К 75-летию снятия блокады Ленинграда 

СВИДЕТЕЛЬСТВА ПЕРЕЖИВШИХ 

От публикатора

   Сохранились записи о блокаде, сделанные моей мамой Лидией Сергеевной Червинской (1917-1994), и блокадный дневник ее сестры Нины Сергеевны Червинской (1909-2000). В ту пору Лидия была аспиранткой педагогического института, а Нина работала инженером в НИИ лаков и красок. Их мать Анастасия Ивановна Червинская (1874-1959) преподавала русский язык и литературу больным детям в Ленинградском институте хирургического туберкулеза и костно-суставных заболеваний (ЛИХТе), там же стала работать с октября 41 года преподавателем русского языка и литературы и старшая сестра Надежда Сергеевна Червинская (1907-1989). Младшим членом семьи был четырехлетний Петя, сын Надежды (Петр Петрович Червинский (1937-1993).

   Семья проживала на набережной Фонтанки, дом 133, между Троицким собором на Измайловском проспекте и Никольским собором. У Нины была отдельная комната, но бомбежка 5 ноября разрушила эту комнату, и всем пришлось уместиться в двух комнатах на 5 этаже, в глубине двора. Борис, муж Нины, служил в батальоне аэродромного обслуживания под Ленинградом. Альберт, муж Лиды, служил на Северном флоте.

   В июле и августе 1941 г. Нина и Лида были на трудработах – рыли противотанковые рвы. По их карточкам Надя выкупала хлеб, сушила сухари, покупала горох. Еще с времен финской войны, когда, чтобы купить сливочное масло, приходилось брать наборы с крупой, у них образовался небольшой запас. Это помогло им продержаться осенние месяцы. Нина получала все время самый большой паек, и Борис еще привозил, но все делилось поровну, Анастасия Ивановна строго следила, чтобы Надя свою порцию съедала сама, не отдавала Пете. Строго соблюдался режим 4-разового питания. У каждой выжившей в блокаду семьи были свои чудо-мгновения, которые помогли преодолеть весь этот ужас, но сплоченность семьи была необходимым условием. 

Елена Елфимова  

Голод надвигается 

Из воспоминаний Лидии Сергеевны Червинской 

   Нормы выдачи хлеба всё снижались. 13 ноября новое снижение. Рабочим и ИТР по 300 г, всем остальным по 150 г. С 20 ноября норма выдачи хлеба самая низкая – 250 г по рабочей карточке, 125 г всем остальным. Мы в семье делили всё поровну, хотя у Нины была рабочая категория, у мамы с Надей служащая, а у меня, как у студентки, иждивенческая. Сейчас мы знаем, что тогда хлеб пекли с различными примесями, что он был некалорийный. Но в то время мы считали, что более вкусного, чем этот хлеб, мы никогда раньше не ели. Вечером, когда собирались все вместе, начинали делить хлеб. Нина, как химик, имеющая более точный глазомер, делила всё на равные части. Нашу дневную норму мы распределяли на четыре еды.

    Мама следила за тем, чтобы кто-либо не съел весь хлеб сразу. Обычно мне хотелось это сделать, мама ругала меня и ставила в пример Петю. Надя старалась подсунуть сынишке лишний кусок, мама тоже протестовала против этого. Ведь Наде приходилось ходить на работу пешком от Никольского до Политехнического, не менее 14 км (ЛИХТ находился на севере города напротив Политехнического института. В то время весь этот район называли Лесным по находящейся недалеко Лесотехнической академии). Петя героически отказывался от всякой прибавки. Маленький кусочек хлеба каждый из нас старался жевать как можно дольше. Тогда он делался невероятно вкусным, сладким. Жалко было его проглатывать, но он во рту как-то сам незаметно таял и исчезал. Петя ел так же, как и мы, медленно, потом собирал со стола каждую свою крошечку хлеба. Хлеба было очень мало, но по карточкам еще выдавали продукты.

    В один из ноябрьских дней я шла после дежурства мимо Казанского собора по Невскому проспекту. Навстречу медленно шел молодой мужчина в сером осеннем пальто, в фетровой шляпе, с портфелем под мышкой, удивительно похожий на интеллигента, как их обычно все представляют. Вдруг он как-то странно стал приседать, опускаясь все ниже и ниже, и упал. К нему подошли люди, подняли, посадили на ближайшую скамейку в садике. Побежали вызвать помощь. Я стояла в толпе около него. Кто-то считал пульс. Вдруг неожиданно раздалось: «Умер… Видимо, от истощения». Я никак не могла поверить, что вот так человек шел и умер. Дружинники понесли его куда-то, но все уже видели, что человек мертв. Это была первая смерть от голода, которую я увидала. Страшный призрак голода стоял уже рядом, все уже чувствовали его дыхание.

   Как-то раз по мясным талонам нам выдали селедку. С огромным удовольствием мы съели всё, а из селедочных голов сварили суп. Ели его и восторгались, казалось, что такого вкусного супа мы никогда не варили раньше.  Мама с удивлением сказала:

    – Почему же мы в мирное время никогда не делали такого супа, а выкидывали селедочные головы? 

    Решили, что как только кончится война, будем все время варить такой суп. Это был, наверное, последний суп, который мы сварили в эти голодные дни 1941 года, из продуктов, полученных на мясные талоны.

    Погода становилась все злее и злее. Сильные ветры, ураганы свирепствовали почти непрерывно. Из-за нелетной погоды почти прекратились воздушные налеты. На вышке было совершенно невозможно находиться. Мы стали дежурить в штабе института. Начальник штаба Смирнов, который ко всем относился исключительно внимательно, стал назначать меня дежурить в дневные часы, чтобы мне не идти домой поздно вечером. Другие девушки жили в бомбоубежище рядом со штабом. Если я не приходила из-за обстрела, меня сразу же подменяли. Я стала чаще бывать дома. На декабрьские карточки не выдали мясо и масло. Однако все время обещали. Каждый вечер я засыпала с мыслью, что утром в магазине будут эти продукты. К восьми часам шла в магазин, надеясь, что там что-то будет. Но магазин открывался, а полки были пусты.

    В середине декабря пришла радостная весть о победе наших войск под Москвой. Этого события – нашей первой победы – мы так долго ждали. Когда же услышали об этом, то первой мыслью было: «Наверное, у нас тоже прорвут блокаду и подвезут продукты». Все мысли были связаны только с едой.

    На дежурство в институт из дома я обычно ходила по набережной Мойки. Только маленькая тропочка была протоптана вдоль тротуара. Кругом лежал нетронутый снег. Один раз утром, когда еще было совсем темно, на моем пути я увидела лежавшего молодого парня. Он был мертв. Из-под меховой шапки видны были белокурые волосы, ноги обуты в хорошие сапоги, одет в полушубок. Лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. Я с большим трудом обошла его, пробираясь по снегу. Вечером, когда шла назад, обратила внимание, что на нем не было шапки. Белокурые волосы шевелил ветер, и казалось, что он жив. На другой день на ногах не было сапог. Голые ноги как-то странно белели в темноте. Тогда мне казалось естественным, что кто-то снял с него эти вещи. Я даже удивлялась, что остался на нем такой хороший полушубок. Сама же я даже близко подойти не могла, старательно обходила. Снег понемногу заносил труп. Постепенно здесь образовался сугроб, и лишь тропка, огибавшая это место, указывала на ледяную могилу.

    Перестали подавать электроэнергию в дома с начала декабря. Не ходил больше трамвай, троллейбус. Мама не могла добраться до работы. Надя уходила на несколько дней, забрав с собой свои карточки. Мы оставались дома и ничего о ней не знали. Только когда она возвращалась, отходила от нас тревога за нее. В домах не было света. Затеплились маленькие коптилки. Но и для них нужно было горючее, которое с трудом доставали. Поэтому их жгли очень понемногу, больше сидели в темноте при свете буржуйки, которую топили маленькими поленцами. Каждый день надо было напилить дровишек, поколоть их. Стараясь поменьше жечь коптилку, мы рано ложились спать, надев на себя все теплое что было, накрываясь всеми имеющимися одеялами.

    Комната была около 14 кв. м, нас было пять человек, отдельных спальных мест не хватало. Мы с Ниной спали на одном диване. От долгого лежания, от того что так похудели, очень болели бока. Чтобы легче было, подкладывали под бока подушки, которые назывались у нас «подбоченными».

    Стали собирать кофейную гущу, отстаивать ее и печь маленькие лепешки. Оказалось, что из горчицы после отмачивания ее и неоднократного сливания воды, можно печь небольшие лепешки.

    На работах стали давать плитки столярного клея. У нас в команде всем дали, а меня в этот момент не было, и мне не оставили. Узнав об этом, я ужасно расстроилась. Нина и Надя на работе получили. Я и так все время мучилась, что, имея иждивенческую карточку, ем как все. А тут еще и клея не дали. Сидела у телефона в штабе совершенно расстроенная. Начальник штаба Смирнов сразу же это заметил. Когда я сказала ему, что мне не оставили клея, он очень удивился:

    – Почему это не оставили? Не меньше других нуждаешься, еле ходишь уже.

   Он сейчас же позвонил в кладовые, сказал, чтоб меня внесли в списки. Я сразу же пошла получать. Мне достались две очень светлые хорошие плитки. Довольна я была очень, хоть что-то принесу в семью. Варили студень из клея, точно соблюдая все правила. Мама выслушивала рецепты по радио, выполняла всё точно. Четыре дня надо было вымачивать, все время сливая воду, и лишь после этого варить. Многие не выдерживали, варили раньше и отравлялись. Мы ели этот студень с горчицей, которая еще оставалась. Казался он нам исключительно вкусным.

    Когда бывала на дежурстве в институте, ходила есть в столовую, которая находилась в бывшем ресторане «Баррикада». Туда был прикреплен наш институт. На крупяной талон можно было получить суп из макарон. Официантки выносили показывать контрольную порцию. В тарелке должно было быть четыре небольших макаронины. Иногда на пропуск давали дрожжевой суп. Правда, приходилось долго ждать, не всегда он был тогда, когда подходила очередь идти обедать. Ведь надо всем из команды поесть. Поэтому долго находиться в столовой было нельзя.

    Как-то я уже съела свой макаронный суп с полагающимися четырьмя макаронинами, а дрожжевого супа все не было. Сидела, ждала. Все ели из своих мисок, вынимая их из пустой противогазной сумки, из которой давно были вытащены противогазы. В полной тишине раздавался стук ложек о металлические миски. В дверях столовой я увидела учителя географии нашей школы Николая Николаевича Золотавина. Он работал и на географическом факультете нашего института. Это был один из самых наших любимых преподавателей. До революции он много путешествовал по миру, много сам фотографировал, поэтому так интересно, увлекательно обо всем рассказывал. На уроках его мы сидели как зачарованные. Учились по географии все блестяще. Николай Николаевич был исключительно аккуратен во всем. Всегда свежая белая рубашка, хорошо отутюженный костюм. Сейчас он выглядел так же аккуратно, как и раньше. Свободных мест не было, все ждали дрожжевого супа и не уходили.

     Я предложила Николаю Николаевичу место, он никак не хотел садиться, видя, что я стою. Сразу он меня не узнал, вспомнил тогда, когда я назвала свою фамилию. Я рассказала ему про дрожжевой суп, оказывается, он не знал, что такой суп иногда дают. Из своей противогазной сумки он вынул чистую салфетку, в которую был завернут хлеб, чистую миску, ложку, нож. Я смотрела на него и удивлялась, как в эти дни можно сохранить внешний вид, так отличающийся от всех остальных. После войны от его племянника, с которым вместе работала, узнала, что Николай Николаевич погиб от дистрофии в декабре 1941 г. Значит, я его видела в последние дни жизни. До самого конца он сохранил человеческий вид, не опустился, не раскис.

    Дров делалось все меньше и меньше. Гуляя с Петей на улице, мама узнала, что в столовой около Крюкова канала продают кипяток. Чтобы меньше топить нашу времянку, мы сразу решили пойти за кипятком. Чистых ведер в нашем хозяйстве не оказалось. Привязали к двум большим кастрюлям вместо ручек веревки и отправились с Ниной в эту столовую. Действительно, там можно было купить кипяток. Мы были очень довольны. Налили кастрюли доверху и осторожно понесли домой. Пар валил из них во все стороны. У Фонтанки встретили милиционера.

   - Что несете? – грозно спросил он, посматривая на наш пар.

   – Воду несем, – отвечали мы.

   – Что вы мне голову морочите? Показывайте, что в кастрюлях.

   Хотя нам очень не хотелось развязывать на морозе крепко привязанные крышки, но все же пришлось. Вытянувшееся от удивления лицо милиционера очень нас развеселило, хотя в то время нам уже было не до смеха и шуток.

     Навестила нас двоюродная сестра Ганя, зоолог. Она жила в своем институте на казарменном положении. Принесла нам попробовать маленькую котлетку. Сказала, что из зайца, один сотрудник подстрелил. Мы все попробовали понемногу этот необычайно вкусный кусочек мяса. Когда мы всё съели, она сказала, что эта котлетка сделана из кошки. На работе они сконструировали специальный станок, где кошек убивали совершенно безболезненно электрическим током. Но теперь кошек нет, эту где-то поймали случайно.

    Когда к нам приехал муж Нины из своей части, которая стояла где-то под Лахтой, мы сразу рассказали ему про кошку. Боря сказал, что в пригородах еще много кошек бегает. Мы с Ниной решили, что пойдем за город, поймаем там кошку и будем ее есть. Нам очень хотелось раздобыть себе мясо, мы все время думали и говорили о кошке. Часто лежа на диване, погасив коптилку, я мысленно представляла, как ловлю кошку, накидывая на нее мешок, как несем ее домой через весь город. Но что же делать дальше? У Гани в институте убить ее было уже нельзя, не было тока. Даже мысленно я не могла себе представить, как ее умертвить. Как кошмары проносились передо мной сцены, когда резали курицу. С Ниной мы почувствовали, что даже если поймаем кошку, то убить ее не сможем. Что же тогда с ней делать? Еще привыкнем к ней, и придется ее кормить из наших скудных пайков. Так и простились с мечтой о кошачьих котлетках.

    Боря привозил Нине свой командирский паек. Она делила на нас всех, хотя могла бы съедать одна, ведь привозилось ей.

    Попытались мы обменять что-либо на рынке. Собрали всё, что у нас было ценного. Материал на мое пальто, каракулевые шкурки на воротник. Прихватили и фланелевые пеленки, оставшиеся после Пети, и Петины валенки с галошами, которые стали ему малы. На Сенном рынке народу было очень много, но все, как и мы, продавали вещи и хотели купить продукты. Удалось обменять валенки и одну пеленку на 600 г муки из дуранды (жмыха). Мы были очень довольны. В другой раз на рынке удалось купить несколько плиток столярного клея. В остальные походы не принесли ничего. Поэтому перестали ходить, чтобы не терять силы.

    Я навестила свою крестную, Марию Ивановну Самокатову, учительницу, с которой мама дружила около тридцати лет. Жила она вместе со своей сестрой довольно близко от нас, на 10-й Красноармейской. В квартире вместе с ними жили еще две женщины, жили дружно, во всем друг другу помогают. В ее большой библиотеке среди множества книг в те декабрьские дни меня заинтересовала только одна: «Поваренная книга» Молоховец. Я погрузилась в чтение, и мне казалось, что пропадает чувство голода. Мария Ивановна заметила это и сразу сказала:

   – Возьми ее себе, если тебе хотя бы немножко делается легче, пусть она будет у тебя.

    Я принесла ее домой и в тот же вечер стала читать вслух всем дома различные кулинарные рецепты. Мама и Нина не смогли это слушать, пришли прямо в негодование. Мне пришлось прекратить свою попытку облегчить состояние других, но про себя я ее читала даже при свете коптилки. Мне казалось, что я чувствую во рту вкус тех кушаний, о которых читала. Даже слюна выделялась, как будто я все это ем. Тогда я думала, что, как только доживем до мирного времени, займусь готовкой и все свободное время буду посвящать этому. Мысленно ругала себя, что так мало интересовалась едой, когда это можно было. Вспоминала жирные щи, не съеденные в военных лагерях, буханку хлеба с бутылкой кокосового масла, оставленную на пеньке на станции. Часто представлялось мне, что я жарю картошку, целую огромную сковородку. Нина совершенно не могла слышать разговоры о еде.

    В декабре даже во время обстрела района, когда по радио раздавалось знакомое предупреждение: «Внимание, внимание. Говорит штаб местной противовоздушной обороны. Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение транспорта прекратить, населению укрыться» – мы уже не выходили даже в коридор…

    Второй раз наш город и наша семья переживали голод. Первый, во время гражданской войны, я почти не помнила, но, по словам мамы, он был все-таки не такой страшный. Что-то можно было купить, что-то обменять. Не доходило до того, чтобы ели отстой от кофейной гущи, от горчицы и студень из столярного клея…

    Однажды, дежуря у телефона, я услышала, как начальник штаба Смирнов, отвечая кому-то, с возмущением говорил:

    – Что вы говорите, что у шестого корпуса лежат трупы и разлагаются? Как могут они разлагаться, если на улице мороз тридцать градусов?

  Морозы всё время стояли такие. Убирать трупы не было никакой возможности, они вмерзали в лед, заносились снегом и превращались в белые сугробы. Как-то задержалась на дежурстве, шла по двору института поздно. На машину, стоявшую в самом углу у госпиталя, грузили что-то, смутно белевшее в темноте. Проходя мимо, решила взглянуть, что же там такое. С ужасом увидела, что это были трупы, полная машина до самого верха, прикрытая брезентом. На улице попадались погибшие люди, везли на саночках завернутые в простыню тела. Но такое количество умерших я увидела впервые. Голод высасывал из людей силы, жизнь. Бороться с ним было не под силу. Только тут я поняла его размер.

    На работах людям старались выдать всё, что могло быть в каком-либо виде съедено. У Нины где-то на разбомбленных складах остался технический казеин, который шел на грунтовку при лакокрасочных работах. Привезти его оттуда было не на чем, а идти нужно было очень далеко по берегу Невы, за Володарский мост, свыше 13 км в одну сторону. Почти никто не отваживался пуститься в такой путь. Нина же решилась.

     Пошли мы с Ниной 25 декабря. Вышли рано, когда было еще совсем темно. По пустынным улицам, среди сугробов, которые всюду лежали нетронутыми, по маленьким тропкам осторожно шли с санками. Когда стало светло и появилось солнце, город предстал в совершенно необычайном виде, как в заколдованном снежном царстве. Людей почти не видно было, никакого транспорта, полнейшая тишина, как за городом. Деревья в парках, скверах стояли укутанные белоснежным покрывалом. Снег сверкал и переливался разноцветными огоньками. Как в реке, скованной ледяным покровом, жизнь города протекала где-то в глубине, совершенно невидимая сверху. Но мы, хотя и замечали все это (в обычные дни днем в город не выходили, шли утром в темноте и возвращались в темноте), ни на что не обращали внимания. Одна только мысль заполняла все: сделать остановку, сесть на санки и съесть маленький кусочек хлеба от своей дневной нормы. Снова поднимались, шли, все время думая о следующей остановке, когда в рот попадет желанный кусочек хлеба.

    За Александро-Невской лаврой мне район был совершенно не знаком, все было каким-то однообразным, поэтому путь показался особенно длинным. Наконец дошли до складов. Нина пошла одна, я ждала у проходной. Эта территория не раз подвергалась бомбежкам, обстрелу. Много бочек с казеином были разбиты. Нине разрешили набрать из них побольше. Мы привязали мешок к санкам и повезли. Прошли уже большое расстояние, когда к нам подошел милиционер. Потребовал показать, что мы везем. Развязали мешок. Он долго рассматривал крошки казеина, имевшего довольно непривлекательный грязно-серый цвет. Нина назвала ему сложную химическую формулу. Хотя он пришел к выводу, что это совершенно несъедобное, все-таки потребовал пропуск со склада. Привел нас в пикет милиции.

     Как мы ни убеждали отпустить нас, он был непреклонен. Нина решила пойти одна, а я осталась ждать ее, не идти же с санками назад. Время для меня тянулось медленно. Стало совершенно темно. Хлеб был весь съеден. Рядом в комнате милиционеры сменились, что-то оживленно обсуждали. Я старалась не попадаться им на глаза, тихо сидела в углу на санях в темной передней. Очень беспокоилась о Нине, как-то она доберется. Наконец она вернулась и принесла пропуск. Нас отпустили. Снова пошли мы, но уже по совершенно темным улицам. Идти было все тяжелее и тяжелее. На моих ботах еще во время беготни на вышку совершенно сбились набойки. По обледенелым тропкам я еле шла, как коза по льду, все время поскальзывалась. Около Технологического института опустилась на санки, чувствуя, что больше идти не могу.

     – Не жди меня, Нина, иди одна. Я отдохну тут на скамейке и приду потом.

     Но Нина и слышать об этом не хотела:

     – Никуда я без тебя не пойду, буду здесь сидеть, пока ты не сможешь идти дальше.

     Я сидела грустная на санках. Мне как-то раньше не казалось, что я настолько слабее всех в семье. Надя два раза в неделю ходила пешком  из дома на Никольском к Политехническому институту. Возможно, сказалась ее работа экскурсоводом. Она водила группы в Казанском соборе, в Исаакиевском, летом в Новом Афоне на гору Иверскую, в Петергофе по парку и дворцам. Нина тоже оказалась значительно крепче меня и шла бодрее. Наверное, студенческие годы много вытягивали сил, и не столько на учебу, как на всяческие развлечения, даже просто из-за безалаберного образа жизни.  Я, как и все студенты, не обладала большим запасом жизненной прочности, поэтому раньше других стала слабеть. Много энергии было потрачено на трудработах. Вымотали меня и тревоги, когда я бегом взбиралась на свою вышку, почти на седьмой этаж, как в новых зданиях теперь. Я была совершенно безразлична ко всему окружающему. Нина стала смотреть на людей, появляющихся из булочной на углу Бронницкой и Загородного.

    – Посмотри-ка, что-то произошло, народ радостный идет. Пойду узнаю, что делается.

    Мне казалось, что ничего хорошего не может произойти, что нет той силы, которая помогла бы мне подняться и снова идти. Вдруг Нина закричала:

    – Прибавка, прибавка хлеба!

    Мне это казалось невероятным, я подумала, что Нина просто хочет меня подбодрить. Но взглянув на выходящих из булочной, поняла, что действительно хлеб прибавили.

    – Пойдем скорее, ведь Надя получила наш сегодняшний хлеб, на целый ломоть больше будет.

     Эта мысль как будто вселила в меня новые силы. Я не шла рядом с Ниной, не тянула веревку, пыталась толкать сани сзади, что не очень получалось, но все-таки двигалась вперед и думала только о том, что дома меня ждет хлеб.

    Нина, дойдя до дому, сходила за Надей, они вместе внесли санки, а я еле поднималась по лестнице, хотелось на четвереньках ползти к нам на пятый этаж. Думалось, что так скорее доберусь до такого желанного ломтя хлеба. Только усилием воли заставила себя идти на ногах. Давно не было в семье такой радости, как эта прибавка хлеба.

    С 25 декабря рабочие стали получать по 350 г, все остальные по 200 г. Наша семья получила добавки хлеба 400 г в день. 

Из дневника Нины Сергеевны Червинской 

10 января 1942 г.                                         

    Уже пятый месяц Ленинград в окружении. Уже пятый месяц мы терпим лишения, и с каждым месяцем они всё сильнее.

    В сентябре мы питались еще неплохо. Я ездила к Борису в Горскую, привозила оттуда 2-3 раза молоко, мясо, сухих грибов. В начале сентября в магазинах без карточек были в продаже кое-какие консервы: шпинат, крабы, а во вторую половину исчезло все. Зато на службе в столовой весь сентябрь и даже октябрь было очень сытно, без карточек выдавали супы, омлеты, винегреты и пр., ежедневно мы приносили домой каши, вечером дежурным оставляли целый ужин. В октябре за кашу стали вырезать талон на крупу – 25 г, с 11 ноября стали вырезать 25 г крупы и за кашу и суп, и это сразу ухудшило наше питание, но к октябрьским праздникам по карточкам были хорошие выдачи. Все получили по одной плитке шоколада, по 0,5 л вина, масло, колбасы и др. продукты. Когда 4 ноября к нам приехал Борис, он был даже удивлен, как хорошо нас кормят, по сравнению с военными.

    Но после октябрьских праздников в питании произошло резкое ухудшение. В магазинах ничего не было, люди за своей нормой вставали рано утром и часто, прождав товар до вечера, расходились ни с чем.

    11 ноября нам убавили норму хлеба с 400 г рабочим до 300, а остальным с 200 г до 150, а еще через несколько дней рабочим дали норму 250, а остальным 125 г, и вот с конца ноября люди стали потихоньку умирать. В декабре смертность возросла до невероятных пределов. Точных цифр нет, некоторые говорят, что ежедневно умирает в Ленинграде 2-3 тысячи, а потом стали говорить 5, потом 10. Одно можно сказать, что не успеешь выйти на улицу и пройти несколько шагов, и видишь, как везут на саночках гробы, иногда везут покойников без гробов прямо на санках, не хватает гробов. Говорят, на кладбищах все завалено трупами, убирать не успевают. Люля (так домашние называли Лиду) вчера вечером пришла с дежурства и сказала, что студенток посылают на трудработы на Охту копать ямы для покойников.         

13 января 1942 г., вторник                                         

   Пришла на работу около 12 ч., народу мало, но в нашей комнате все собрались около батареи, к общему удивлению, стали топить. На дворе сильные морозы, вчера было минус 25 с ветром. Я только вышла на улицу, не успела дойти до Никольского мостика, чтоб узнать, не выдают ли масло на первую и вторую декаду декабря, и поморозила нос. В результате на службу не пошла совсем, слишком плохо себя чувствую, холодно, в ногах слабость, и сердце плохо работает – задыхаюсь.

    Дома холодно – с утра плюс три, начинаем топить, но больше плюс шести не можем добиться, дров осталось мало и очень сырые. Вчера решили переехать все в одну комнату и топить только одну, сегодня без меня, наверное, уже начали перестановку вещей. До службы опять заходила в Николаевский магазин узнать, когда будут давать масло за декабрь, пока все один ответ: масла нет. В рыбном магазине дают за первую декаду января муку из дуранды, я заняла очередь, побежала за карточками и Надей, она осталась стоять в очереди.

    На службе сегодня в столовой есть только один суп из рисовой муки с постным маслом, он стоит 18 коп., без масла 7 коп. Пришлось похлебать супу, хотя это нарушает мой питьевой режим: 5–6 стаканов жидкости в день. При большем количестве жидкости у меня начало пухнуть лицо. Сейчас большинство соблюдают питьевой режим.

     В столовой разговаривала с переплетчиком Главхимсбыта, у него страшное лицо, все опухло, с подтеками и желтое, но теперь это никого не удивляет, половина города ходит с такими лицами. Он превратился в город теней, люди ходят как тени, смеха не слышно уже очень давно, люди идут озабоченные, с больными, желтыми, отечными, исхудалыми лицами, многие слегка пошатываются на слабых опухших ногах. Нередко приходится наблюдать, как человек идет и, пошатнувшись, падает, потом силится подняться, протягивает руки и смотрит бессмысленными, неподвижными глазами. Прохожие идут мимо, никто не бросается помочь упавшему.

    На службе ежедневно приходится наблюдать, как меняются лица, сначала легкая бледность, утонченность черт, потом заостряется подбородок, вырисовываются складки возле рта, носа, лицо из бледного становится восково-желтым, потом появляются опухоли под глазами, мешки на щеках. Все стали очень худыми, даже самые полные, холеные, пухлые мужчины превратились в жилистых и сухощавых. Крайник был пухлым, упитанным мужчиной и за 2 месяца потерял 25 кило весу. Криков опух. Финкельштейн не опух, но стал страшен, его улыбка может испугать.

    Работать люди уже не способны, и город замер – стоят заводы, фабрики, закрыты многие магазины, ателье, мастерские. В городе нет дров, и он застыл без тока, тепла и света. Город покрыт толстым слоем снега, как белым покрывалом, и под ним скрыты страдания голодных, изнуренных людей.

    Люди надеются на улучшение питания, об этом говорят и думают, обсуждают возможности доставки продуктов и также ждут тепла и света. Но свет и тепло придут весной, дотянуть бы только до марта! А продукты?

    Вчера зашел Юрий Васильевич (друг Нади). Он теперь часто к нам заходит, так как близко работает. В воскресенье 4 января он зашел исключительно удачно, так как мы решили отметить мамин день рождения, 68-летие. Мы уговорили его остаться обедать; был суп из крабов и риса и студень из мяса и технического желатина. После обеда был чай с вареньем, белыми сухариками и вином. По нашему времени обед роскошный, к сожалению, всё уже остатки, берегли к встрече нового года и вот после встречи доедали 4 января. Теперь уже нет ничего, жалкие остатки, которые мы всё еще бережем, так как боимся, как бы не стало хуже. Позавчера, в воскресенье, нас навестила Мария Ивановна, она тоже очень похудела, но все такая же милая, приветливая, уютная. За эти дни раза два была у нас Ганя, мы все очень рады ей. У всех все разговоры, все мысли только об одном: что будет дальше? Долго ли еще терпеть?

     Голод, холод, тьма. В домах нет света, нет воды, нет дров.

    Хочу для памяти записать нормы выдачи продуктов на декабрь, чтоб потом, когда наступит нормальная жизнь, вспомнить, как мы жили и голодали в зиму 41-42 гг. 

У нас в семье были карточки: рабочая - 1; служащих - 2, иждивенца - 1 и детская - 1.

    На январь месяц Надя получила также служащую карточку. Хлеба выдают с 25 декабря рабочим 350 г, остальным 200 г ежедневно.

    Сейчас 2.30 дня, делать на службе нечего, скоро пойду домой. В 4 часа у нас дома обед. Счастливый час, с удовольствием думаю в течение дня об обеде. Сегодня у нас на обед суп из чечевицы, студень из технического желатина. Вчера первый раз попробовали сделать студень без мяса, из одного желатина, получилось не так плохо. Сейчас многие едят столярный клей, только его нужно долго вымачивать. 

14 января 42 г. среда

    Над городом висит сырой, морозный туман. Мороз 25 градусов. Как надоело ходить на работу каждый день пешком! Чварк, чварк – сныркают боты по снегу, мерзнут ноги, мерзнут руки, совсем перестала греть обезжиренная кровь. На улице стоят очереди за хлебом. Какой ужас стоять в очереди в такой мороз, а Надя пошла за хлебом. Бедная, как она замерзнет, страшно подумать. Но ей предстоит еще одно испытание, идти пешком в Лесной, так как 16-го будет перерегистрация карточек, как она пойдет в такой мороз? Нужно провести 3–4 часа на жутком холоде. Я до своей службы иду 30 минут – и то не могу сразу прийти в себя, приду замороженная как сосулька. Сегодня 14 января, как медленно подвигается время к середине января, я считаю дни и даже часы, хочу, чтоб скорей кончилась зима. Еще мучиться от холода 2,5 месяца, а там будет теплее и светлее, а, следовательно, и легче жить. А как тяжело в холоде и темноте! В 4 часа дня зажигаем коптилки, окна все замерзли, света слишком мало, закрываем ставни, чтоб сберечь тепло, коптилка дает свет на полметра по радиусу, а дальше тьма, чтоб что-нибудь взять, тычешься в темноте из угла в угол, шаришь как слепой.

    Вчера вечером Люля произвела перестановку в комнатах, теперь будем жить только в одной, теснота ужасная, когда стол стоит у дивана, никуда нельзя пройти. Температура в комнате утром не больше плюс трех, к вечеру нагревается до семи. Мучимся с сырыми дровами, мы их пилим, колем, сушим.

    С продуктами все хуже и хуже. Сегодня у нас на службе опять один суп из высевок. На рынке спекулятивные цены продуктов питания достигли невероятных размеров, например: кило хлеба – 300 руб., кило дуранды – 250 р., плитка шоколада – 150 руб., 200 г какао – 300 руб., кило очень плохой муки – 300 руб., кило крупы 400?500 руб., и даже по этим ценам что-нибудь купить очень трудно. Вещи меняют на продукты безумно дешево. Зарплату задерживают. Я не получила еще за декабрь месяц. Люля – за декабрь и ноябрь. 

15 января 42, четверг

    Наконец и половина января, как я рада! Еще один месяц! Максимум полтора, и будет много лучше. Как тяжело жить в таком холоде, тесноте, грязи. В баню не попасть. Все закрыты, дома мыться невозможно. Спим в одежде. Днем в комнате ходим в ватных жакетках, пальто, ботах, шалях, на улицу выхожу закутанная как куль, чуть двигаюсь и все равно мерзну. Правда сегодня стало теплее: миус десять, идет снежок. Вообще погода неплохая, но не для этого времени.

    Ганя сказала, что «зима для богачей». Сейчас я это очень хорошо понимаю, так как мы живем более убого, чем самый бедный нищий. Нищий хоть хлеба имел достаточно, а мы за своим жалким пайком в 200 г должны стоять часами в очереди. Сегодня Надя пошла за хлебом в 6.30 утра и пришла в 11 дня. Правда, это не всегда, сейчас, видно, затруднения с транспортом.

    Говорят, Ленинград переживает самые трудные дни. Хорошо хоть, что сейчас нет бомбежек и обстрелы не такие сильные.   

16 января 42, пятница

    Вчера вечером к нам пришла Ганя, мы все были несколько смущены, так как только что кончили пить чай и съели весь хлеб и сыр. На столе ничего не было кроме грязных чашек. Но оказалось, что она пришла со своим хлебом и сахаром, а два стакана кипятку ей нашлось. Она даже принесла нам спинку кошки, и сегодня мы варим из нее суп на два дня. У Гани сегодня выходной, и она осталась у нас ночевать и обедать.

    Я вчера была очень расстроена, после того как узнала, что масло за декабрь месяц пропало, а ведь как уверяли в магазинах, что ни один грамм наших продуктов пропасть не может и т. д. и т. д., и мы, таким образом, потеряли 1,4 кило сливочного масла и в такое голодное время! Я сегодня проснулась ночью около двух часов, и мысль, что мы потеряли столько масла, не давала мне покоя. Вообще я стала плохо спать: просыпаюсь ночью и не могу заснуть, слушаю, как бьют часы, и пикает ли радио, последнее время оно стало очень редко включаться. Ничего интересного по радио сейчас нет. Сегодня приятная, мягкая погода, улицы занесены снегом, трамвайных рельсов не видно, все идут по дороге, везут на саночках дрова, вещи, людей, гробы и покойников. Воздух чистый, не чувствуется фабричного дыма, деревья белые, все в инее, снег белый, чистый, как в деревне.

    Сегодня у Ивахнова в доме был большой пожар. Последнее время участились в городе пожары, это все от печек-времянок. И днем и ночью в домах и во дворах слышно, как пилят и колют дрова ? это всё для печек.

    Сейчас пришла на работу Нина Александровна Георгиевская, она пострадала 10-го от пожара: в квартире под ними уронили керосиновую коптилку, начался пожар, гасить нечем, воды в доме нет, света нет, всю ночь не могли погасить пожар, у Н. А. сильно пострадали комната и вещи. Часть вещей во время тушения пожара растащили, в комнате проломили пол, и она теперь без жилплощади и без вещей. Мне ее очень жаль.

    Сегодня утром мы с Люлей получили на январь по 75 г консервов (мясных) на одну карточку.   

17 января 42, суббота

    На дворе опять стало холоднее, дует ветер. Взяла в столовой 5 порций картофельного супа, понесу сейчас домой. Конечно, он жидкий и плохой, но все-таки на завтра что-то есть. Какую дрянь сейчас едим и с каким удовольствием. Хлеб, правда, последние дни стал очень хороший, белый как булка. А вкус булки мы уже забыли, скоро забудем вкус сахара, но вечером поели кипяток с хлебом и сыром, а утром кофе тоже с кусочком хлеба и сыр, но и то и другое совсем без сахара. Для мамы и для Пети у нас есть еще несколько кусочков сахара и шоколаду.

    Петя за последнее время стал лучше, послушнее и тише. Ганя вчера весь вечер делала у нас свечи. 

19 января 42, понедельник

    Я стала плохо спать, просыпаюсь ночью и не могу заснуть. Вчера, например, проснулась в 2 часа ночи и больше не заснула до утра, но и не удивительно, невозможно же спать 11–12 часов в сутки, а нужно проваляться это время в постели. Ложимся спать в 9 вечера, а раньше восьми утра вставать невозможно: темно, холодно, да и нечего делать. Удивительно стала праздная жизнь. Мы живем сейчас праздной жизнью бедняков. Делать нечего, готовить нечего, к утру кипятится кофе, к обеду греется суп, принесенный из столовой, а к вечеру ставится самовар, потом один раз в день или даже в два дня ходим за хлебом. Вот и все заботы о питании. В магазинах продуктов нет, следовательно, нет очередей, не за чем гоняться.

     Вчера мы все трое: мама, Люля и я (Надя была в Лесном) сидели дома в холодной, полутемной комнате и ничего не делали, жались к теплой печке и ждали время обеда, а потом чая. Вот она, праздная жизнь бедняков!.. Даже мама, всегда такая энергичная и экспансивная, сейчас сидит сложа руки и вспоминает свою прежнюю жизнь. Она, видимо, сильно ослабела от плохого питания и отсутствия свежего воздуха, это нас всех тревожит. Скорей бы весна! Свет, солнце, тепло. Мне кажется, что с первыми лучами весеннего солнца мы все оживем, а так совсем скисли. Нечего делать!

     Как это странно звучит для нас. На службу я хожу часа на три, максимум на четыре, захожу в столовую, беру суп для себя и для дома, вот и все дела. Люля бывает у себя в институте раза два в неделю. Надя в Лесной ходит раза два-три в месяц. Знакомых почти никого не вижу, невозможно же ходить в гости пешком. Трамваи как прекратили свое движение с первых чисел декабря, так и не пытаются сдвинуться с места, стоят на путях, занесенные кругом снегом, с выбитыми стеклами. На службе, мне кажется, сейчас никто не работает. Лозунг «Кто не работает, тот не ест» перевернут: «Кто не ест, тот не работает». Вчера мы с Люлей днем ходили на рынок, выменяли старые Петины валенки с калошами и одну фланелевую пеленку на 600 г муки из дуранды, очень довольны таким обменом, считаем, что нам повезло. На рынке народу масса, меняют разное барахло, но только на хлеб или продукты питания, за деньги продают только столярный клей.

    На Люлю опять напал период «голодания», она все время голодна, я всячески стараюсь подсунуть при дележке побольше ей кусочек сыра или даже хлеба, но она что ни съест, и все хочет есть.

    Вчера вечером после так называемого чая, а вернее стакана кипятку с кусочком хлеба и сыра мы сели к печке, посуду решили не мыть, что мыть чашки после кипятку? И Люля стала вспоминать, что раньше готовила и ела, она рассказывала, как на даче жарила картошку, готовила салаты из помидоров и овощей. Какие делала запеканки, каши, вспоминала сорта конфет и пирожных, которыми угощал ее Альберт, и я чувствовала, как перед моими глазами проплывают соблазнительные блюда: жареные отбивные, котлеты, соуса, ясно представляла вкус и запах жареного и ощутила внутри себя такую безнадежную пустоту, что мне казалось, что мне станет дурно. Я взмолилась: «Довольно о еде! И так она мне снится и я думаю о ней и днем и ночью». Может быть, доживем и будем есть не хуже, чем тогда. 

21 января 42, среда

     Получила письмо от Бориса. К счастью, у него все благополучно. Опять морозы. Сегодня минус 27 градусов. Надя вовремя успела прийти из Лесного, пока не похолодало. Эти дни она рассказывает нам про Лесной, там теперь в больнице вместо раненых лежат голодающие. Надя говорит, что они страшные, многие стали психически ненормальными. К ним в больницу привезли одного израненного мужчину, которого хотел зарезать его деверь. Говорят, теперь воруют детей и едят трупы.

    Трупов по-прежнему в городе таскают массы, без гробов и завернутые в тряпки, они напоминают мне мумии, и каждый раз при встрече вызывают во мне очень неприятное чувство эти жалкие исхудалые человеческие останки.

Люля говорит, что во время дежурства в штабе ей позвонили по телефону, что возле бомбоубежища лежат выброшенные пять трупов и что их нужно убрать, так как они разлагаются. Как? Все удивились, разве могут разлагаться трупы в такой мороз?

Мы очень беспокоимся за Люлю, когда она поздно вечером возвращается с дежурства, теперь небезопасно. Она обещала позже шести вечера не ходить. Ей на работе выдали, как поддержку в питании, две плитки столярного клея. 

23 января 42, пятница

   Опять морозы, нет больше сил переносить холода. Никогда в жизни мы не ждали с таким напряжением весны, как в этом жутком 42 году. Дома холодно, на службе холодно. На улице мороз, дров нет. Вчера распилили кухонный стол. Он первый пал жертвою в борьбе за тепло.

    Весь город измучен ожиданием. Ожидают прибавки хлеба. В булочной надо быть все время начеку, во многих дежурят милиционеры, и все-таки ежедневно выхватывают из рук хлебные карточки или хлеб. Сейчас на службе Ипатов рассказал два характерных случая: он был в магазине, стоял в очереди за хлебом, в магазине тьма, все окна закрыты, продавцы канителятся при свечках. Вдруг одна девчонка выхватила у женщины хлеб и сейчас же передала его другим. Женщина дико закричала, девчонку успели задержать, и она созналась, что хлеб успела передать, тогда, рассказывает Ипатов, я подошел к ней и схватил с силой за горло, сжал его и почувствовал, как горло хрястнуло под рукой. Когда тело грохнулось на пол, женщины бросились на него и стали топтать ногами. Второй случай произошел на Невском, он шел и услышал крик женщины, которая бежала за мальчишкой, пытаясь его поймать, а мальчишка на ходу запихивал в рот только что выхваченный хлеб. Ипатов успел подставить ногу мальчишке и толкнуть его рукой в затылок. Мальчишка полетел носом на мостовую, окрашивая кровью недоеденные куски хлеба и грязный снег, толпа бросилась на него с криками: «Держи его! Бей его!!»

    Мне на службе выдали 1 кило столярного клея. Ну что ж, и это хорошо. 

24 января 42, суббота

    Мы лежали еще в постели, когда услышали радостную весть о прибавке хлеба: с 24-го рабочим 400 г, служащим 300 г, иждивенцам и детям 250 г. В результате наша семья получит лишних 400 г. Это настоящее счастье! Этой прибавки мы мучительно ждали весь январь, старались не брать хлеб на день вперед и каждый день с надеждой спрашивали: что, не прибавили хлеба? Утром и вечером съедая свой крошечный кусочек хлеба в 50 г, мы каждый раз, подавляя чувство голода, говорили и думали: «Хоть бы прибавили хлеба! Тогда мы выживем». Хлеб был действительно вопросом жизни. Только теперь я поняла, прочувствовала и осознала фразу крестьян: «Был бы хлеб!» Как только мы услышали радостную весть о хлебе, все враз зашумели, заговорили, всполошились и ожили.

    Последние дни начались выдачи продуктов за январь, но микроскопическими долями, до сих пор мы получили за январь кроме хлеба на человека 200 г мяса, 50 г сливочного масла, 100 г сахара и в среднем около 800 г крупы, и это всё. Естественно, мы сильно отощали за этот месяц. У меня кости торчат кругом, больно сидеть, больно лежать, одежда давит, но сегодняшняя новость так подняла настроение, что даже свирепый мороз выше тридцати градусов не очень расстроил меня, и я бодро топала на службу.

    Сейчас перед руководителями предприятий стоит вопрос о поддержании жизни работников. В связи с тем что бани не работают, в квартирах нет воды, холодно и темно, появилась грязь, вшивость, болезни, боятся вспышки эпидемии сыпного тифа и других болезней.

     Вчера Люля пошла на рынок, оказалось, что их уже закрыли, магазины тоже закрыты почти все.

28 января 42, среда

   Как я рада, что этот тяжелый месяц приходит к концу. Морозы совсем разладили нашу и без того убогую жизнь. Когда дней десять тому назад у нас перестал работать слив в квартире, это казалось нам почти катастрофой, потом приспособились и привыкли, но с субботы начались настоящие аварии. В 30-градусный мороз весь город оказался без воды. Фрося несколько раз бегала с ведрами по району и так и вернулась ни с чем. Мы остались без капли воды, с трудом насобирали воды на суп, но остались неумытыми и без чая. Надя пошла во двор и принесла снега, он был белоснежный, и мы стали его нагревать, но когда он растаял, вода оказалась совершенно грязной, мы фильтровали ее через слой ваты и холста, сложенного в несколько раз, и все равно вода была грязной. Все-таки мы ее вскипятили и заварили кофе. Кофе имел неприятный запах пыли и гари, но пришлось пить.

    В воскресенье мы с Надей с утра побежали раздобывать воду. На Садовой у пожарных из люка шла вода. Возле люка стояла толпа, все кричали, толкались, собирали воду ковшиками прямо с мостовой, мы с трудом и ругней достали два ведра, а к вечеру сделали прорубь на Фонтанке, и так как сливные трубы нигде не работают, то вода очень чистая.

    Все стали ждать, что станут хлебозаводы, и действительно, в понедельник мы остались без хлеба. Бегали с Люлей по всему району, и все булочные были пустые, или стояли колоссальные очереди и граждане, прыгая с ноги на ногу, ждали на морозе, когда хлеб подвезут.

    Вчера мы встали в шесть утра и отправились на поиски хлеба, стояли в целом ряде очередей, бегали от одной булочной к другой, наконец, в одиннадцать утра я решила занять очередь на Подьяческой и стоять, пока не привезут хлеб. Стояла в магазине и получила хлеб около четырех часов дня. Выкупили хлеб на два дня, и, таким образом, сегодня день передышки, а завтра нужно будет начать поиски сначала. Говорят, вместо хлеба дают муку в количестве 65%.

    На службе холодно, делать нечего, собираются все в комнате № 1, разговаривают, обсуждают дела. Часа в 2?3 дня постепенно начинают расходиться. 

30 января 42, пятница

    Вот и конец января, как я ждала конца этого жуткого, тяжелого, темного и холодного месяца. И что это был за месяц, такого еще не было в 41 году, и конец этого месяца по тяжести превзошел все ожидания. Два дня мы живем без хлеба. Весь город в очередях за хлебом и мукой. Люля вчера выстояла в очереди 12 часов почти беспрерывно и ничего не получила. Сегодня с утра начали беготню. Я сейчас нахожусь в крайнем волнении, она стоит в очереди в булочной за мукой, перед ней человек 15, и неизвестно, хватит ли муки, она измучена и плохо себя чувствует, я не нахожу себе покоя. Если она опять ничего не получит, нам предстоит вечер беготни по очередям, стояния на холоде, волнения: хватит, не хватит и так далее.

    На службе разговоры о хлебе, о продуктах, сослуживцам выдают желатин и казеин. Наши сослуживцы еще держатся, не умирают, но практиканты, так называемые двухсотграммовики, все больны, остался один Тихомиров, Циммерман в больнице, но он после тюрьмы, но опухших много: Серафима Ивановна, Цитрон, Коновалов, Евгения Эмильевна и др. У Евгении Эмильевны отец умер 12 дней тому назад и до сих еще не похоронен. Вчера звонила Зина, оказывается, умер Карл Карлович, а мы и не знали, всё беспокоились из-за Левы. Но с Левой, видимо, дело неважно, он совсем не встает.

   Люля всё не идет. Сколько времени можно отпускать 15 человек! А вот и она с мукой! Вот радость!!! 

31 января 42

    Сегодня теплая, мягкая погода минус 12 градусов. Ночью, видимо, был большой снегопад, засыпало дымоходы, и утром буржуйка так дымила, что мы все чуть не задохнулись. Мама пошла погулять и, зайдя в «Рыбный», узнала, что сегодня будет сахар. Люля сейчас же побежала в очередь. Последние дни они все время в очередях. Говорят, публика сама с санками поехала за сахаром на «Бадаевские склады», приедут, наверное, не раньше 4-х часов.

    У нас в квартире второй покойник – умер Славик Веселов, по этому случаю Маруся с девочками сидит у нас, что нас очень стесняет. Когда шла на работу, видела телегу с покойниками. Она ездит по дворам и собирает по квартирам мертвецов. Их навалено на телегу штук 20, все завернуты в тряпки, торчат скрюченные ноги и руки, болтаются растрепанные волосы. Зрелище крайне неприятное.

  Так все в нашей жизни быстро переворачивается и переходит в противоположность! Вчера весь город как безумный бросался за хлебом, стоял часами в очередях, у всех были карточки, но не было хлеба, а сегодня во всех булочных есть хлеб, но ни у кого нет карточек, так как во многих учреждениях карточки задерживают. Мы все три дня не ели хлеба и мечтали о нем как о счастье, вчера вечером и сегодня из муки пекли лепешки, варили кашу, суп, и все-таки это вполне не заменяет хлеб.

   Сегодня у нас в конторе полный сбор, пришли все, больные и не больные, ждут февральских карточек, волнуются и беспокоятся, что сегодня не будет. Но вот идет Белковская с карточками, всё в порядке сегодня с хлебом! К концу месяца нас хоть немного порадовали новыми выдачами. Мы должны получить еще кроме первых 500 г сахару 1900, потом третья выдача месяца 700 г и крупы до конца карточек. Все это очень радует… 

Публикация Елены Елфимовой