* * *

О, стрелок перевод назад!
Какой соблазн душе,
тщета отчаянных надсад
вернуть, чего уже
нам не вернуть... Но – чудеса! –
замедлен стрелок ход.
Ах, если бы ещё назад
на час, на день, на год… 

* * *
Остановись, мгновенье. Хоть не так
прекрасно ты, как из стихов казалось.
Сойди из сна, с холста или листа,
побудь со мной ещё хотя бы малость.

Прошу тетрадь, одежду и кровать
вернуть на миг, что помнится и плачет, –
поцеловать и перелицевать,
любить, убить, забыть, переиначить!

Вернись, мгновенье, чтобы стать иным, – 
Большое видится на расстояньи.
О сколько вас ко мне приходит в сны,
на краткий ужас обернувшись явью... 

* * *
Пальцы дождя подбирают мелодию
к детству, к далёкой весне.
Где-то её уже слышала вроде я
в давнем растаявшем сне...

Капли, как пальцы стучат осторожные:
«Можно ли в душу войти?»
Шепчут в слезах мне кусты придорожные:
«Мы умирать не хотим...»

Люди снуют между автомобилями,
светится в лужах вода
и озаряет всё то, что любили мы,
что унесём в навсегда.

Глупая девочка в стареньких ботиках,
руки навстречу вразлёт...
Дружество леса, дождинок и зонтиков,
музыка – жизнь напролёт. 

* * *
В сугробах валенки топя,
иду по февралю.
Повсюду я ищу тебя,
зову тебя, люблю.

Быть может, на свою беду
и на смех пошлых толп,
я всё равно тебя найду!
А после — хоть потоп.  

* * * 
Я о тебе давно не плачу, 
но это помнится до слёз: 
тот волжский плёс, песок и дача. 
И сосен шум. И шум берёз. 

Росою травы набухали, 
и шишки падали в тиши. 
Благоухая, колыхали 
речную заводь камыши. 

И пароход гудел от боли, 
перекрывая шум берёз. 
Всё то, что быть могло с тобою, 
он на борту своём увёз. 

А я всё помню этот шорох 
и плеск заливистой волны, 
и зелень глаз твоих весёлых, 
неотделимых от весны.    

* * *
Край далёкий, от солнца розовый,
отыскала на карте я:
Чегдомын. Посёлок Берёзовый.
Речка горная Бурея.

У России на самом кончике,
где багульник цветёт, дразня, –
там текут твои дни в вагончике,
независимо от меня.

Из таёжных лесов обветренных
на конверте твоём печать.
Очень давняя, очень светлая
по тебе у меня печаль.

Кто тебе я, казалось, вроде бы, -
не невеста и не жена,
но сейчас тебе вместо родины,
и поэтому так нужна.

Пусть я буду случайной весточкой,
не захочешь — не отвечай, –
постучавшей в окошко веточкой,
распустившейся невзначай.

А на Пушкинской нашей улице
всё пушисто от тополей.
Дом твой старенький там сутулится,
и от окон его светлей.

Край далёкий заносит вьюгою,
но окликни — приду пешком.
Не женою и не подругою,
просто верным твоим дружком.  

* * *

Нет, не покой. А чтобы жизнь — рекой…

Сражаться с нею, радуясь и мучась.

Пусть две копейки снова под рукой -

я по тебе уж больше не соскучусь. 

Я не вернусь в теченье дней глухих,

где и на солнце столько было пятен,

где был мне дым от сигарет твоих,

как дым отечества, и сладок, и приятен. 

Но вдаль уводят тысячи путей…

Впервые верю, вопреки привычке,

глазам озёр, ладоням площадей

и голосу весёлой электрички. 

На демонстрации 

Как хорошо на свете жить,

когда мы все — одно.

И вместе петь, и вместе пить

венгерское вино. 

Пестрят знамёна всех мастей,

идём к плечу плечо.

Достанет ветер до костей -

«погреемся» ещё. 

И мир стоит во всей красе…

Короче говоря, 

сегодня празднуем мы все

седьмое ноября. 

* * *
Когда-то в постановке драмкружка –
о детство! отыскать к тебе ходы бы! –
мне в сказке о мышонке Маршака
досталась роль поющей молча рыбы.
 
Поскольку голос был и вправду тих,
никто не мог меня расслышать в школе, –
в то время как другие пели стих,
я разевала рот в немом приколе.
 
Досадный самолюбию щелчок,
забавный штрих, безделка, в самом деле.
Но что-то подцепило на крючок,
заставив чуять чешую на теле.

Когда мне криком раздирает рот,
как на картине бешеного Мунка,
то кажется, что всё наоборот –
невидима и бессловесна мука.

И что пишу, и что в себе ношу –
для всех глухонемой абракадабры,
и как я вообще ещё дышу,
подцепленная удочкой за жабры, – 

глас вопиющих в мировой дыре...
И даже на безрыбье нету рака,
что свистнул бы однажды на горе
за всех, хлебнувших жизненного краха. 

Не верю в гороскопов дребедень,
в то, что пророчит месяц мой весенний.
Но каждый рыбный день – как Судный день,
и пятницы я жду, как воскресенья.  

* * *
Одноклассники, одноклассники,
страшно вымолвить, сколько лет!
Ведь давно ли прыгали в «классики»,
и вот на тебе, и – привет.

Нет уж многих, и нет родителей,
школа бывшая – как музей.
Тридцать лет мы себя не видели
в постаревших глазах друзей.

Я гляжу на них — не нарадуюсь,
слышу прошлого голоса.
Эта — сцену собой украсила,
та — почётной доски краса.

Ну а тот, в кого влюблена была,
что как горный смотрел орёл –
он работу нашёл не слабую —
своё счастье в горах обрёл. 

Не прельщали тихие пристани.
Было дело — падал со скал,
но упрямо он брал их приступом,
чего нет на земле — искал…

Вот распито уже шампанское,
все очищены закрома.
Таня с Галкой, слегка жеманствуя,
нам жестокий поют романс. 

Вот Лариса зажгла светильники,
я читаю стихи на бис...
Одноклассники, собутыльники,
собеседники — зашибись!

Врач, директор, певица — умницы
и красавицы — на подбор!
Только что-то одна – сутулится,
у другой — затуманен взор...  

Муж — в Ирландии, денег — боже мой,

дети в Гамбурге, всё о-кэй…

Что ж смеются так замороженно,

словно льдинку поймавший Кей? 

То, что раньше казалось — главное,

 на поверку — ценой в пятак...

Что-то видится мне неладное

в королевстве Датском, не так…

И лишь я — без зарплаты, статуса,
без карьеры, машин и дач –
себя чувствую виноватою
за отсутствие неудач.  

* * *
Кому посвящён этот дождь? Снегопад?
Что пишет он в воздухе мокрого сада?
Как будто бы кто-то строчит невпопад,
стремясь достучаться до адресата.
А он и не слышит за стуком лопат.
Какая досада! Какая досада!  

* * *

Мне говорят: он старый, некрасивый,

он болен, он, в конце концов, женат.

Но нить судьбы, что брезжила пунктиром,

окрепла и связала, как канат. 

И пусть молва берёт наизготовку,

слова летят, как пули из ствола,

но я бегу на нашу остановку,

где Аннушка уж масло пролила... 

Я верю в наш нетонущий кораблик

и в сказку без печального конца.

И наступаю на родные грабли,

знакомые до каждого резца. 

* * *

Свет небес и свет твоей улыбки,

птичка, промелькнувшая в окне.

Фокус расплывающийся, зыбкий,

словно ты не здесь уже, а вне. 

Словно смерть — секрет полишинеля…

Из себя смотрю, как из окна.

Вижу слабый свет в конце тоннеля…

Значит, я не так уже одна.

Наша жизнь — как ветра дуновенье,

но побудь, побудь ещё со мной!

Остановка чудного мгновенья.

Фото на небесный проездной. 

* * *

Приметы говорят, что день не мой.

Что день – вся жизнь какая-то чужая,

не внемля моей нежности немой

и с глухотой кромешною мешая. 

И я сама отныне не своя,

«ничья, ничья» – в окно щебечут птицы.

Семь-я распалось на одно лишь я

и это мне вовеки не простится. 

* * *

Я ломаю руки,

я кусаю локти.

Вне себя от муки,

у себя я – во где! 

Никого не вправе

обвинять в расплате.

И нельзя поправить.

И нельзя загладить. 

Милые в могилах.

Как земля носила?!

Умереть не в силах.

Жить – невыносимо. 

* * *

Главное — не уронить

и удержать, как знамя,

то, что ещё как нить

тянется между нами. 

Пальцами до крови -

в тот лоскуток безвинный... 

Не дам превратить в половик

то, что души половиной 

было — могло бы быть –

ну да неважно в итоге.

Ты можешь это убить  –

но не дам тебе вытереть ноги. 

* * *
Уж почти ничего не осталось
от того, что в тебе любила.
Ну какая-то может малость,
и её я, считай, убила.

Я старательно забывала,
повторяя с утра как гамму,
и сама себе ставила баллы
за исполненную программу.

Вот почти что готовый трупик,
мне осталось крупинку, с просо:
покосившийся слева зубик,
пальцы, красные от мороза.  

* * *
Пекла котлеты, сырники тебе,
в муку легко замешивая муку.
Спешила, задыхаясь при ходьбе,
на тайный зов, его внимая звуку.

На старость сад послал маркиз де Сад,
но по весне ему уж не оттаять.
Мир под дождём осенним полосат, 
саднит исполосованная память.

Там вновь встают сожжённые мосты,
и оживает всё, что обжила я...
Сбываются стихи, но не мечты.
Пророческие сны, но не желанья. 

* * *

Этой рыженькой кудрявой сучке

удалось, чего мне никогда…

Помню, как ты взял её на ручки,

Началась смешная чехарда. 

Вам обоим нравилось ласкаться...

Как она, цепляясь за рукав,

ластилась к тебе, лизала пальцы

и уснула на твоих руках. 

Положил на стул её небрежно,

но я подсмотрела в этот раз

глубоко запрятанную нежность

в уголках  твоих холодных глаз. 

Даже в мыслях больше не касаясь,

уношу туда, где быть одной,

глубоко запрятанную зависть

к мимолётной радости земной. 

* * *
Негромкие события,
неслышные дела.
На полках пыль повытерла,
присела у стола.

Вот так бы мне – покуда есть –
стереть везде твой след.
От холода закутаюсь
в стихи свои, как в плед.

Зачем пылало зарево,
что делать с этим впредь?
Ну разве только варево
на кухне подогреть...  

* * *
Ты не будешь больше со мною груб?
Улыбаешься, не разжимая губ.
Все обиды привычно тебе прощу.
Ничего своего не ищу.

На прощанье – в сумку компот из слив,
Поцелуй, летящий вдогонку в лифт.
Приходи иногда хоть ко мне во сне.
Я тебе позвоню по весне.

Ну а если больше не позвоню –
улыбайся шире любому дню
и живи беззаботно, шутя, любя.
Знай, что я охраняю тебя.  

* * *
Как будто всё ещё горенье,
ещё погоня за звездой,
но облетает оперенье,
и наступает постаренье
на горло песне молодой.

Уже не горнее паренье,
но погруженье до глубин.
О постаренье, ты даренье,
и таянье, и растворенье
во всех, кто близок и любим.

Вдруг постигает озаренье
в уже последнем кураже,
что это лишь иное зренье,
что это просто сотворенье
себя на новом вираже.

* * *

Как завести мне свой волчок,

чтоб он жужжал и жил,

когда б уже застыл зрачок

и кровь ушла из жил?

Как превзойти в звучанье нот

себя саму суметь,

когда окончится завод

и обыграет смерть?

Как скорость наивысших сфер

задать своей юле,

чтобы хоть две минуты сверх

крутиться на земле

* * *

Ночь настанет и лягут в постель все, кто жизнью измучены –

Кто в свою, кто в чужую, а кто-то уже и ни в чью.

И никто не предскажет, кто в этом единственном случае

победит, проиграет, а может, сыграет в ничью.

И ответить не смогут ни Бог, ни гадалка, ни медиум,

для чего нам сияла с небес недоступных звезда.

Сериал моей жизни закончен. Финита комедия.

Пусть богатые плачут, а я улыбнусь – навсегда.

________________

© Кравченко Наталия