Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Творчество
Бывший интеллигент. Стихи
(№3 [371] 01.03.2020)
Автор: Борис Вольфсон
Борис Вольфсон

Январский дождь 

Дождь сеется, но всходов не видать,

за исключеньем пузырей на лужах.

И нам в одеждах зимних, неуклюжих,

 

простая не доступна благодать 

прислушиваться, как скрипит снежок,

дышать всей грудью, свято верить чуду

и не гадать, кто звёзд бенгальских груду

для нас в ночи под Новый год зажёг.

 

Январь, но бубенцам не петь, и дугам

над холками стремительных коней

не изгибаться, сказочных саней

не запрягать Морозу, он напуган

 

глобальным потепленьем и дождём. 

В досужие поверив пересуды,

он горло в шарф свой прячет от простуды.

А мы февральских заморозков ждём.

 

Феникс

…И дорога наша пахнет золою.
Нам простится. Но это будет не сразу.

Александр Соболев

 

Вряд ли мы цепи единой звенья – 

просто галактические воры: 

вечность разбираем на мгновенья,

как с машин украденных моторы.

 

Мы таим надежду на прощенье 

и мечтаем, чтоб душа окрепла.

Нам огонь дарует очищенье,

оставляя только горстку пепла.

 

Но, сливаясь в нашем кратком дрейфе 

с некой несгораемою птицей,

мы храним себя, как деньги в сейфе,

зная: ничего нам не простится.

 

Потому что всё на свете шатко, 

ломко, как пластмассовый крепёж, но,

даже если мы горим, как шапка,

наше воровство не безнадёжно.  

 

Прахом став, покойники не имут 

сраму, растворённые в астрале.

Но, однако, прежде чем отнимут,

нашим было всё, что мы украли. 

 

И хотя, как Феникс, возродимся

мы едва ли, но под небесами, 

тоже не бессмертными, продлимся –   

пусть на миг, зачем – не зная сами.

 

Перельман

 

Бумажный хлам, словесный лом,

незыблемый, как номер СНИЛСа

и строй железных аксиом,

пока ты в них не усомнился.

 

Густеет мрак, клубится смог,

но точка борется с пространством,

и только почва из-под ног

уходит с вечным постоянством.

 

Сомнамбулический кисель −

смешенье чувств, простые мысли.

И некому грозить отсель,

и вёдер нет на коромысле.

 

Но пусть давно утрачен форс,

себя не растерявший, здесь я

стою, как гордый контрфорс

вселенского неравновесья.

 

Я говорю себе: не ной,

смирись с унылой новизною

и в мыслях строй Ковчег, как Ной,

но с логикой совсем иною.

 

Всё это лишь игра ума,

пустоты словоговоренья,

но, может быть, огонь и тьма,

и схема нового творенья.

 

Грустная история

 

Характер у подруги был токсичный:

всё ей не так, всё вечно не по нраву, −

а друг её, как человек тактичный,

смиренно принимал её отраву.

 

Когда же он однажды не явился

на встречу, исчерпав свои резервы,

то передал, что чем-то отравился,

возможно, съел несвежие консервы.

 

Она умела отражать удары,

оплакала его на скромной тризне

и опубликовала мемуары

«Любовь и яд как украшенье жизни».

 

О нём подруга скоро позабыла.

Но средь могил, уставленных крестами,

одна его сиротская могила

покрыта ядовитыми цветами.

 

Творение

 

Путь светил отнюдь не гладок – 

мельтешение стрекоз, 

эллиптический припадок,

орбитальный перекос;

 

бесполезность ожиданий

символических примет 

в хаотичности блужданий

метеоров и комет;

 

первозданный беспорядок,

пляски звёздной мошкары,

мёд, который не был сладок, 

алогичные миры;

 

ускользающие лица,

и похмелье поутру, 

и готовность провалиться

в ту кротовую нору;

 

галактическая грядка,

неуклюжие ростки

и рождение порядка,

беспорядку вопреки;

 

свет – не солнечный, а прежде,

смысл – дословный – между строк 

и любовь в слепой надежде

на неспущенный курок… 

 

Статист

 

Деталей нет, они и не нужны – 

лишь смазанная общая картина.

Но мысли до конца обнажены,

лиловые, как после карантина.

 

Вопросов мало, но один ответ

тревожит тем, что слишком однозначен, −

улик не предъявляя и примет,

он, как плевок, решителен и смачен.

 

Вращается в мозгу веретено,

выматывая явки и пароли.

Я только роль – почти без текста, но

меня-то самого и нет без роли,

 

которую грозятся отобрать

и указать актёришке на место

за то, что сам себя хотел сыграть,

не выучив ни реплики, ни жеста.

 

А в яме тренируется скрипач,

из-за кулис слышны обрывки арий.

И я боюсь, что запорю, хоть плач,

не для меня написанный сценарий.

 

Баратынский

 

Я как перо, потерянное стаей,

годящееся только для игры,

и стебель, что, сквозь камни прорастая,

готов творить зелёные миры.

 

Я краткий миг и бесконечный поиск,

я исчезаю раньше, чем возник.

Я всё-таки успел на скорый поезд,

хотя не факт, что пустит проводник.

 

Я колесо – но вовсе не фортуны,

я грязь и брызги из-под колеса,

вибрирую, как сорванные струны

дождя, что ловит лесополоса.

 

Я серых туч угрюмое свеченье

и радужная плёнка на воде. 

И бесполезно спрашивать, зачем я

рассыпался повсюду и нигде.

 

− Мой дар убог, и голос мой негромок, − 

мои слова, рождённые не мной.

Я лишь чужой метафоры обломок

или осколок рифмы составной.

 

Ни славы не снискал себе, ни денег,

а сделал ли хоть что-то для страны,

поймёт потомок или современник,

глядящий на меня со стороны.

 

Той ночью

 

Мы с тобой легли валетом

на коротком топчане. 

Это было прошлым летом,

это всё приснилось мне.

 

Мы лежали осьминогом

на боку и на спине, 

говорили о немногом

и не думали о сне.

 

Мы друг другу спать мешали,

но помочь вполне могли.

Так валетом полежали,

а потом перелегли.

 

А потом мы крепко спали,

как сплетённый осьмирук,

две спины одной медали,

очертив незримый круг.

 

На двоих хватило шали,

я к себе тебя прижал.

Мы друг другу не мешали,

и никто нам не мешал.

 

БИЧ

 

А я рождён, чтоб сказку сделать пылью –

ногами стёртым серым порошком. 

И ни к чему мне ваши руки-крылья:

пускай в пыли, но я пойду пешком.

 

У государства та же козья морда

и тот же дух – хоть вовсе не вдыхай.

А я звучу – не то чтоб очень гордо, 

зато меня не жучит вертухай.

 

Устав идти, прилягу, как тюлень, я:

родная пыль – привычная среда.

Я только рад, что будет потепленье, –

пускай затопит ваши города.

 

С меня, как с гуся, грозный ультиматум,

и все призывы я имел в виду.

А если кто-то посылает матом,

то я не возражаю и иду.

 

Иду вперёд, покуда носят ноги,

готов на всё, как юный пионер,

плюю на план, не подвожу итоги...

Усталый раб, бери с меня пример!

 

Эпоха вновь помахивает плетью,

но это, право слово, не беда.

Какое на дворе тысячелетье? 

Да мне-то что за дело, господа! 

 

Осталась подпись – признак перманентный

времён, когда замыслил я побег:

БИЧ – хоть и Бывший, но Интеллигентный 

и, что ни говорите, Человек.

 

Гипотеза

 

В Начале было слово – имя, ник: 

«пли» или «пуск», «контакт», − а может, молча

нажал на кнопку некто, чтобы в клочья

мир прежний разлетелся и возник

 

совсем иной. Он не играл с судьбой, −

скорей творец и первооткрыватель,

он просто активировал взрыватель,

а дальше всё пошло само собой.

 

Но был в расчётах сбой и перегиб.

И те, кто ждёт, что им творец поможет,

не думают о том, что он, быть может,

при взрыве, как и старый мир, погиб. 

 

Вселенная, возможно, конфетти,

огонь и дым того эксперимента,

который должен с некого момента

под наше управленье перейти. 

 

И, может быть, познав природу-мать,

нам тоже предстоит родить урода,

который скажет: «Пли! Прощай, природа!» − 

и примется на кнопки нажимать.

 

Связист

 

Не то чтобы из грязи в князи,

но были, были времена:

в специалисты дальней связи

меня готовила страна.

 

Мы, как умели, связь держали

и говорили в трубку: − Да!

По всей расхристанной державе

тянулись наши провода.

 

Нас обучал самозабвенно

майор, однако неказист

трудов итог: я не военный

и вообще плохой связист.

 

А в личной жизни как-то драка
случилась – давние дела! −
девиз связиста: «Связь без брака!» 
жена одобрить не смогла.

 

Я предпочёл семейный рай, не

взглянув на воинский билет.

И нашей связи – близкой крайне – 

не сосчитаешь, сколько лет.

 

Из связей связки изобильной

я ограничился одной −

стационарной и стабильной, 

хотя уже беспроводной.

 

И пусть слова звучат всё глуше,

мы подключаем интернет,

чтобы связать надёжней души,

которых врозь и вовсе нет.

 

Заявление

 

Нет, я не принц, но будь я принцем Гарри,

я б не бузил, не отъезжал в Канаду.

Пусть надоели а?глицкие хари,

сидел бы в Виндзоре: раз надо – значит, надо!

 

Не попрошайка я и не подлиза,

но поддержать бы смог державный вид.

И вот что я подумал: баба Лиза

пускай уже меня увнучерит!

 

Жалоба

 

Мой бред экзистенциональный,

и заикания, и лепет…

Едва ли гений музыкальный

из них свою кантату слепит.

 

Мой пафос и призыв «Готовься!»,

народу чуждые, хоть тресни...  

Ирония – а та и вовсе

не лезет ни в какие песни.

 

Приходят хмурые эстеты −

до них едва ли достучаться! −

в карманах тискают кастеты,

во мне не видя домочадца.

 

Не знаю сам, профан ли, профи ль,

но я устал с судьбой бороться.

Всяк, видя мой корявый профиль,

во мне признает инородца. 

 

Не получу медаль на лацкан, 

но всё же век недаром прожит:

на текст мой композитор в штатском

напишет оперу, быть может. 

 

Чушь и ахинея

 

я чушь роняю постоянно 

зато десяток ахиней 

вчера я нёс вполне успешно

и ни одной не уронил

 

Хозяйке на заметку

 

Пока не вытираешь пыль, она

на полировку так ложится с краю

и в центре, что не очень-то видна, −

я это понял и не вытираю.

 

***

Каждой твари по паре.

Пара Ноя – паранойя.

 

Кулинарный рецепт

 

Раб в собственном соку.

Выдавливать по капле.

 

Люди и куклы

 

Эх, в суставах бы такую подвижность

кукловоду, как у марионеток.

Он, конечно, управляет процессом,

но порой при этом сам забывает,

кто кого за нитки дёргает, ибо

куклы выглядят свободней, чем люди.

 

У артиста и артрит, и подагра,

пальцы слушаются хуже, чем прежде,

донимают бытовые проблемы,

и политика тревожит не реже,

чем искусство управления куклой,

у которой все шарниры в порядке.

 

Да, у куклы все шарниры в порядке,

на лице всегда улыбка, а мысли

в голове пустой возникнуть не могут

и тем самым опечалить хозяйку

или хуже – сбить систему настройки,

спутать нитки и нарушить движенья.

 

А артист устал и хочет покоя,

но спектакль сыграть он всё же обязан.

Он и сам к кому-то крепко привязан –

ни ногою шевельнуть, ни рукою

он не может, нарушая уставы,

и скрипят его больные суставы.

 

Скептик в музее

 

Гомер придумал Одиссея

и приключения его,

но настоящий царь Итаки

нигде ни разу не бывал.

 

Ни Трои не было, ни Спарты,

ни деревянного коня,

а фотографию Елены

сам Шлиман и сфабриковал.

 

В музей доставлены скелеты,

каких повсюду пруд пруди.

Смущает только эта пятка

с торчащей из неё стрелой.

 

А впрочем, всё благопристойно,

однако портит интерьер

огрызок яблока на блюдце − 

смотритель, видимо, забыл.

 

Любовь

 

Мы с тобою ничуть не похожи,

но достаточно снять свитера,

и в скольжении кожи по коже

мы равны и давно мастера.

 

Мы вдвоём проторяем тропинки,

то и дело сбиваясь с пути.

Но все выпуклости и ложбинки

совмещаются точно почти.

 

Не нуждаясь в ином освещенье,

будто вдруг светлячок пролетел,

мы в циклическом перемещенье

обретаем гармонию тел.

 

И гармонию сфер не нарушив,

разве только запреты ГАИ,

повторяют бессмертные души

все движенья мои и твои.

 

Жертва пешки

 

Штык молодец, а пуля дура,

но коль зашла о жертвах речь,

то я сверхценная фигура – 

меня положено беречь.

 

Есть всевозможные гамбиты −

с потерей пешки и коня.

Но далеко не все убиты,

зачем же жертвовать меня?

 

И ладно, коль в цейтнотной спешке

игрок сметёт меня с доски.

Но оказаться жертвой пешки – 

вот это, право, не с руки. 

 

Но лучше сразу выпить яда,

когда, под крики воронья,

мне предстоит ещё досада

понять, что пешка – это я.

 

Достиг в своём паденье дна я,

однако ты меня не трожь! −

пусть пешка я не проходная,

но мне цена не медный грош.

 

Тебя я вытащу из гря?зи, 

а может даже из грязи?,

когда в азарте и экстазе

на всех парах прорвусь в ферзи.

 

Друзья

 

Мы с тобою дружим, дружим, дружим −

ничего другого нам нельзя.

Мы могли бы быть женой и мужем, 

но случилось так, что лишь друзья.

 

Мы с тобою дружбу нашу нежим,

но на расстоянье и тишком.

Город был тогда и тих, и снежен

и следы загладил утюжком.

 

Мы с тобою, как автомобили,

тормозим всегда на красный свет.

Мы давно забыли, как любили,

мы друзья, друзья три тыщи лет.

 

Мы с тобой такие могикане −

после нас места, пустые сплошь.  

Что там преломляет чай в стакане – 

то ли ложку, то ли нашу ложь?

 

Отхлебнём холодную разлуку,

поглядим забытое кино.

Что сказать смогли бы мы друг другу,

если нас и нет уже давно?

 

Если друг для друга мы исчезли,

по путям неведомым скользя?

Мы могли бы, мы могли бы, если…

Мы с тобой друзья, друзья, друзья.

 

Вот так бы неплохо…

 

С влагой жизни, пролитою,

будто свет небесных тел,

я под мраморной плитою

распрощаться б не хотел.

 

Под звездой и обелиском,

или вовсе под крестом,

и под всем, что дальше списком,

скучно мне лежать пластом.

 

Не грунтовым кубометром,

кормом травки молодой – 

лёгким пеплом, вольным ветром

я взлетел бы над водой,

 

чтоб осесть в ней пылью серой

и, о прошлом не скорбя,

эту влагу полной мерой

вновь, как жизнь, впитать в себя.

 

А она, в родстве со мною,

растворив летучий прах,

мне б позволила волною

стать в мятущихся мирах.

 

Пусть бушует, честь по чести,

но меня как часть хранит,

чтоб дробить могли мы вместе

скучный мрамор и гранит.

 

Музеон

 

Если верить тому, что писал поэт,

он в любви был большой мастак.  

И теперь, когда минуло столько лет,

мы не спорим: пусть было так.

 

Мы признать готовы, что все, кому

посвятил он свою строку,

отдались с восторгом хоть раз ему,

невзирая, что старику.

 

Как горды они, что входили в дом,

обращались к нему на «ты».

Он сейчас сумел бы узнать с трудом

слабый отблеск их красоты.

 

Но прорвать не пробуя этот круг,

сам варил он любовный клей…

И теперь подруги его подруг

спорят, кто был ему милей.

 

Дела нет потомкам до той возни, 

споров, чей он муж и жених.

Все в стихах остались, и, чёрт возьми,

мы за это и любим их.

 

Я прочёл стихи, через толщу лет

я себе твержу: не спеши, −

и его глазами смотрю им вслед…

Боже, как они хороши!

 

*  *  *

 

Кто-то дёргает невидимую нить – 

и тотчас же вслед за мною отраженье

повторяет за стеклом моё движенье,

будто пробует меня передразнить. 

 

А ему, быть может, кажется, что мной

управляет кто-то, дёргая за нитки,

чтобы я передразнил его попытки

насладиться застекольной новизной. 

 

И следя за удвоением гримас,

разделяет и соединяет нас

пред- и за- и просто хрупкое зеркалье, 

как врагов, не ждущих спаса на крови,

как любовников, забывших о любви,

разрезая на два зыбкой вертикалью.


1 января – 3 февраля 2020 г.

___________________

© Вольфсон Борис Ильич

Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum