладони». А он был просто чертовски узнаваем.

Нет, он не лез специально на глаза – быть на виду обязывало положение. Надо было отмечаться – и он изредка публиковался в городской прессе, подписываясь своим настоящим именем. Иногда писали и о нем – конечно же, душевно и проникновенно, как положено писать об уважаемых людях. Порой ссылались на его авторитетное, подкрепленное регалиями мнение. Звучало очень даже убедительно. А для подрастающего поколения не было лучше примера: вот как, молодые люди, надо прожить жизнь...

Да что говорить, он был из тех, кем мы пытались утолить жажду перемен. Когда-то и я отдал свой голос за его имя в строчке избирательного бюллетеня. Его скорбный лагерный путь и последовавшая затем какая-то уж очень добротная для бывшего политзека карьера – сами по себе внушали беспредельное уважение. Чувство преклонения перед человеком не сломленным, а значит, достойным и мудрым, знающим дорогу к опушке леса.

Если бы меня сегодня попросили заполнить бюллетень, я бы против его фамилии поставил жирный прочерк, потому что знаю точно: последние сорок с лишним лет его просто не было на земле. Тот, с кем мы раскланивались при встрече, был вовсе не он, а легенда, придуманная гэбистами. И жил он не за себя, а за тех парней, которых предал. Жил не своей – чужими жизнями. А умер своей смертью. В тепле и почете...

Тему стукачества и палачества – категорий одного нравственного порядка – исчерпать невозможно. Можно долго размышлять о психологии палачей, но понять эту психологию до конца нельзя. Принять ее порядочным людям – немыслимо.

И даже члены ГРМ, всю свою жизнь преследуемые, как выразился Писарев, «этой мразью», не решили для себя многие вопросы. Подпольщики сумели вычислить предателя, и поездка в Самарское управление КГБ лишь подтвердила их догадки. Но для них было полной неожиданностью, что он был не один: в отдельное судопроизводство, помимо дела «больного», было выделено еще одно – человека, с которым один из «революционных марксистов» дружил всю свою жизнь.

Называть или не называть имена предателей? – для себя я этот вопрос до конца не решил. И среди подпольщиков нет единого мнения. Но «больного» они, скрепя сердце, готовы были простить: если бы он подошел тогда, на встрече в Тольятти, и рассказал все...

Он предпочел остаться один на один со своими мыслями и со своим грехом.

Нравственная продажность наследуется, считает Писарев. Может быть, он прав. И категория эта не имеет никакого отношения ни к марксизму, ни к коммунизму.

Время собирать...

По мнению историков, дело ГРМ – одно из самых заметных в истории сопротивления тоталитаризму. И в истории «органов» тоже: после XX съезда не так уж и много было у местных чекистов столь «крупных трофеев» – и родина, как полагается, отблагодарила чинами и наградами...

Тома собственного дела тем из участников сопротивления, кто не сгинул на архипелаговских просторах, любезно дали полистать лишь в декабре 1991-го. С некоторых документов даже позволили снять копию. Для них, до самой старости спиной ощущавших смрадное дыхание органов, странно было уловить человеческие нотки в голосе людей, предки которых в свое время без страха и упрека могли запросто обеспечить всем «вышку». За то, кстати, чего в их планах отродясь не было: предъявленное им обвинение в «борьбе за насильственное свержение существующего в СССР социалистического строя» в прах рассыпалось в ходе следствия.

Их не так много – людей, сохранивших нравственное здоровье в безнадежно больном обществе. Им так хотелось изменить его, не оружием – словом...

После Куйбышевской ГЭС, в Мордовии, Писарев оказался в одном лагере с Владимиром Буковским. «Я был первым марксистом, – утверждал он, – которого Буковский встретил в лагерях». А тот в одном из своих интервью заметил снисходительно: «О том, что такое коммунизм и ему подобные “измы”, я знал еще в 15 лет, в конце 50-х, и, поверьте, я не был самым умным. Все это знали. За исключением нескольких стариков, которые искренне в это верили, тянули срок в сталинских лагерях и нередко потом шли в диссидентское движение. Среди них были мои друзья...» Первым назван Писарев.

Ничего удивительного, что понятие «книга» (член организации) вошло в круг условных понятий Группы революционных марксистов. По большому счету, каждый из них и все они вкупе достойны книги, которая еще не написана. Тем более что история ГРМ здесь, на Куйбышевской ГЭС, не закончилась и имела свое продолжение в Тайшете. Аркадий Суходольский и Давид Мазур вновь оказались в одном лагере. Более того: вместе с несколькими единомышленниками – среди них были Владимир Лютиков, Борис Вайль, поэт Юрий Литвин (умер в лагере) – создали Группу рабочих социалистов, уже не революционно-марксистской, а социал-демократической направленности. Возможно, кто-то из этих людей захочет вернуться к истории своего подполья. Тем более что среди них есть пишущие: журналист Борис Вайль, например, сотрудник Королевской библиотеки Дании.

Писарев, вернувшийся из Мордовии в возрасте тридцати трех лет, и сегодня живет за сто первым километром от Москвы, в которую его не пускали до самого последнего времени.

Известный филолог, доктор наук Ростислав Доценко после лагерей вернулся в родной Киев и ни разу не изменил ему, хотя украинская диаспора настойчиво зовет его перебраться в Канаду.

Антанас Стасишкис – в Вильнюсе, занимается политикой, одно время был депутатом литовского Сейма, в оппозиции к коммунистам.

«Еврейский националист» Давид Мазур на старости лет оставил дагестанский Кизляр, где учительствовал, незадолго до незабвенного штурма за бесценок отдал квартиру – и уехал с семьей в Израиль. Там с его статьей – зеленая улица...

Знаю, некоторые из них переписываются с тем, кого чекисты подставили вместо «больного». У этого старика тоже проблемы с сердцем – не шутка столько лет нести на себе чужой грех предательства...

Каждый из них собрал свои камни.

____________________________
© Мельник Сергей Георгиевич