 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
ПОКЛОН АРСЕНИЮ ТАРКОВСКОМУ Читая, перечитывая стихи Тарковского, вновь и вновь поражаешься их земной, земельной мощи – в сочетании с нежностью и тонкостью звука, идущего из неведомых, могущественных, световых сфер: И я ниоткуда Особая оптика сочетается с уверенностью говоримого, и голос обретает властную сдержанность: своя правота не исключает чужие мнения, которыми впрочем, стоит пренебречь, зная свою правоту. Речь густа, речь закипает ассоциациями, множится букетами сравнений, играет великолепием эпитетов: Может ли улыбаться верблюд: На длинных нерусских ногах Стоит, улыбаясь некстати, А шерсть у него на боках Как вата в столетнем халате. О да! Непременно, ибо жизнь хороша, несмотря на войны и кошмар онтологической бездны, ибо мы в ней чего-нибудь стоим, как утверждает мастер, а он не может врать. Или не знать. Вечерний, сизокрылый, Благословенный свет! Я словно из могилы Смотрю тебе вослед. Пусть даже ощущение «измогильности», депрессивное, вероятно – но свет же! И не простой: сиятельный, сизокрылый, роскошно данный. Всё от света, всё замешано на нём, из тьмы нельзя строить. Кактус равен Карловым Варам – имея в виду феноменальность любого явления жизни, его неповторимость, его вмещённость в собственную особую ауру; но строгость и чёткость Тарковского мастерства не равно никому, ибо любой поэт – наособицу, хотя и ясны его корни. Небесное и земное совмещены в самих пластах языка – и звёзды сияют так ярко, как славно работают кузнечики, а мощь новоселья с массою предметов обещает простую, сытную жизнь. И что первозданный рай малинов – верится, ибо, как не верить такому огромному поэту.
КУЛЬМИНАЦИОННЫЕ СТИХИ МИХАИЛА КУЛЬЧИЦКОГО В узлах, в сочлененьях черна военная работа, а что тяжела и страшна – говорить не приходится, но – черна: в том числе и от пота, поэтому строки Кульчицкого: Когда, черна от пота, вверх Бьют в сознание, не знакомое с войной, как в бубен, высекая из него звук понимания. Вероятно, это стихотворение – одно из лучших, написанных о войне (о! гигантские тома всего сочинённого, где подлинные перлы приходится искать, разрывая и откидывая в стороны горы муры!), ибо плотность восприятия трагедии столь велика, что стихотворение, как будто перерастает само себя, уходя в небо, в корневища его живым укором за допущенное… Но даже и «труд» слово более веское, чем заурядно-будничное «работа» не употребляет Кульчицкий – именно работа: Война — совсем не фейерверк, Не велико наследие Кульчицкого, но и не могло быть иным: тяжёлая работа войны часто завершается смертью; не велико, но сущностно, значительно, многонасыщенно: Дуют ветры дождевые Над речной осокой. Щорса цепи боевые Держат фронт широкий. Цепкий, хищный взгляд поэта чётко фиксирует действительность, не допуская ничего лишнего, избыточного; исключая рыхлость поэтической фактуры. Много страшного – даже не горького: именно страшного в стихах Кульчицкого, но иначе – было бы не по правде, а правда его: обнажённая, бьющаяся нервом: В привокзальном сквере лежали трупы; Она ела веточки и цветы, И в глазах ее, тоненьких и глупых, Возник бродяга из темноты. Страшного, но не безнадёжного, ибо дальше появляющийся Хлебников сжигает для девочки свой лучший том: Но он, просвистанный, словно пулями роща, Белыми посаженный в сумасшедший дом, Сжигал Свои Марсианские Очи, Как сжег для ребенка свой лучший том. Мощь стиха соответствует мудрости оного – как величию поступка. И всё же, думается, лучший документ, оставленный Михаилом Кульчицким – это военные его стихи.
СЕМЁН ГУДЗЕНКО: ПОЭЗИЯ СОЛДАТСКОГО ДОЛГА Для поэта поэзия, казалось бы, самая значительная высота, однако… Поэт-солдат, чьи образы усложнены беспрецедентным опытом, и реальность будет воспринимать сквозь окуляр мужества, поэтому строфы Семёна Гудзенко читаются столь же закономерно, сколь…несколько презрительно к тем сочинителям, кто «пороха не нюхал»: Быть под началом у старшин хотя бы треть пути, потом могу я с тех вершин в поэзию сойти. Поэзия Гудзенко резкая, выпуклая, вещественная: будто чувствуется краткость предстоящей жизни, и на всякие поэтические рассусоливания жалко времени; поэзия простая в сложности, ибо узнать то, что довелось узнать представителям поколений, к которым принадлежал Гудзенко – как заглянуть в бездну. Но бездна рвётся конкретными снарядами и разлетается смертельными веерами пуль: Я в гарнизонном клубе за Карпатами читал об отступлении, читал о том, как над убитыми солдатами не ангел смерти, а комбат рыдал. Ангел смерти – далёкий и абстрактный; а комбат – всегда комбат: в чём-то отец, в чём-то равный солдату… И то, какою конкретикой завершается для уцелевших бой: Бой был коротким. А потом глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую Обжигает сознание не прикасавшихся к военному опыту. Сух и жёсток мир Семёна Гудзенко, тяжёл космос данных им стихов, но сумма их – великолепный документ таланта и мужества: в сущности наиважнейших человеческих качеств.
НЕЖНЫЙ КОСМОС НИКОЛАЯ СТАРШИНОВА Ночная пора... Власть мудрой ночи, тишины, из какой растут стихи, преодолевая не зримые барьеры времени, и, сами неся в себе кванты добра, вовсе не обеспокоенные наличием добра материального: А мне теперь всего желанней Ночная поздняя пора. Я сплю в нетопленном чулане, В котором не хранят добра. Чувство времени, как чувство природы: и то, и то – ярко проявлены в стихах Старшинова, как например: А мы позабыли на даче, Что осень уже на дворе: Как полдень июля, горячей Была эта ночь в октябре. И в природу вписана любовь - или она и создана ею: столь огромной, что не вместит людское миропонимание? Или любовь и есть код всеобщности, всё объясняющий? но стихотворение, продолжаясь мускулисто и лаконично, даёт представление о виртуозном владение поэтом поэтической эмоцией: И губы с губами встречались, И руки - твои и мои... За окнами сосны качались, И пели всю ночь соловьи. Но ты подняла занавески: Деревья, земля и дома - Всё стыло в серебряном блеске... И сердце упало: зима. Опалённые ленты трагедии - начало, почти начало жизни поэта: ибо война оставляет раны навсегда, хоть и заживают раны телесные, ибо военная тема будет вибрировать раскалённой нитью в сознание, в душе до конца дней. Когда, нарушив забытье, Просто. Ярко. Без пафоса - ибо военный труд, один из самых тяжёлых, вершится без пафоса, а если он идёт с осознанием своей правоты, то и смерть становится условностью, хотя не отменяет своей конкретики. Тайна хлеба – о! тут не просто пища, тут сила крестьянских корней и глубина землепашеского рода; вечная тайна природы – зимне-снежно-хрустальной ли, элегической осенней – разной, русской, богатой, вечное соприкосновение с ней: на рыбалке, иль просто в недрах пейзажа – многое вбирает в себя изрядное наследие Николая Старшинова: вбирает, лучась добротою и теплом, столь непопулярными в наши дни.
ДОЛЯ И ДАР ЮЛИИ ДРУНИНОЙ ...ибо концентрация военной правды и боли, соли ужаса войны и кристаллов мужества, что прирастают этой солью, может быть дана в одном четверостишие: Я столько раз видала рукопашный, Раз наяву. И тысячу - во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне. Лента военных лет – коли опалила сознанье – останется навсегда, будет томить и обвивать душу, и если участник войны – поэт, не может не выхлестнуться рваными краями лента сия в стихи. И то, что четверостишие Юлии Друниной грандиозно, свидетельствует о великих её поэтических возможностях: четверостишие вибрирует, заставляя чувствовать то, что казалось бы, не в силах ощутить человек, на войне не бывавший. О, конечно, Друнина прежде всего лирик: А я для вас неуязвима, Болезни, Годы, Даже смерть. Все камни — мимо, Пули — мимо, Не утонуть мне, Не сгореть. Всё это потому, Что рядом Стоит и бережет меня Твоя любовь — моя ограда, Моя защитная броня. Лирик с трепетом тонких строк, чья поступь - точно движения кошки; и вместе лирик, считающий возможным в стихотворение о любви упомянуть броню (отблеск войны), каковое слово вроде бы совсем не подходит к теме... "Царица бала" и "Царевна", "Шторм" и "Я курила не долго" – нити стихов соплетаются в общий свод, творимого Друниной, – иногда тяжело, иногда с лёгкостью бабочки; кристаллы строк вспыхивают на солнце времени, а соль их остаётся белой, как бы ни пытались прыскать грязью нелепые годы нашей современности; и Юлия Друнина созидала, живя стихом, до тех пор, пока нечто не перекрыло питающий канал, погрузив её в тьму самой страшной трагедии для поэта: творчество теряет смысл. Только не теряют оного стихи – оставаясь мерцать живущим искрами и полосками света, изъятыми из сердца поэта. _______________________ © Балтин Александр Львович |
       
|
