Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Культура
Встречи на перекрестке
(№2 [355] 10.02.2019)
Автор: Валерий Рыльцов
Валерий  Рыльцов

        Собственно, вступать в Союз писателей я не собирался. Слишком памятно было унижение от встречи с деятелями прежнего СП СССР. ( «Пора камнепада). Да и вообще, поэт вещь в себе, ему коллективные сборища противопоказаны. Но друг мой давнишний Жора Буравчук уговорил. «Там много наших и Григорьяну твои стихи по душе». Наши ребята и девчата из литобъединения «Дон». Ну, а Григорьян к тому времени стал для меня единственным авторитетом в Ростове.

       Кончилось тем, что меня приняли. Рекомендации дали Буравчук, Георгий Булатов и Гарик Лебедев. Лебедева я знал ещё по «Дону», дружить мы не дружили. Случайные встречные. Меж тем он был дружен с Булатовым и обычно следовал в его кильватере. Булатова я уважал.

     А от Григорьяна рекомендации не получил, хотя, естественно, мечтал о ней. Леонид Григорьевич отговорился тем, что и так пол-Союза с его рекомендациями. И это малость омрачило эйфорию от принятия. Тем не менее, Буравчук уже стал завсегдатаем в его доме, а вслед за ним начал бывать и я. Четвёртым был Эдуард Холодный. Наверное, лучшие годы моей жизни. Наравне с первым летом в стройотряде. (Вот, умел Жора Буравчук становиться необходимым людям, любезным его душе.  

        Когда я появился в «доме на отшибе», Георгий уже вовсю заведовал хозяйством – закупал продукты, отправлял корреспонденцию мэтра, мыл посуду после наших посиделок, латал ржавые трубы. Когда соседка сверху стала менять ванну и выставила старую – очень даже приличную – на лестничную площадку, Жорка сразу же предложил ЛГ заменить его вконец проржавевшую. Тот заартачился, мол, ему и этой достаточно. Не обращая внимания на протесты, самозваный завхоз вызвонил товарища – Валеру Иванова. И вдвоём они втащили в квартиру и установили на место чугунную, совершенно целую сантехнику. Григорьян потом хвастался: «Смотри, какая ванна красивая»! А старую ржавую отволокли на первый этаж. Когда уходили, её уже не было. Кому-то пригодилась.)

        Собирались за «квадратным столом Григорьяна», делились стихами. Вино тоже пили.  И ЛГ рассказывал случаи из литературной жизни. С юмором делился давними обидами от местных борзописцев. Конечно же, мы полностью разделяли его позицию. Когда не можешь выслушать другую сторону, стихи перевешивают. (Помню, когда я прочитал ему «Срезает времени фреза», мэтр вскочил со стула, прихрамывая подбежал ко мне и поцеловал в макушку! Конечно, после этого стишок я ему и посвятил. Да, когда мы называли его мэтром, он отшучивался: «миллимэтр»).

         И когда Леонид заговорил о том, что надо сменить руководство Союза, мы дружно согласились. Надо, значит, надо. Хотя у меня к тогдашнему председателю, Н. Егорову особых претензий не было. Меня он даже поддерживал морально, когда я был в глубокой депрессии от невозможности работы по специальности. Но Григорьяну виднее. Тем более, что ещё до моего приёма он пытался устроить «дворцовый переворот», выставляя претендентом на трон Д. М. Долинского. Но добрейший ДМ прокололся, дав отъявленному графоману положительную «внутреннюю рецензию», исключительно, чтобы не расстраивать. А тот использовал, как рекомендацию в Союз. И на собрании автора рецензии обвинили в беспринципности, тем дело и закончилось. 

          И вот теперь Леонид нашёл замечательную кандидатуру. Михаил Коломенский, молодой, энергичный, не замеченный в предосудительных поступках. К тому же у него были совершенно замечательные глаза, глаза мудреца, повидавшего жизнь и знающего цену и себе, и окружающей действительности. Правда, на собрании Е. Г. Джичоева отозвалась о нём как о человеке, ушедшем с прежней работы, не сработавшись с товарищами. Мол, Михаил хорош в застолье, но в председатели не годится. На что Коломенский спокойно ответил, что с товарищами на прежней работе отношения были прекрасными, а не сработался он только с одним человеком – директором компании Чеботарёвым. Что же касается того, каков он в застолье, то уважаемая ЕГ судить не может, потому что ни в одной компании они вместе не пили. Я даже застонал от изысканности построения фразы. Ко мне достойный ответ хамству приходит только потом, когда отвечать уже некому.

        И председателя сменили. Коломенский начал принимать дела и выяснилось, что Союз юридически не оформлен. Прежний председатель то ли не понял необходимости этого, то ли просто не знал, с какого конца взяться за такую проблему. А в стране, где «без бумажки ты букашка», проблема была серьёзной. И больше года Михаил ходил по кругу, вроде бы никто не возражал против регистрации и в то же время не понимал – зачем нужен вообще второй Союз. Да и в самом деле – зачем?

         Мы с Буравчуком обсудили тему и решили помочь хотя бы изданием коллективного сборника, чтобы Михаил мог в разных инстанциях ссылаться на коллектив, а не на сборище индивидов. Подобрали семь авторов, включая себя. Естественно, необходимо было согласие Григорьяна, без него городить огород вообще не имело смысла. Леонид был как градообразующее предприятие в городе с обилием кустарных производств.  ЛГ поморщился, сказал, что он уже издал всё, что хотел и ему это не интересно. Но мы можем делать, что хотим. Мы собрали рукописи. И вдруг он заинтересовался, что же мы отобрали. И начал перекраивать предложенную подборку. Непременно хотел добавить все свои диссидентские стихи. Удалось отговорить, мол, это дело прошлое, достаточно и одного. И потребовал безоговорочно убрать великолепное стихотворение «Лакримоза», как «слишком слезливую муть».  Говорю Жорке, что если когда-нибудь, лет через сто будут составлять антологию одного стихотворения, то вполне вероятно, что у Лёни отберут именно это.  И по сговору с Буравчуком предмет раздора демонстративно убрали из рукописи, а потом тишком вставили обратно. Как бы не так! Леонид потребовал корректуру, возмутился самоуправством и собственноручно вымарал злополучный текст. Как бы не так! Составители опять вернули его на уготованное место и запустили рукопись в работу. И верстальщик Игорь Бондаревский высокопрофессионально и с любовью оформил сборник, и вышел наш «Перекрёсток». Я уже говорил ранее, что название возникло после встреченного в случайном тексте обращения Будды к ученикам. «Вы идёте к истине разными путями, а я стою на перекрёстке и встречаю всех».

         Принесли упаковки с тиражом к Григорьяну, тот сразу вытащил книжку, нашёл себя. И вдруг швырнул её на кровать, рявкнул: «А это, … вашу мать, откуда? Я же вычеркнул»!

Буравчук схватил брошенный сборник, открыл на примятой странице, поднял на взбешённого поэта голубые, абсолютно честные глаза и удивлённо заявил:  «Не знаю. Наверное, Бондаревский вставил.»

      Григорьян буквально задохнулся. Будь у него волосы на голове, они встали бы дыбом от резкого выброса электричества. Мэтр не просто утратил дар речи, он утратил дар речи ненормативной. Единственное, что он смог произнести, было 

– Бондаревский!!!    

         Зато в интонации было всё: и возмущение, и негодование, и весь утраченный ненормативный словарь, коим в обыденной ситуации он владел столь виртуозно… Тем не менее книга вышла, книга получилась. Главным было именно это. 

    … На одном из собраний в перерыве мы с Буравчуком пересеклись встречными галсами с Джичоевой, идущей вместе с Гариком Лебедевым, с которым она тогда дружила против Григорьяна. Наши отношения с ней тогда были ровными, и она произнесла загадочную для меня фразу: «Не с тем дружите, ребята» и проследовала дале.  Спрашиваю Жорку: «О чём она»? И выясняется, что по ростовскому ТВ была передача о поэте Юрии Фадееве. И тот, рассказывая о своих стычках с «гэбухой» предположил, что поэт Булатов имел  какое-то отношение к ней поскольку предупредил его о предстоящем вызове на ковёр. ( Ну уж тут могу ответственно возразить. Это был стандартный стиль работы «органов». Обложить человека показаниями друзей, а потом вскользь прищучивать его якобы собранным компроматом. Булатов же, предупреждая Фадеева, пренебрёг требованием  неразглашения. Предостережение уже само по себе  доказывало его  честь и бесстрашие).  

       Естественно, что пылкий Лебедев бросился защищать память друга. А Григорьян стал на защиту Фадеева. Так что какой-то результат «органы» всё же получили. В конце концов, вся цель их работы – разобщение людей, раздувание недоверия и розни. Такими очень легко управлять. Какое отношение это недоразумение имело к ЕГ, мне непонятно и по сей день. Тогда же я вполне удовлетворился констатацией факта. Тем более что на выходе была третья книга «Право на выдох», и я ещё находился в прострации от хорошо сделанной работы. В то время я по старому обычаю почитал необходимым одаривать новыми сборниками всех союзных поэтов.  И Григорьян, получив свой экземпляр, совершенно неожиданно написал весьма доброжелательную рецензию и опубликовал её в городской газете под броским заголовком «Книга – событие». (Кстати, Долинский статьи этой Григорьяну не простит до самой своей смерти, при каждом удобном случае будет попрекать того, мол, Рыльцов гад, а ты его так восхвалил…)  

       Тогда же, превознесённый мэтром, я витал в облаках и всучивал столь высоко оценённый манускрипт всем встречным. И поперечным тоже. Вручил и Джичоевой. ЕГ взяла протянутую книгу двумя пальцами, с выражением такой брезгливости на лице, как будто решала дилемму – отбросить ли эту гадость сразу или лучше всё же попытаться донести до ближайшей урны. И тогда я мысленно зарёкся впредь от подношений своих опусов случайным людям. Друзей хватало и без них. (Кстати, некоторое время спустя ЕГ предостерегла и Григорьяна на этот раз от дружбы со мной: «Не с тем дружишь, Лёня». Но Леонида уже одолевали болезни, он ответил, что много раз обижался на ЕГ, а потом прощал. На этот  раз, если она будет продолжать в том же духе, может сложиться так, что простить её он уже не успеет. С тем самозваная стрелочница дружеских предпочтений и отвалила). 

        Я, как раз, не хотел ни ссориться, ни мириться ни с кем. У каждого свой потолок и это не повод для раздоров. У каждого есть удавшиеся строчки. Когда рассказал Лёне, что дважды перечитал сборник Долинского, чтобы найти и похвалить пару строк, Григорьян констатировал: «Да ты, братец, говноед»! И не стал слушать мои сбивчивые оправдания. Суждения его всегда были жестоки и категоричны. Как-то в компании четырёх, когда витало блаженное настроение после выпитого и обговоренного, Жора Буравчук мечтательно вздохнул: «Сюда бы ещё и Николая Михайловича»…  Мэтр вскинулся: «Кого»?  «Скрёбова».

И Григорьян твёрдым, абсолютно трезвым голосом отчеканил: «Никогда этого не будет»! Расспрашивать я поостерёгся.

         А литературная жизнь текла своим чередом. Долинский нашёл ещё одну кандидатку в Союз и представил её стихи. Буравчук, на тот момент заведовал секцией поэзии и вполне деликатно усомнился в достоинствах предъявленных текстов. Естественно, всё было в рифму, но это качество столь же необходимо, сколь и недостаточно. Долинский рассвирепел – кто-то посмел не согласиться с его выбором. Позвонил Коломенскому и потребовал исключить из Союза недостойного Буравчука. Михаил, блюдя толерантность, мягко пояснил возмущённому поэту, что ничего не произошло. Член Союза имеет полное право высказывать своё мнение о стихах принимаемого в Союз. И Даниила Марковича занесло окончательно. Теперь он обзванивал других «союзников» и требовал исключения Коломенского, который… и т. п. Устраивая этот хипеж, ловец талантов довёл себя до сердечного приступа. Теперь Буравчуку звонил уже Лебедев, обвиняя его в болезни чувствительного Дани. Бедняга Буравчук не знал куда деваться, искал понимания у меня. Нашёл, у кого искать!

– Чего ты дураков в голову берёшь? Пошли на хер, больше допекать не будут.

        А кандидатку тем не менее приняли. На собрании она сидела рядом со мной, у неё были такие невероятные круглые колени, она так явно переживала, что я решил – какого чёрта? Мало ли в Союзе слабых сочинителей. Зато будет глаз радовать. Изменил договорённостям и проголосовал «за». Как потом выяснилось, «за» проголосовал и Григорьян. Этого хватило для перевеса голосов. Буравчук сильно расстроился, что мы  с Лёней стали «изменщиками», но что поделать К тому же потом я нисколько не пожалел об этом голосовании.

         А совсем скоро попал в больницу и Георгий. Разрыв митрального клапана. Теперь уже Долинский  винил себя в доведении того до болезни, обзванивал всех, терзаясь и каясь. Потом позвонил Жорке и просил прощения. А после смерти Буравчука повторял, мол, как хорошо, тот успел его простить. Меня вся эта суета раздражала. Маразм маразмом, но должен же быть гвоздик, вбитый в башку, обозначающий предел, за который переходить кощунственно. Долинского я ни в чём не винил, да тот и не был виноват ни в болезни, ни в смерти.  Да к тому же, узнав о кончине Георгия, умер от инфаркта и наш общий друг – поэт Виктор Пожидаев. Просто так сложилось.  Трагично и нелепо. И я начал писать воспоминания об ушедших друзьях и о тех кто остался рядом. Хотя Григорьян и убеждал, что это никому не надо, слишком незначительны мы в театре истории.

          Включил часть воспоминаний в следующую книгу. Подарил её совсем немногим. В том числе и Коломенскому. Тот, прочитав сначала прозу, перезвонил и сказал, что давно надо было об этом написать. Жаль только, что тираж мал и практически никто не прочитает. Говорю, что не так уж и мал – часть воспоминаний напечатана в «Ковчеге», а у журнала есть и электронная версия. 

        – Так вот в чём дело, – протянул Михаил. Оказалось, что ему звонил Долинский и кричал, что пора поставить на место «этого мерзавца и гада Рыльцова, считающего себя поэтом». По его словам выходило, что я где-то в тексте обозвал милейшего Даниила Марковича «жопой». Коломенский утихомирил его, сказав, что не мог Рыльцов себе такого позволить, а сам недоумевал, что и где мог прочитать впечатлительный старец.   Доморощенный мемуарист поклялся, что и в мыслях не имел обижать ДМ, а сам задумался, неужели только сейчас тот удосужился прочитать книжку, подаренную два года назад. Ту самую, которая – «событие». Там действительно была «жопа», но никак не соотносилась с поэтом-крикуном. И я с лёгким сердцем перевёл упомянутую часть тела в разряд недоразумений. И как выяснилось позже – совершенно напрасно. Через пару дней позвонил Григорьян и тоже рассказал о звонке Долинского и о страстях по «ж». Вторично пожал плечами – с какой стати он принимает на себя к нему не относящееся? Или ощущает внутреннее соответствие? Позлословили и забыли. Забыли, как же! Следующий звоночек был от Нины Огневой. Та информировала, что ей звонила Наталья Суханова и спрашивала мнение о моих стихах 

           – А то, говорят, у него много ненормативной лексики?

Нина заверила, что она этого не замечала, если и есть, то очень искусно  замаскирована. И тогда Суханова также упомянула непременный атрибут человеческого организма. И тут меня осенило. Наталье я точно книг не дарил, стихов моих она не читала, значит, был некто, кто обзванивал  по списку членов Союза и вводил в краткий курс избранной физиологии. При встрече я бесцеремонно пристал к Сухановой, скажи – кто.  Та согласилась, что действительно кто-то звонил. Но кто – она уже не помнит. Ясно. Пенять на память – отмазка известная и безотказная. С Долинским я уже давно не общался, оставался только Григорьян, пусть спросит у старого знакомого.  Но мэтр неожиданно заявил, что звонка такого не было 

        – Да как же, ты же сам мне говорил… 

        – У тебя избирательная память. Ты помнишь то, чего не было! 

Круг замкнулся. Сопоставляя отдельные детали, нынче я на 99% уверен, что знаю автора звонков. Но не пойман – не вор…

      (Через год после того, как Буравчука не стало, были на поминках. Когда уходили, решил, что надо подъехать на автобусе, там хотя и близко, но Лёне и так идти трудно, а тут ещё в подпитии... Пока шли к остановке, вёл его под руку и понял – не дойдём, не удержу. Стал останавливать такси. Лёня вырвался, побежал, вихляясь из стороны в сторону,  крича, что на такси не поедет. Догнал, потащил к машине. Он  отбивался, хватался за дверцу. Затолкал всё-таки, доехали. Пока вёл по лестнице, повторял: «Не надо было тратиться». Какая там трата – от Мечникова до Горького! Вечером позвонил ему, досада уже прошла, говорили как обычно.)

      А далее заболел и Григорьян. Принимать меня он уже не хотел. Общались только по телефону. Он тоже пришёл к необходимости воспоминаний. Написал главу «Серпентарий» и передал в «Ковчег» через Огневу. Там она пролежала довольно долго, никто не хотел набирать текст, написанный каракулями Григорьяна. Узнав об этом, я затребовал бумаги у Огневой, та нехотя принесла с условием непременного возврата. И где-то с неделю я дешифровывал неразборчивый текст. Закончив, позвонил Лёне и упрекнул, мол, мог бы мне отдать сразу. Тот ошарашил: «Представляю, что ты там написал»! Оба на! Оригинал-то у Огневой, идентифицировать не получится. В «Ковчеге» от публикации отказались, мол, всё описанное уже рассказано другими авторами. Тогда я переправил в «Релгу». Предупредил Александра Ивановича Акопова о ситуации. Тот решил согласовать с автором. И Григорьян заявил, что он уже не помнит, чего там написал, и вообще ничего печатать не надо. Так и порешили. И зря, по-моему. Есть там любопытные места, никем ранее не упомянутые.

     Что ни говори, но Леонид Григорьян поистине стоял на перекрёстке поэзии, добрыми словами напутствуя приходящих к нему. Другого такого в городе нет. 

        И взяться ему неоткуда. Нас, побывавших на этом перекрёстке, осталось совсем мало. Горжусь, что мне посчастливилось, что был причастен. Хотя бы в малой мере…

__________________________

© Рыльцов Валерий Александрович   


Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum