 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Как фейки и дезинформация, мемы и конспирология, анекдоты и слухи работают в роли символических триггеров 8 августа 2018 Фейки, как раньше слухи и анекдоты, хорошо распространяются, поскольку соответствуют ожиданиям населения, неся новый поворот уже известной ситуации. Эпоха постправды разрешила множественность миниправд для всех, дав в руки всем желающим инструментарий дисперсных коммуникаций, которые технологически обеспечили соцмедиа. Миникоммуникации соцмедиа осуществляют производство миниправд для всех желающих. И эти желающие есть, поскольку люди ищут в сети нового подтверждения своим представлениям, а не кардинальной их смены. Множество правд создает серьезную проблему отсутствия правды вообще, а это означает, что отсутствуют какие-либо точки отсчета, которые бы позврояли прийти к единству. Вместо этого поляризация общества начинает усиливаться, так как доминирующая точкаа зрения подвергается сомнению. И такой активный статус миниправд в результате становится проблемой для всего общества. Вот, как это выглядит с точки зрения обозревателей BBC, когда эксперты вынесли на первое место проблему — дискредитации надежных источников информации. Без общей отправной точки сложно решать важные задачи современности [1]. Здесь цитируется также известный футуролог К. Келли, заявивший следующее: «В новостной сфере появилась серьезная проблема — новая форма правды. Правду больше не спускают сверху, ее распространяют рядовые члены общества. На каждый факт находится противоположный факт. И все эти факты в интернете выглядят одинаково, что сбивает с толку большинство людей». И Уилл Мой, директор независимой британской организации Full Fact, которая занимается проверкой фактов, которая констатирует: «С возникновением социальных сетей изменился масштаб обмена информацией и появилась возможность находить людей, разделяющих ваше мировоззрение. Раньше было не так просто навязать обществу те точки зрения, которые выходят за рамки общепринятых представлений. Если бы мы просто сидели за кухонным столом или в пабе, скорее всего, между нами разгорелся бы спор». Как видим, основная опасность лежит не в недостоверной информации, все боятся больше того, что именуется поляризацией общества. Весь инструментарий государства в виде образования, медиа, культуры в сильной степени заострен на создание в обществе единства понимания, создания из него, насколько это возможно, единого организма. Это нужно политике, это нужно и бизнесу, который заинтересован в одинаковом потребителе. Инструментарий разъединения, например, привнесен сильными потоками мигрантов с иной картиной мира в голове. Люди штрафуются за появление в хиджабах на улице. Конфликтуют люди, праздники, религии. И это все вылилось в публичное пространство, поскольку перестали работать и «плавильный котел» американский, и мультикультурализм европейский. Все конкурирующие школы в науке и культуре не выходят на такой накал страстей, поскольку они не пересекаются с бытом. Между ними существует только книжная война, а не уличная. Таким близким феноменом прошлого была контр-культура шестидесятых, которая в результате захватила все общество. Российские интервенции в американские президентские выборы также воспользовались этим феноменом засилья миниправд, чтобы с помощью дисперсных коммуникаций запустить свои дезинформации, когда единое сообщение из одного центра в рамках соцмедиа превращается тысячи и миллионы повторов. Это было сделано в американских и французских президентских выборах, это было сделано в двух референдумах — в Британии и Каталонии. Всё это привело к серьезной проблеме — невидимому российскому влиянию, осуществляемому через социальные платформы. И здесь следует разделять два направления: влияние на русскоязычную аудиторию за пределами России и влияние на нерусскоязычную аудиторию. А по созданию контента к фейкам и дезинформации следует добавить механизмы создания мемов и конспирологических гипотез. Все это, как и анекдоты и слухи прошлого, обладают способностью вирусного распространения. Мы можем обозначить всю эту группу термином символические триггеры. После их получения человек ведет себя с большой долей автоматизма, являясь достаточно предсказуемым по его реагированию и поведению. Что делает символический триггер? В случае его совпадения с болевыми точками реципиента он вызывает автоматическое реагирование, автоматическое поведение. Конечно, это не стопроцентное попадание в цель, но и 70% прореагировавших является хорошим результатом, поскольку часто происходит коммуникативная перекодировка полученного сообщения в изменение физического поведения. Так, крик «Пожар!» заставляет нас менять свое поведение, как и рассказ человека в белом халате о пользе четырех чашек кофе в день. Исходные представления о роли соцмедиа в обществе были другими: «В оригинальной мечте по поводу соцмедиа были здоровые дискуссии, открытие новых форм креативности, объединение людей с другими со сходными интересами. Все это не следует откидывать из-за неудачи нынешних лидеров рынка. И множество важных вещей происходит даже на наиболее испорченных сетях» [2]. Эта критика не совсем точна. Поскольку мечты всегда будут отличаться от действительности, если бы было не так, они не назывались мечтами. Сильные информационные потоки прошлого, порождаемые печатью и телевидением, проигрывают сейчас потому, что они пытаются навязать нам одну точку зрения, которая естественно может не совпадать с нашей. И поскольку они всегда были сильнее, чем любой голос индивида, то в прошлом они и правили бал. Сегодня у индивидуа голос тоже не столь силен, но зато теперь он может найти своих единомышленников, что в сумме и дает резкое усиление позиции. Российская информационная интервенция просто воспользовалась этим феноменом «силы слабого», когда человек легко объединяется с теми, кто думает с ним одинаково. В случае лживой информации и борьбы с ней важным является наличие (или нет) цели обмануть, поскольку если ее нет, то нет и вины того, кто распространяет эту информацию. Фейсбук даже разрешил отрицать Холокост. По этой же причине существенным чертой является направленные или ненаправленные мотивы формирования представлений [3]. Ненаправленным мотивом признается нейтральный — желание узнать. В конспирологической ситуации триггером, привлекающим наше внимание, является секретность и тайна, с одной стороны, а с другой, что всем руководит малая группа, и нами, и ими, например, в случае «всемирного правательства» или «deep state» в США. Когда ситуаций рулит группа меньше ста человек, причем никем не избранная, это раздражает любого. Каждый считает себя свободным человеком, поэтому противоположная информация всегда будет привлекать внимание. Один из основателей изучения конспирологии в США Б. Кили дает ей следующее определение: «Конспирология предлагает объяснение некоторого исторического события (или событий) в терминах казуального действия относительно малой группы людей, действующей тайно» [4]. Его же придерживается и один из современных исследователей конспирологии Дж. Ушински с коллегами [5]. У Кили есть одна интересная характеристика конспирологической теории, что типично она пытается объединить воедино события, которые кажутся никак не связанными друг с другом. Ушински задает конспирологическое представление как веру индивида в конкретную конспирологическую теорию и у него есть предиспозиция видеть мир в конспирологических терминах. Как видим, здесь повторяется та же модель, которая существует в случае фейков, что человек уже заранее готов поверить фейку, который, придя к нему, лишь подтверждает имеющиеся представления. И фейки, и конспирологические представления столь могучи не потому, что они сильны сами по себе. Эту силу им заранее дает модель мира в голове у человека, под которую они подстраиваются. Были интересные исследования нейропсихологического порядка, которые позволили выявить зоны мозга, нарушение которых ведет к увеличению религиозных представлений и подчинению авторитетам ([6], см. также [7 — 8]). То есть человек не независим в своем мышлении, есть определенная встроенность в его модель мира конкретных представлений. Ушински настаивает на двух объяснениях «любви» к конспирологии [9]. С одной стороны, это предрасположенность к конспирологической логике. С другой, политические взгляды заставляют людей признавать свою сторону правильной, а противоположную как невежественную, неправильную, коррумпированную. Сегодня даже возникла шкала и объективные измерения людей по степени их приверженности конспирологическим представлениям [10]. И это снова подтверждает то, что перед нами реально существующая психологическая характеристика человека, что он таков и изменится не может. Как писал Кили: «Конспирологические теории привлекают, что демонстрирует их популярность». Однако они привлекают не всех, о чем он умалчивает За популярность конспирологии Ушински снимает вину с интернета и соцмедиа. Он с своим соавтором по книге «Американские конспирологические теории» собирали год новости из Гугла с упоминанием конспирологии [11]. И 70% этих новостей трактовали конспирологию достаточно негативно. Его вывод, что Интернет — анти-конспирологичен. Но наверное, это поспешный вывод. Они собирали новости с упоминанием термина конспирологическая теория, но ведь это и подобные сочетания упоминают те, кто против конспирологии. Отсюда понятно, почему 70% статей были негативными. Есть еще одно их важное замечание — они не пытались определять, что является правдой, а что — ложью в конспирологических теориях. При этом они приходят к следующему выводу: «Нас волновало, как люди включаются в конспирологическое мышление и действия, по каким базовым причинам они так поступают. По нашим исследовательским материалам вера в конспирологические теории обуславливается в большой степени предиспозициями, особенно предиспозицией смотреть на мир сквозь конспирологические очки, но политические, культурные, религиозные и другие предиспозиции также важны. Двум людям можно дать ту же информацию о конспирологической теории, и в то же время они могу прийти к совершенно разным выводам о ней». Проработав по этой тематике пять лет, авторы нашли пять констант [11]: — качество доказательства является субъективным, разные люди, получив те же доказательства, приходят к разным выводам, — сторонники одной точки зрения считают представителей противоположной стороны конспираторами, демократы так думают о республиканцах, а республиканцы о демократах, — обе стороны признают, что и на их стороне есть конспирологические теории, но они у них находятся на периферии, — обе стороны считают, что их сторонники на стороне правды и фактов, в отличие от другой, — каждая сторона считает, что их сторона стоит на фактах, а не просто на конспирологической теории. О конспирологических теориях можно также услышать и то, что они достаточно гибкие, по этой причине они легко адаптируются к любым новым фактам, которые им противоречат [12]. То есть они не просто сопротивляются любой критике, но и могут адаптироваться к ней. Люди, верящие в конспирологию, не являются чем-то удивительным. В широком масштабе это свойственно многим. Если считать это исключением, то как тогда понимать многие вполне серьезные примеры. Если, например, считать, что теория о Гитлере, сбежавшем после войны, конспирологией, то как тогда трактовать документы ЦРУ, которые как бы, наоборот, подтверждают эту версию, а ЦРУ занималось его поиском в Латинской Америке [13 — 15]. С другой, смерть Гитлера является четко конспирологической проблемой [16]. Мы видим, что конспирология — это то, что не доказано, но во что верит определенная группа лиц. А от характеристики недоказанности они легко избавляются, поскольку с их точки зрения вся эта сфера скрыта сознательно от возможности что-то доказать. Именно конспирология возвращает миру стройность и понятность. Как пишут С. Ортманн с коллегой: «Конспирологические теории являются попыткой наложить порядок и понимание на непонятный мир, это мастер-нарратив, который может удовлетворять диффузные тревоги потребителей, испытывающих постмодерные затруднения в отсутствии контроля — чувство бессилия перед лицом мира, который стал слишком сложным для понимания» [17]. Кстати, сходные наблюдения о непонятности мира мы можем сегодня встретить где угодно. Вот, например, книга о Киссинджере переговорщике, рецензия на которую в New York Times включает в себя и такие слова: «Современные политики должны готовить себя к нестабильному миру, где компромиссы и сотрудничество, а не односторонняя сила являются базой» [18]. Автор этой рецензии Дж. Сури в свое время написал книгу о протестах, пришедших в мир в шестидесятые [18]. Так что он хорошо изучил эту иную силу, кроме власти. Непредсказуемость и непонятность мира вызвала к жизни не только конспирологию, но и фейки, которые также являются шагом к упорядоченности мира, хотя бы в своей голове. В хаотическом мире не нуждается ни массовое, ни индивидуальное сознание, мы все люди порядка. Тест Роршаха наглядно демонстрирует, что мы видим порядок даже там, где его по определению нет. Р. Санстейн, соавтор Р. Талера по книге «Подталкивание», за которую только Талер получил Нобелевскую премию (кстати, чем не конспирология) тоже обращался к изучению конспирологических теорий [19]. По результатам исследования его даже обвинили в попытке создать полицию мыслей [20], поскольку он ввел понятие «когнитивной инфильтрации» [21], предложив варианты борьбы с ней. Санстейн подчеркивает, что просто давать правдивую информацию недостаточно, это не работает для борьбы с конспирологическими теориями. Такое сопротивление конспирологических теорий и делает их опасными. Санстейн перечисляет множество таких неработающих инструментов, приходя в результате к выводу, что правительство должно заняться «когнитивной инфильтрацией групп, которые порождают конспирологические теории». Кстати, именно это привело к тому, что его обвинили в попытке создать «полицию мысли», поскольку он предлагал отправлять в такие закрытые сети специальных людей, которые будут порождать контр-информацию по отношению к той, которая функционирует в такой сети. Санстейн считает, что есть хороший вариант определения того, будет ли кем-то принята конспирологическая теория. Подсказкой становится признание им и других конспирологических теорий. Если человек считает, что высадки на Луну не было, то он с большой долей вероятности верит в то, что США стояли за атакой 11 сентября [22]. Еще одной подсказкой становятся изолированные социальные сети. Если один человек в такой сети признает наличие конспирологии в каком-то событии, то другие в сети также поверят в это. Символические триггеры включают нас и в случае мемов и слухов. Мемы, например, постепенно переходят из категории модных в категории важных объектов. Практически весь номер российского журнала «Изборский клуб», например, был посвящен войне мемов [23 — 27]. В. Аверьянов здесь говорит: «К мемам нужно относиться серьезнее, чем это предлагают нам сейчас специалисты по рекламе. В последнее десятилетие многие стали утверждать, что исследования в области «меметики» не оправдали возложенных на них завышенных ожиданий и что мем, в сущности, остаётся всего лишь метафорой, а не ядром настоящей научной теории информации. Тем не менее разработчики военных технологий воздействия на сознание на Западе не оставляют тему мемов. Более того, показное ослабление внимания теоретиков к мемам в области идеологии и смыслов нужно рассматривать как хитрый манипуляционный ход «для отвода глаз». В действительности именно в этой сфере вероятный противник и планирует нанесение главных ударов. Фактически это уже проявилось в ходе болотных протестов в 2011–2012 году и Евромайдана в 2013 году. То, что России удалось выработать свою контрстратегию в войне мемов на тот момент, — не должно нас успокаивать. Ведь Запад шёл и идёт в этой области на несколько шагов впереди» ([28], см. также [29 — 31] и нашу собственную статью о меметической войне [32]). Мы забыли еще о слухах, которые как и анекдоты, обладали свойством самораспространения еще в доинтернетовскую эпоху. И в СССР они были единственным альтернативным каналом внутри страны, поскольку второй альтернативный канал — радиоголоса — приходил извне и мог глушиться. Слухи изучаются уже более ста лет. Берински говорит о принятии политических слухов как коррелирующих с политической принадлежностью человека [33 — 34]. Как мы помним, точно так было и с конспирологией. Борьба со слухами с помощью фактов работает слабо, поскольку она усиливает имеющиеся представления, а не спасает от них. Одним из объяснений этого является то, что люди принимают за критерий достоверности быстроту, с которой они обрабатывают информацию. По этой причине попытки опровержения лишь увеличивают быстроту обработки исходного слуха из-за повтора. И это вновь объясняет эффективность пропаганды, которая вся построена на бесконечном повторе. В советское время был даже балет по произведениям Л. Брежнева, то есть повтор невербального характера, в который превратился вербальный текст. На слухи смотрят даже с точки зрения конструирования идентичности, правда, связывая это с феноменом городских легенд. Например, в Эстонии распространялись слухи об эстонском происхождении Наполеона, Ленина, Трумэна, Леди Дианы, Бориса Ельцина, Бенито Муссолини, Франклина Рузвельта [35]. Конечно выстраивание такой идентичности наполняет души гордостью. Обычный человек хочет слышать то, что ему приятно. Он не должен бороться со слухами или фейками. За него это должны делать другие. Но мы видим, что, как правило, это борьба обязательно повторяет исходное сообщение, что его не опровергает, а усиливает. Пример правильной борьбы таков. Когда во время первых выборов Обамы распространялись слухи, что Обама мусульманин, специалисты по бихевиористской психологии из его команды предложили не тупо опровергать, а показывать вместо этого посещение Обамой христианских церквей. То есть вместо сообщения «Обама — не мусульманин», работавшего на повтор, тиражировалось сообщение «Обама — христианин», причем визуальное. А известно, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Г. Файн начинает свою статью с фразы, что современные общества затоплены слухами [36]. Он находит слухам определенной место среди человеческих потребностей: «Слухи аналогичны коллективной памяти. Оба предлагают определенное устройство общества, оба должны разделяться другими, чтобы занять место в структуре представлений, и оба противоречат требованиям государств контролировать дискурс граждан». Это очень важное замечание о противопоставлении слухов желанию государственного контроля над дискурсом граждан. Нам представляется, что государство в принципе любит контролировать все, но особенно оно любит контролировать представления граждан о действительности. Временами кажется, что представления о реальности для государства важнее самой реальности. По сути оно не хочет исправлять реальность в лучшую сторону, а делает это скорее в представлениях о реальности, вероятно, считая, что сказанное важнее увиденного. Оно контролирует медийные потоки, корректируя их, но не желает исправлять реальность. Со своим соавтором в другой работе Фейн говорит о слухах как о непроверенном знании: «Неопределенная база слухов является их характерной чертой, поэтому возникает требование получить коллективное подтверждение их точности. Слухи (как и их родственники — современные легенды) являются народными гипотезами, которые объясняют общее беспокойство и управляют общими угрозами» [37]. Отсюда, получается, следует не случайный их характер, а вполне обоснованный, поскольку в норме люди стремятся к предсказуемости, а не хаосу. И слухи увеличивают понятность и предсказуемость мира вокруг. В этой статье есть важное наблюдение: «Слухи работают, обращаясь к двум первичным областям создания смыслов человеком: мыслям и эмоциям, при этом и те, и другие формируются внутри сообществ. Некоторые слухи работают на добавление знаний, они обращаются к «холодным» мыслям. Другие действуют путем выражения чувств, они обращаются к «теплым» эмоциям и мотивациям». Его соавтор по книге о слухах Б. Эллис, проанализировав высказывания трех американских президентов, правда, на тот момент Трамп еще не был президентом, приходит к интересному выводу, что все они: «занимаются легендированием, как это понимается исследователями в области современных легенд, а не сознательным созданием дезинформации или пропаганды» ([38], см. также [39]). А это вновь говорит о том, что все они высказывают то, что им кажется, особо не задумываясь о жестком соответствии действительности. Более точно можно сказать, что они описывают то, как это должно быть с их точки зрения, хотя на самом деле это не всегда так. Еще одно исследования смотрит на слухи с точки зрения социальной эпистемологии [40]. Здесь подчеркивается, что слухи могут очень быстро распространяться с помощью социальных сетей. Речь идет о феномене информационного влияния, когда само получение информации от другого становится доказательством реальности сообщаемого. Фейки и дезинформация, мемы и слухи характеризуются тем, что они принимаются на веру определенными группами общества. При этом исследователи подчеркивают уже заранее имеющуюся у человека предрасположенность к признанию их достоверными. Символический триггер как раз и рассчитан на то, чтобы задеть за «живое» в первую очередь в рамках передаваемого содержания. Только мемы обладают сильной формой, которая работает так же эффективно, как и содержание, требуя включиться в процесс их дальнейшей передачи. Человек в принципе готов делиться новой информацией, причем негативная информация, как более важная, передается сильнее, чем позитивная. В случае вирусных объектов, которые мы рассматриваем, происходит завышение статуса этой информации, что способствует более широкому их распространению. Дополнительную силу им придает и то, что, как и в случае конспирологии, это не информация, которую будут распространять традиционные медиа. Возникает противоречие между важностью информации с точки зрения человека и нежеланием ее распространять со стороны медиа. Это подталкивает индивида самому включиться в распространение этой «горящей» с его точки зрения информации. Мы живем в мире, в котором увеличилась и доля, и роль хаоса. Поэтому любые достоверные свидетельства начинают нас интересовать, что можно увидеть по возрастающему числу издания документальной литературы. Фейки, как и слухи, «цепляют» наш мозг на крючок, заставляя не просто обращать внимание, а продолжать коммуникацию с помощью них с другим человеком. Анекдот никогда не прекращает своего движения, пока не выходит на повтор — на человека, который уже его слышал. Интересно при этом, что всё это формы дискурса, которые являются «чужими» в плане конфликтности с основной версией, поддерживаемой властью. Это становится одной из причин того, что эти контр-тексты столь интересны для потребителя информации, и он хочется поделиться ними с другими, со своими, как он ощущает, единомышленниками. Литература
__________________________________________ http://hvylya.net/analytics/society/kak-feyki-i-dezi...
Фейки соцмедиа конструируют в наших головах динамично меняющийся текст 30 сентября 2018 Мы ошибочно трактуем Фейсбук как разовые интервенции, ведь в результате его воздействия получается какой-то вариант единого текста. Это уже не независимые интервенции, а зависимый от всех них конечный текст. Мир не перестает удивляться активности фейкопорождающих машин. После первого шока исследователи приступили к поиску более базовых характеристик фейков, в то время как законодатели ищут юридические пути борьбы с ними. Социальные медиа обеспечили информационную среду для фейков, породив множественность источников информации. А в своей основе именно наличие отдельного источника претендует на возникновение своей собственной правды. В случае религии источник был один — Библия, все остальные — скажем, священники — могли лишь интерпретировать происходящее вокруг с помощью священного текста. Эти ограничения поддерживались «малым» производством информационного материала в виде рукописей. Вмешательство церкви было и здесь, когда монастыри в средние века решали, что из текстов на папирусе переводить на долгоживущий пергамент, а что — нет. По этой причине Гарольд Иннис называл монастыри монополистами знаний. Ведь они могли признавать одни знания правильными, другие нет, тем самым уничтожая их, как происходило с текстами Аристотеля, признанными языческими и потому не имевшими права на фиксацию на пергаменте. Книгопечатание выступило в роли разрушителя этой монополии, став первым примером множественности источников. Это сразу существенно трансформировало все, что строилось на информационной основе. Это религия, наука, образование, литература. Мир получил разделение церквей, объективную науку, роман как литературный жанр, государства, построенные по национальному признаку. То есть книгопечатание сформировало современный мир, в котором мы жили до сегодняшнего дня. Социальные медиа тоже разрушили монополию. В результате чего возникли постправда, фейки, связанные со своими собственными информационными источниками. Многие последствия функционирования этой новой социально-информационной среды еще непонятны до конца. Исследователи, например, пишут: «Социальные медиа трансформируют публичный дискурс способом, который нам неясен. Возьмите, например, Фейсбук. Два миллиарда людей по всему миру и 200 миллионов в Соединенных Штатах используют Фейсбук для получения новостей, обсуждения политики, вхождения в политические движения и связи с друзьями и семьей. Платформа стала базой нашего социального взаимодействия, средством создания и поддержания человеческих отношений. Фейсбук распространяет наши месседжи, но также определяет, какие наши сигналы будут усилены, подавлены или изменены. Фейсбук — это не просто переносчик социальных медиа, но полностью новая социально-коммуникативная среда. Мы должны понять, как она работает, как Фейсбук влияет на отношения между его пользователями и искажает потоки информации между ними». Из этого следует, что мы ошибочно трактуем Фейсбук как разовые интервенции, ведь в результате его воздействия появляется какой-то вариант единого текста. Это уже не независимые интервенции, а зависимый от всех них конечный текст. И именно он формирует общественное мнение в пылу дискуссий и споров. Это не текст в его фиксированной вербальной форме, а результат определенного суммарного «голосования» множества воздействий. Этого текста нет ни в вербальной форме, ни в реальности, он есть только в наших головах, являясь результатом многочисленного и многомерного воздействия. Это необычный вариант не фиксированного, а динамично меняющегося текста. Две противоположные точки зрения, как минимум, пытаются опровергнуть друг друга, чем привлекается еще большее внимание пассивных пользователей. Динамичный текст как результат интенсивных дебатов иногда выливается в уличные демонстрации, как это было в случае президентских выборов в США. Люди выходят на улицу, увидев достижение справедливости в том, что они побьют представителей другой точки зрения. Такое серьезное влияние социальных медиа связано, несомненно, с тем, что поменялся статус информационного и виртуального компонентов по отношению к компоненту физическому. Общества прошлого основную свою силу видели в физической среде. Но постепенно две другие среды — информационная, а за ней и виртуальная — стали использоваться все сильнее и сильнее. Пришло понятие информационной войны, а население большую часть своего свободного времени проводит теперь в виртуальном пространстве (телесериалы, видеоигры), то есть «живет» уже не в физическом пространстве. Поскольку Cambridge Analitica базировалась на психологическом воздействии, которое вытекало из пионерских работ Михала Косински, приведем его мнение с коллегами об этой области в целом: «Убеждающие массовые коммуникации направлены на подталкивание больших групп людей поверить и действовать в интересах коммуникатора. Это используют правительства, чтобы перевести людей на здоровое поведение, специалисты по маркетингу, чтобы получить и удержать потребителей, а также политические партии, чтобы мобилизовать голосующих. Исследования показывают, что убеждающая коммуникация становится особенно эффективной, когда она привязана к уникальным психологическим характеристикам и мотивациям людей. Этот подход мы называем психологическим убеждением». И название этой статьи также говорит само за себя — «Психологическое нацеливание как эффективный подход к дигитальному массовому убеждению». То есть сегодня происходит смена терминологии: «микротаргетинг» становится «психологическим таргетингом», что лучше отражает суть самой технологии. Постепенно вскрываются все новые и новые точки применения этих технологий, как и новые подробности предыдущих информационных интервенций (Helmus T.S. a.o. Russian Social Media Influence. Understanding Russian Propaganda in Eastern Europe. — Santa Monica, 2018 и др.). Заговорили о новом контроле над мыслями, цитируя Замятина и Оруэлла. Причем это невидимый вариант контроля, например, с помощью поиска. Гугл не раскрывает свой алгоритм выдачи, но подсчитано, что 50 % кликов идут на первые две ссылки, а в целом более 90 % на первые десять результатов поиска. Тысячи других результатов никто не смотрит. Возник даже понятный призыв перестать всё называть фейками. Пришел также новый термин «инфобеспорядок». Здесь предлагается различать измерения вреда и лжи, как, собственно говоря, делают и другие исследователи, как и Фейсбук, когда они говорят о намеренном или случайном введении в заблуждение. Вводится три разных единицы, которые не так различимы терминологически: Mis-information, Dis-information, Mal-information. Их можно обозначить следующим образом:
Новым здесь действительно стало дополнение по поводу того, что правдивая информация может выступать в роли вредной, когда она незаконно переходит из личной защищенной сферы в публичную, становясь достоянием всех. В порождении информационного беспорядка выделяются три стадии:
Месседж лучше распространяется, когда у него есть такие четыре характеристики:
Европейская комиссия также выступила с экспертным докладом «Многомерный подход к дезинформации». Они сознательно уходят от термина «фейк», поскольку, он, во-первых, слабо отражает сложную проблему дезинформации, когда одновременно может быть использована фальшивая и правдивая информация. Во-вторых, термин «фейк» уводит ситуацию в другую сторону, когда политики используют его, чтобы бороться с информацией, с которой не согласны. По этой причине граждане связывают фейки с партийными дебатами, а не с дезинформацией. Реально только сейчас исследователи пришли к необходимости расклассифицировать разные типы отклонений и искажений. Это отражение и того, что вся сфера информационных войн по сегодняшний день остается недостаточно проанализированной терминологически. Все пользуются своими собственными терминами для сходных по типу информационных действий: военные, дипломаты, политики и бизнес. Однако впереди еще долгий период непонимания, что есть что, если даже в сфере кибератак все время возвращаются к тем же проблемам, например, определению того, что является кибератакой иностранной державы и чем она отличается от промышленного шпионажа или чей-то глупой шутки. Подобную ситуацию мы наблюдаем сегодня и в мире фейков, которую Дмитрий Быков иронически описал следующим образом: «Сегодня каждый воспринимает ту часть истины, которая согласуется с его представлениями. Вероятно, в мире, где столько информации, каждый вполне заслуженно отбирает ту, которая не противоречит его картине мира». Каждый раз новые технологии приносят в мир не только то, что было задумано, то есть позитивные последствия, но и ряд последствий негативных. Эти последствия проявляются в полную силу, поскольку человек не готов к столь стремительному изменению своей среды. Он плывет на волне позитива, чтобы потом окунуться с головой в море негатива, о котором никто не задумывался, запуская в мир эти новшества. Мы наблюдаем сегодня процессы, которые демонстрируют, как информационное пространство все больше разрывает свои связи с пространством физическим, на отражении которого оно было построено. Правда, Юваль Харари все время подчеркивает, что именно вымысел создал человечество, поскольку позволил объединить людей в крупные социальные общности, что не встречается у животных из-за отсутствия подобных объединяющих коллективных представлений — от сказок до религий. https://ms.detector.media/trends/1411978127/feyki_sotsmedia_konstruiruyut_v_nashikh_golovakh _dinamichno_menyayuschiysya_tekst/
Фейки и дезинформация становятся частью большой политики 14 октября 2018 Политика, как и бизнес, достаточно креативны в использовании новейших инструментариев. Как только новый тип инструментария заявляет о себе, его сразу берут на вооружение. И политика, и бизнес являются высококонкурентной средой, что объясняет их внимание к инновациям. К тому же в их распоряжении достаточное финансирование, чтобы запускать новый инструментарий. Фейки стали таким инструментарием большой политики. Самым ярким примером использования фейков все еще является российское информационное вмешательство в американские президентские выборы 2016 года. Однако им в спину уже дышит Китай. Вот как «Нью-Йорк Таймс» сопоставляет российский и китайский подходы: «Сравнивая их с российскими коллегами, можно отметить, что китайские офицеры разведки исторически следуют целям внешней политики своей страны, скорее культивируя долговременные отношения, а не занимаясь дезинформацией. Российские операции направлены на усиление политических разногласий, чтобы вбить клин в целевое общество. Связанные с Россией боты продвигали информацию за и против вакцинации в США между 2014 и 2017 годами, а российское агентство, связанное с Кремлем, покупало рекламу в Фейсбуке о таких разделяющих общество вопросах, как раса, аборты, гендерное равенство перед выборами в 2016-м. Китайские операции вместо этого культивируют общие интересы с влиятельными акторами». Китайский интерес понятен в этом плане, поскольку они, скорее, формируют будущее, а не настоящее. Россия своими активными дезинформационными кампаниями как раз играет в настоящем, поскольку дезинформация рано или поздно вскрывается. Но она все равно выполняет свою задачу в данной точке пространства и времени. Россия позволила себе выступить с развернутой статьей на тему продвижения Китая в мире, в том числе с помощью Институтов Конфуция: «Институты Конфуция получали различные претензии от местных органов власти в Канаде, Японии, Австралии, США и даже в России. Проблемы заключаются в том, что периодически правоохранительные органы и общественные деятели обвиняют Институты Конфуция не только и не столько в популяризации китайской культуры, сколько в политическом влиянии. Им приписывают вмешательство в академические нормы и свободы, слежку за другими китайцами и даже шпионаж. Очевидна и крайне прокитайская позиция таких учреждений по вопросам Тибета и Тайваня. По этим причинам долго не открывались ИК в Индии и, например, в Узбекистане, который боится чрезмерного одностороннего влияния. Вообще, в Центральной Азии у Китая продвижение идет с переменным успехом — достаточно вспомнить антикитайские “земельные” протесты в Казахстане в марте 2016 года». Есть даже опыт закрытия Институтов Конфуция, например, в России в 2010 году. В США Университет Северной Флориды отказался продлевать сотрудничество с функционирующим на его базе Институтом Конфуция после 2019 года. Китай является сильным игроком мировой политики, поэтому он все время будет проверять свои возможности по влиянию, как делает это постоянно в плане кибершпионажа). Прощупывание этого воздействия нацелено как на технические секреты, так и на управление критической инфраструктурой. Рэнд Вальцман, говоря о необходимости когнитивной безопасности, видит следующий тип наступательной стратегии против населения целой страны:
Обосновывая создание Центра когнитивной безопасности, Рэнд Вальцман прогнозирует, что в ближайшем будущем исследователи, правительства, социальные платформы вступят в постоянную гонку за влияние и защиты от него в отношении больших групп в онлайне. Он видит следующий тип отличий от привычного использования социального инжиниринга в кибербезопасности:
Сегодня разгорелся еще один скандал, раскрытый «Блумберг», который состоит в том, что в комплектующих, поставляемых из Китая, обнаружен шпионский микрочип. А это касается 30 крупнейших американских компаний, включая Apple и Amazon. Они, правда, стали отрицать наличие таких микрочипов, но особого доверия это не вызвало. И это привлекает всеобщее внимание, поскольку Amazon к тому же был задействован в создании специального компьютерного оборудования для ЦРУ. Всё это делает информационные интервенции в американские президентские выборы 2016 года, столь активно изучаемые, малой проблемой, поскольку: а) они уже позади, б) результативность их могла не выйти за пределы статистической погрешности. Везде одним из инструментариев такого влияния становятся фейки, дезинформация, распространяемые в соцмедиа, роль которых все это время растет, поскольку они являются наиболее незаметным инструментарием. Всё это в очередной раз подтверждает: статус информационного пространства в современном мире многократно вырос. Именно поэтому любые попытки манипуляции с ним будут и сегодня, и завтра иметь существенные последствия. https://ms.detector.media/trends/1411978127/feyki_i_dezinformatsiya_stanovyatsya_chastyu_
Политический юмор как инструмент пропаганды 22 октября 2018 Чем жестче контролируются медиа, тем важнее становятся альтернативные источники информации. СССР был таким интересным примером, особенно в брежневский период, когда анекдоты могли свободно удерживать противоположную официальной картину мира, поскольку теперь за анекдоты не сажали как в сталинское время. Анекдоты, в отличие от стандартной пропаганды, должны были делать свои информационные «вбросы» креативно, чтобы конкурировать с официозом. Этого требует их модель самораспространения, поскольку неинтересное или неважное пересказываться не будет. И тут их распространения предвосхитило мотивацию фейков, где есть две основные причины: негативный контент, поскольку для выживания наших далеких предков негатив был важнее позитива, и стремление к хаосу, поскольку современный человек недоволен существующей системой и требует ее смены, хотя бы в душе. Точно так негатив и стремление к хаосу были в содержании анекдота, что являлось отражением отношения советского человека ко многим раздражающим его характеристикам советского времени. Анекдот, карикатура, как и политический юмор в целом, строятся на конфликте интерпретаций. Иногда такой конфликт мог возникать просто в зрительном зале театра или кино, поэтому здесь цензура была нацелена на аллюзии как косвенные, а не прямые параллели с действительностью. Приведем пример такого внимания цензуры к известному фильму-комедии «По семейным обстоятельствам: «Кому-то из редакторов киностудии показалось, что логопед, не выговаривающий половину букв алфавита, – это намек или даже пародия на руководителя государства Леонида Брежнева, у которого тоже были заметные дефекты дикции. Поэтому на финальный просмотр фильма приехала одна из самых строгих начальниц Гостелерадио, но, к удивлению съемочной группы, комедия ей понравилась, и сцену все же разрешили не вырезать. Но «под ножницы» попала сцена с маклером, роль которого сыграл Владимир Басов. В его реплике о чешском унитазе в квартире увидели намек на ввод советских войск в Чехословакию в 1968 г. Эпизод посчитали идеологически опасным и вырезали из фильма, даже не сообщив об этом режиссеру. Позже, спустя 15 лет, фильм показали уже без купюр» [1]. Как видим, аллюзии невозможно предугадать никакой инструкцией, поэтому требовались живые цензорские мозги. Однако цензор мог быть наказан за свое решение впоследствии, поэтому ему лучше было, как говорилось в советское время, «перебдеть, чем недобдеть». Ряд советских фильмов, и неплохих фильмов был спасен от лежания на полке только потому, что их показали Леониду Брежневу, который требовал новых фильмов для просмотра на даче. Это «Кавказская пленница», «Белое солнце пустыни», «Пираты ХХ века», «Белорусский вокзал», «Джентльмены удачи», «Бриллиантовая рука», а В. Тихонову Брежнев вручал награду, думая, что он и есть Штирлиц [2 — 4]. Редакторско-цензорская рука клала их на полку, но судьба распорядилась иначе. Анекдот и другие варианты политического юмора сталкивают три уровня. Возьмем для примера Аркадия Райкина, хотя у него был очень осторожный юмор. Эти три уровня у Райкина были таковы: идеал — реальность — утрировка реальности. Райкин говорит со зрителем на третьем уровне, утрируя «идиотизм» ситуации, но тем самым он вступал в двойное противоречие: и с советской реальностью, и с тем идеалом, который должен быть. На этом же играл и КВН. Уже более «правильный» российский «прожекторперисхилтон» является пропагандистски ориентированным, поскольку не вступает в конфликт с государственно поддерживаемой картиной мира. Поэтому шутки там смещены на то, чтобы посмеяться над маленькой Эстонией, над «бацькой» Лукашенко и Украиной. В плане сегодняшнего дня интересные мысли по этому поводу высказал Роман Карцев: «Все говорят, почему тебя нет на телеэкране. Куда вы сбежали? Отвечаю. Мы не бежим, а организованно отходим на заранее подготовленные позиции. На самом деле «период стадионов» у разговорного жанра длился очень недолго, с конца 1980-х до начала 1990-х. А потом мы перешли на запасной аэродром, он у нас, к счастью, всегда был. Ну, конечно же, в театр. […] Недаром ведь именно — Театр Райкина. Вторым ориентиром была литература. Между двух полюсов и жил наш разговорный жанр» [5]. И еще одно его замечание, вероятно, даже более важное, чем первое: «Вы говорите: где артисты разговорного жанра? А я вас спрошу: где зритель?.. Нет слушателя-героя: активного, со своей позицией. Два поколения зрителей как минимум мы потеряли». Получается, что исчез зритель, а хохот в зале в гогот этого другого зрителя. Практически об этом же говорит и Д. Быков, который несколько скептически настроен в отношение современных анекдотов: «Народное чувство юмора в силу этого представляется мне довольно рабским, потому что сегодняшний народ шутит только над тем, над чем ему разрешили смеяться» [6]. Хотя анекдоты, честно говоря, бывают достаточно ядовитыми (см., например, выборку из 4142 анекдота о Путине, причем некоторые из них явно не созданы «народом» [7]). Это такой же быстрый вариант реагирования, который проходит по альтернативной информационной сети, которая не контролируется государством. Советский анекдот странным образом все же мог противостоять моно-информационному потоку, формируемому советской пропагандой и цензурой. Противостояние оказывалось возможным из-за информационной активности людей: анекдоты распространялись даже тогда, когда в довоенное время за это арестовывали. Но всегда это были дисперсные коммуникации, исходящие от отдельных индивидов, которые могли сливаться в невидимый мощный поток. Закрытые институты КГБ должны были изучать в качестве индикаторов общественного мнения и функционирование политических анекдотов. А. Архипова, например, говорит: «С 1921 года создается служба наблюдения за гражданами, и каждый уполномоченный по району должен был предоставлять так называемые сводки о настроениях. К 1924 году эта система оперативно покрыла почти всю страну, и к концу 20-х годов из каждого региона страны поставлялись — иногда в случае необходимости два раза в день — сводки о настроениях. Эти сводки о настроениях подробно отражали, что люди говорили, какие частушки пели, какие анекдоты рассказывали и так далее. При этом, видимо, собирали информацию по определенным анкетам. Возможно, в создании этих анкет участвовали фольклористы. Это были, конечно, как бы секретные агенты, которые буквально подслушивали на заводе, что говорят рабочие по поводу смерти Ленина. Поэтому мы знаем такое количество анекдотов, частушек, песен, сохранившихся в архивах ФСБ. В 1929 году пошли слухи о том, что за это арестовывают, но по крайней мере первая волна арестов, репрессий — это 1925–1928 годы — была не очень значительной. Но в 1934 году, после убийства Кирова, начинается действительно волна против так называемых анекдотчиков, которая к 1937 году достигает своего пика. Анекдотчиками называли людей, которые были арестованы за рассказывание не только анекдотов, но и частушек, песен — любого антисоветского фольклора, который вначале именовался контрреволюционным, а в середине 30-х — антисоветским. Анекдотчиками стали наполняться лагеря — так много, что в 1937 году была издана специальная инструкция, которая предписывала разделять тех, которые действительно рассказывали крамолу против Сталина, и тех, кто просто пошутил и спел песню. Людей продолжали арестовывать за анекдоты вплоть до хрущевского времени, и в хрущевское время такие случаи еще существовал» [8]. И это получается, что система слежения за всеми началась еще при Ленине. Трудно себе представить, какой объем финансирования, людских и интеллектуальных ресурсов уходил в советское время на подобного рода мониторинг. А сюда добавим глушение западных голосов, систему цензурирования и под. Архипова подчеркивает также: «Некоторые анекдоты рассказывались по всей стране — от Москвы до Владивостока (это известно, потому что сводки о настроениях, составлявшихся НКВД, их фиксируют), другие анекдоты — очень редкие. Если анекдот, например, за 1937 год, фиксируется в ста записях в районных сводках о настроениях НКВД, значит, он был распространенным и в некотором смысле отражал общественное мнение» [9]. Анекдот, вероятно, мы можем если не вывести, то соотнести со смеховой культурой М. Бахтина, когда верх и низ в карнавале менялись местами, в результате чего на ограниченный срок Шут становился Королем, а Король Шутом. Смех над генсеком именно оттуда, поскольку в норме его не могло быть, так как смех «убивает». С.Кургинян и А. Кудинова даже выдвигают версию, что Бахтина привезли из ссылки, поместили в кремлевскую больницу, дали квартиру по той причине, что хотели использовать его метод разрушения с помощью смеха над верхами для уничтожения СССР. Анекдот является достаточно креативным и интеллектуальным продуктом. СССР как страна анекдотов отражает ту ситуацию, что Союз действительно имел высокий уровень грамотности и граждане его читали много. Сегодня невозможно представить себе нормальные стотысячные тиражи советского времени. Возможно, что это также было реакцией на преувеличения, характерные для советской власти. Ч. Мьевиль, автор книги об Октябре, говорит: «Надежда Лохвицкая, известная как Тэффи, дразнила Ленина, говоря, что если бы тот встретил Зиновьева, Каменева и пятерых лошадей, он бы сказал, что их было восемь. Это вызвало бы улыбку у каждого политически активного читателя, знающего о неизменной тенденции левых к преувеличению» [10]. Анекдот в принципе – это преувеличение какой-то характерной черты, доведение ее до абсурда. Политический анекдот был анти-пропагандой, поскольку «работал» как раз по тем уязвимым точкам, который пропаганда изо всех сил защищала. Она была сильна тысячами точек своего тиражирования, но анекдот оказывался не менее сильным, поскольку распространяясь автономно и опираясь только на «поддержку» населения, смог выстоять. Распространение анекдота в советской информационной моносреде опиралось на такие характеристики: — анекдот объединяет: рассказать можно было «своему», а не чужому, — анекдот спасает: смех создает хорошее настроение, — анекдот обладает новизной: нельзя рассказать анекдот тому, кто его знает, рассказчик обладал «правом первой ночи», информационно он был выше, зная то, чего не знают другие, — анекдот имел интересное свойство ощущать себя автором тому, кто его рассказывал. По сути, это было коллективное творчество, но рассказчик психологически ощущал себя равным Льву Толстому на время рассказывания анекдота. В случае анекдота человек был всего лишь ретранслятором чужого продукта, но странным образом он принимал на себя его креативный характер, радуясь радости другого так, как будто это он сам сочинил. И поскольку информационное давление государства было очень сильным, то естественной реакцией на него становилось информационная защита в виде анекдотов. Это естественная реакция создания выхода из кипящего котла, но в другом альтернативном измерении. Стихия программы «Время» не могла затмить стихию анекдотов, поскольку они распространялись в разных информационных потоках. Анекдот и фейк имеют много общего: оба они говорят неправду. Но фейк вовсю старается выдать себя за правду, а анекдот, наоборот, совершенно не скрывает этой своей сущности. В результате удивительным образом он оказывается правдой только другого уровня. На уровне дословного факта этого, конечно, не было, но на уровне на несколько порядков выше, на уровне тенденции это было правдой. Интересно, что анекдот, например, про Ленина, Сталина, Брежнева пережил своих героев, не меняясь. При этом он и сегодня остается смешным, хотя история за это время многократно менялась. То есть анекдот оказывается более достоверным в отражении действительности, чем, например, газета «Правда». Сталин в свое время поправил создателей машины, когда они назвали ее «Родиной». Он спросил: «Почем Родина?». Так машина стала всем известной «Победой». Название газеты «Правда» тоже обыгрывалось в анекдотах: Газетный киоск. Покупатель: — Правда есть? — Правды нет — А Россия? — Вся продана. Есть Труд за 3 копейки. Власть тоже любила слушать анекдоты. Брежнев, например, любил анекдоты о себе, а Хрущев их не переносил [11]. Конечно, кому может понравиться такой анекдот: ««Во время встречи с народом Хрущев спрашивает маленькую девочку: «А что говорит обо мне твой папа?» Она отвечает: «Он говорит, что вы запустили не только спутник, но и сельское хозяйство». Хрущев отвечает: «Передай своему папе, что я сажаю не только кукурузу!»». Все они были слишком разными людьми и правили в разные эпохи, чтобы иметь единый вариант реагирования: «Говорил: «Если рассказывают про меня анекдоты, значит, помнят!» Болезненно Леонид Ильич относился только к тем, которые высмеивали его физические недостатки, например невнятную речь. Андропов и Черненко были людьми без особого чувства юмора. Андропов, правда, грешил стишками с вкраплениями ненормативной лексики, а вот Черненко с шутками и веселыми забавами не дружил вообще». Председатель КГБ В. Крючков вспоминал: «За всю жизнь я от Андропова не слышал ни одного анекдота. Он любил слушать анекдоты, но не плоские, не оскорбительные. Оскорбительных он не воспринимал. А здоровые шутки любил. Бывало, так сказать, за чаем рассказывали ему анекдоты и про Хрущева, и про Косыгина, и про Брежнева. И он даже очень острые, если они не содержали злопыхательств, приветствовал. Искренне смеялся». ЦРУ тоже занималось советскими анекдотами. Когда в результате рассекречивания после 25 лет, нужных для этого, появился список из 11 анекдотов, привлекших внимание ЦРУ [12], то об этом сообщили сотни изданий. Нина Хрущева, внучка Никиты Сергеевича и сегодняшний профессор американского университета, рассказала, как Горбачев пересказывал ей анекдот о нем из этого списка ЦРУ [13]. Советские анекдоты изучались и в большом послевоенном гарвардском проекте, где опрашивалось большое число эмигрантов. Считалось, что это позволит получить более точное представление о враге. Дубин видел функционирование анекдота следующим образом: «Думаю, что это все-таки функция некоторой разгрузки и компенсации за напряжение, которое возникает между, условно говоря, рядовым человеком и властью. Но граница между обычным человеком и властью при этом не стирается, она, скорее, делается привычной, переносимой, как переворачивание статусов в карнавале или на празднике. Это не уничтожает статусную систему, а, скорее, на время ослабляет ее действие. Анекдот — он же снижает фигуры власти и делает ситуацию не настолько напряженной. Анекдот как бы банализирует реальность и в этом смысле делает ее более привычной, переносимой, но в принципе, я думаю, не уничтожает главную границу, которая и образует мир анекдота – границу между нами, у которых нет власти, и ими, которые представляют власть. Мы ничего не можем сделать, мы можем разве что рассказать анекдоты. Как всегда, понижение власти обозначает в некотором смысле символическое возвышение того, кто сочиняет и рассказывает анекдоты. Иначе говоря, действие анекдота – это действие компенсации за то, что мы находимся здесь, а они находятся там» [14]. Сегодня юмор вновь взят на вооружение пропагандой и контрпропагандой, попав в разряд инструментария информационной войны [15, 16]. Он важен для формирования групповой идентичности, поэтому может использоваться в стратегических коммуникациях. По этой причине исследовательское внимание к нему будет только возрастать. И в заключение старый анекдот, но как бы на современную тему шпиля в Солсбери [17]: «Советского разведчика тщательно готовят к заброске в США. У него американский паспорт, он безупречно говорит по-английски и готов подтвердить каждый эпизод своей вымышленной биографии. Но его вычислили и схватили в первый же день пребывания в США. Почему? Поставив свой автомобиль на парковку, он снял дворники со стекол и унес их с собой». Литература
http://hvylya.net/analytics/society/sssr-kak-strana-...
Фейки как информационно-виртуальный объект 22 октября 2018 Фейки на самом деле — это усилители того, что уже было записано в индивидуальном и массовом сознании до их появления.Главным распространителем фейков являемся мы сами, поскольку точечные информационные вбросы, сделанные сознательно, направлены на создание цепной реакции массового сознания, которое само заинтересовано в продвижении. Всё это происходит потому, что перед нами не просто информация, а информация, которая опирается на виртуальные составляющие: на то, что любит или боится человек, его мечты и его обиды на мир. Виртуальные страхи управляют нами сильнее любых позитивов. Не менее важно и то, что фейк дает возможность превратить любого человека в часть группы, мыслящей, как он сам. Человек может думать, что он один носится с этой идеей, в результате замыкаясь в себе. Но когда с помощью исходно запущенного фейка он увидит себя в кругу «информационных друзей», он становится способным на групповые действия, идущие вразрез с ожиданиями большинства. Фейк служит мостиком объединения одинаково мыслящих людей. В прошлом такого объединения быть не могло, поскольку печать и телевидение не могли распространять такой информации. Раньше объединение достигалось за счет информации мейнстрима, разделяемой многими. Сегодня объединение достижимо за счет фейковых, конспирологических и подобных новостей, близких малому числу людей. Именно соцмедиа позволяют найти их и сделать единым целым. Фейк опирается как на информационное, так и на виртуальное пространство. Хотим мы этого или не хотим, но он является таким же изобретением человечества, как, например, роман. И тот, и другой связаны с технологией. Взлет романа был обеспечен появлением книгопечатания, массовый приход фейков — соцмедиа. Это связано с облегчением технического порядка, которое порождает и закрепляет соответствующие психологические реакции. Давно появилось объяснение, почему негативные новости распространяются лучше и быстрее. Именно по этой причине фейки всегда идут впереди нормальных сообщений. Они опережают их по скорости в несколько раз. В принципе, всегда считалось, что негативная информация более полезна для человека, чем позитивная, причем с давних времен, поскольку она помогала избежать опасных ситуаций. То есть она важнее для разговаривающих, поскольку способствует выживанию. Скорее тактическому выживанию сегодняшнего дня, тогда как сказки, например, задают более стратегические правила, носящие долговременный характер. Майкл Петерсен с коллегами решили найти, что мотивирует граждан распространять враждебные политические слухи в развитых демократиях. Они считают, что распространение враждебного слуха имеет две цели. С одной стороны, это мобилизация против целевой группы. С другой — это демонстрация желания включиться в эскалацию конфликта. Всё это происходит на фоне двух тенденций. Это возросшая поляризация внутри элит, которая передалась и населению. Это также возмущение по поводу существующей политической системы. Люди разочарованы тем, как работает демократия. Поляризация ведет, например, к распространению негативных слухов о республиканцах со стороны сторонников демократов. Правда, авторы оговариваются, что вера в негатив не обязательно связана с его распространением. Поэтому распространение негатива они объясняют имеющимся разочарованием ситуации в обществе и местом человека в нем. Часто политически активные люди распространяют негатив вне зависимости от своих партийных симпатий. Они стремятся не помочь системе, а пытаются уничтожить саму систему. Петерсен с коллегами фиксируют: «В каждом обществе есть разочарованные радикалы. Однако в эпоху соцмедиа эти радикализированные индивиды могут более легко находить думающих так же других и могут более легко распространять свои взгляды. Более того, сегодняшние общества сталкиваются с особыми социополитическими условиями, побуждающими желание хаоса в большей степени, чем это было в прошлые десятилетия». Турчин, анализируя социополитическую нестабильность аграрных обществ, выделяет три фактора, вытекающих из роста населения без соответствующего возрастания урожайности. Во-первых, это рост цен, сельская бедность, миграция и возрастающая частотность голодных бунтов и протестов по поводу оплаты. Во-вторых, перепроизводство элиты при малом росте элитных мест. В результате элиты делятся на группы и враждуют. В-третьих, из-за роста населения возникает рост армии и бюрократии, который не может быть поддержан доходами. Государству приходится увеличивать налоги. Все это ведет к кризису и борьбе с центральной властью (см.: Turchin P. Ages of Discord. A structural-demographic analysis of American history. — Chaplin, 2016). То есть рост населения с неизбежностью приводит к кризису. Интересно, что хотя это модель кризиса аграрного общества, но все эти причины присутствовали и в кризисе, который привел к развалу СССР. Мы тоже имели войну элит, когда одна элита вытесняла другую с целью получить в руки все ресурсы. Турчин предлагает три принципа, в рамках которых трактует историю США до 2010 года: - принцип переизбытка труда: цена труда падает, как и жизненные стандарты большинства, обнищание населения создает хорошие экономические условия для элит, - принцип перепроизводства элиты: число элиты возрастает, как и ее аппетиты, что приводит к невозможности общества содержать элиту, что ведет к внутриэлитным конфликтам, - принцип нестабильности: перепроизводство элиты ведет к конфликтам, обнищанию населения, фискальному кризису государства. Фейки на самом деле — это усилители того, что уже было записано в индивидуальном и массовом сознании до их появления. Фейки эксплуатируют этнические, расовые, гендерные противоречия, уже имеющиеся в обществе. Вспомним наиболее частотные темы информационных вбросов в кампанию Трампа. Мигранты и миграция — хорошо / плохо. Ислам — хорошо / опасно. Афроамериканцы — хорошо / плохо. Стрельба полиции — хорошо / плохо. Все это входит в пакет негативных ожидания и страхов обычного человека. Появилась подробная временная схема всех событий американских президентских выборов с информационными интервенциями. Здесь также цитируется высказывание Хрущевой о мотивации, стоящей за этими интервенциями: «Эта операция должна была показать американцам, что вы, ублюдки, такие же, как все. Путин выполнил мечту каждого советского лидера — указать США на их место. Думаю, это будет изучаться последователями КГБ еще долгое время». Сегодняшний мир теряет свою понятность. Он становится менее управляемым. Возникают сложные и простые проекты, направленные на разрушение прошлых правил. И начало таких сложных проектов деструкции можно найти в истории разрушения СССР. Со своей версией этого проекта деструкции часто выступает Сергей Кургинян (см., например, его книгу «Красная весна», изданную в Москве в 2015 году). При этом мы все время слышим только версии, никто не хочет раскрывать правды. А версии всегда будут иметь вероятностные основания, то ли было так, то ли нет. Юваль Харари увидел интересные характеристики революционных движений для будущего. Восстания двадцатого века были против эксплуатации и хотели транслировать в политическую власть свою важную роль в экономике. Брексит и выборы Трампа имеют другую траекторию: у людей есть политическая власть, но они боятся того, что теряют свою экономическую силу. Возможные революции XXI века будут против экономической элиты, которая уже не нуждается в людях. Но бороться против своей ненужности будет сложнее всего. Сегодня на помощь большой политике пришли социальные медиа с их использованием фейковых новостей. Если раньше пули были физическими, то теперь они стали информационными и виртуальными. Под последними мы понимаем такие фейки, которые направлены на виртуальный мир человека, порождаемый его моделью мира. Какие характеристики фейковых сообщений исследователи рассматривают как базовые? Саманта Бредшоу из проекта компьютерной пропаганды говорит: «Мусорные новости представляют собой конспирологический, высоко поляризованный контент, который необязательно является правдивым. То есть в них есть элемент того, что мы вкладываем в понятие фейковых новостей. Но они также включают большое количество реально поляризирующего контента, направленного на разделение людей. Мы увидели также многое из этого в распространении по социальным медиа, где были политические мысли или элементы программ, предназначенные для повтора человеческого поведения, распространяющего и усиливающего эти месседжи, давая фальшивое ощущение популярности, связанное с этими месседжами». Современный мир переполняют страхи и разочарования. Новые поколения не видят возможности вырваться за пределы этих коллективных настроений, поскольку соцмедиа направлены на усиление социальных страхов и желаний, они их только усиливают, демонстрируя их всеохватность. Политические функции соцмедиа не новы, их выполняли и раньше в виде организации, поддержки, раскрутки разных движений. Но теперь технологии позволяют использовать социальные сети и доверие путем превращения друзей в усилителей распространяемых месседжей. То есть рупором стал сам отдельный человек, поскольку соцмедиа многократно усилили его голос. А на смену спешат новые технологии. Возникло, например, понятие deepfake как создание уже не вербального, а визуального фейка. Ожидается использование дополненной реальности, искусственной реальности, распознавания голоса. И один из выводов состоит в том, что коммуникация — это не просто передача сообщений. Для людей важно подтверждение близости с большим драматическим нарративом о мире, то есть с моделью мира. По сути люди ищут новости, подтверждающие их модель мира. И это вновь проявление определенного стадного инстинкта. Интернет принес тенденцию, которую обозначили как постпечать. Это отказ газет от печати и переход их полностью в онлайновую форму. Это произошло с британской газетой Independent в 2016 году, когда газета уже была в руках российского олигарха А. Лебедева. А до этого на такой эксперимент пошли в 2007 году финская газета Taloussanomat и американская Christian Science Monitor в 2009-м. То есть постпечатный мир идет семимильными шагами вместе с постправдой. Анализ читательской аудитории газеты Independent, которая пошла этим путем, показывает, что читатели печатного издания тратили на газету от 37 до 50 минут на каждый номер. В 2017 году онлайновые читатели тратят всего шесть минут за месяц. Правда, есть рост читателей за рубежом в первый год на 50 %, второй год — еще на 20 %. Это тем более удивительно, что печатной газеты за рубежом особенно не было. Зингер, один из авторов новой книги «Как война» об использовании соцмедиа в качестве современного оружия, пишет: «Чтобы победить интернет, надо научиться совмещать вместе элементы нарратива, аутентичности, сообщества и скопления. И если вы можете “победить” интернет, вы можете победить глупые распри, выборы и смертельно опасные битвы». Зингер говорит, что идея книги пришла еще до Трампа, когда в 2014 году силы «Исламского государства» захватили Мосул: «Это создало момент не просто разрыва в войне и политике, а смятение. Что это за группа и как им удалось сделать невозможное — победить военную силу, намного большую, чем они, обученную и вооруженную самой мощной страной в мире? Не принимался во внимание элемент соцмедиа. Главной частью того, как ИГИЛ поднялся, а затем победил, было использование той же тактики, которую используют для своих побед знаменитости, маркетологи и подростки». Кстати, в предисловии к книге авторы тоже говорят о Мосуле, когда распространяемые слухи привели к бегству тысяч солдат и полиции, что позволило полуторатысячному отряду ИГИЛ легко его занять. На фоне рассказов о будущей кибервойне «Исламское государство» провело вирусную маркетинговую кампанию, захватив не сеть, а информацию в ней. После этого с помощью интернет-кампании привлекло к себе 30 тысяч новых бойцов. Главная идея авторов такова: социальные медиа революционизировали уже все от бизнеса до политики, теперь настало время и для войны. Они пишут: «Интернет долго восхвалялся за способность объединять людей. Но сегодняшний день демонстрирует, что та же технология легко становится оружием. Смартфоны и социальные приложения четко изменили азы конфликта: от рекрутирования до сообщений с поля битвы. Но наибольшие результаты могут быть более фундаментальными, расширяющими причины, частотность войны и охват. Платформы соцмедиа усиливают нарративы “мы против них”, открывая уязвимым людям опасные идеологии, разжигая даже давно спящую ненависть. Они создают массовую поддержку общественному мнению, которое практически невозможно предсказать или проконтролировать». Новым феноменом стало то, что растет число внутренних дезинформационных кампаний и падает число внешних. А домашние кампании сложнее идентифицировать, чем внешние, поскольку они отражает реальные сети американцев в онлайне. Современный мир вступил в полосу резких изменений. С одной стороны, это результат развития информационных технологий, которые все глубже входят во многие социальные процессы. С другой — это следствие ускорения множества самих социальных процессов, которые сами становятся источником изменений. https://ms.detector.media/trends/1411978127/pochemu_grazhdane_rasprostranyayut_vrazhdebnye _______________________ © Почепцов Георгий Георгиевич
|
       
|
