|
|
|
Светлана Смирнова. Кафе «Связь времён»: рассказы, миниатюры, повести. – Санкт-Петербург. Издательство «Форма Т», 2019. – 200 с. У героини одной из повестей Светланы Смирновой иногда рассыпаются бусы. Всё происходит само собой, просто рвётся перетёртая острыми краями камешков леска. Молочно белый агат с коричневыми прожилками разлетающихся и разбегающихся бусинок напоминает рассказчице обрывистый берег родной речки Белой. Там девочкой любила разыскивать она с подругами в отчётливо различимых слоях почвы цветные камешки, особенно радуясь прозрачным квадратикам кварца. Воспоминания о кварце переносят героиню в школьный класс, уводят в память о первой любви, семье, родном городе. Композиция этой маленькой повести, завершающей девятую книгу известного в Росси и за её рубежами автора, финалиста национальной премии «Писатель года-2014» Светланы Смирновой состоит всего из трёх частей, среди которых одноимённая названию повести вторая – «Квадратик кварца». Отблески и блики прозрачного квадратика, радостной находки детских игр на берегу реки, осветят все страницы книги. Это грустный свет ностальгии по стране, из которой все мы родом, по стране детства. Заключает книгу мысль о том, что прошлое сжечь нельзя, хоть и сожгла когда-то накануне свадьбы героиня-рассказчица свой девичий архив, а начала она его вести со стихов, сочинённых в девять лет при виде детей, которые катались на коньках по льду озера в Аксаковском парке. Нет, это не буран ассоциаций, в котором и обозом не проехать. Нет, это всего лишь цепочка ассоциаций: бусинки с оборванной лески напоминают рассказчице камешки с обрыва реки, а среди камешков квадратик кварца, в котором и остаётся её взгляд, ведёт по светлым палатам памяти. Позволим себе читательское отвлечение: такое прошлое – светлое, согретое искренним чувством любви к своей малой Родине и своим близким, и сжигать не надо, такая память сама способна сохранять, оберегать на житейских путях и перепутьях. И такое воспоминание можно считать сувениром памяти. Но, конечно, всякая память нуждается в осторожности. Лёд озёр бывает так тонок, а вот вензеля и круги танцев на нём способны сохраняться и сами хранить целые годы и века. И это, как и обрывы, давняя, одна из важнейших тем русской литературы, тема классическая. В книге Светланы Смирновой тема эта от русской классики находит неожиданное переплетение и развитие. Известный стиль в искусстве, делающий своим образом-символом причудливую раковину, даёт это развитие. Это стиль безделушки, сувенира и украшения, атрибута ли комнатного интерьера, аксессуара ли костюма. Своё название рококо он получает от раковины, и может считаться дамским, всё-таки создан он был в далёкой от нас Франции женщиной, хоть и для украшения жизни короля. И, если плох солдат, не носящий в своём ранце маршальского жезла, так и даму не назовёшь настоящей дамой, если чужда она рококо. А даме демократически патриотической нет нужды читать пьесы в стиле рококо, которыми баловалась у нас в России Екатерина II. Своего рококо достаточно в округе, достаточно-предостаточно его в детстве на лугах-полях и на реках-прудах, но понять его эстетическую ценность в простых явлениях жизни, а затем и сохранить бережно надолго дано не каждому, а ведь именно с этого подчас и наше «Я», и наш «Мир» начинаются. Судьбы рококо в России замысловаты. Ведь и статуэтка на праздничном обеденном столе, прибор сервиза – это тоже рококо. А статуэтка способна причудливой фантазией и в монумент превратиться на площади, а уж на площади чего только не происходит. Площадь не пруд подо льдом, она многое выдержит. Изяществу и украшениям нашей жизни ни площадь, ни обрывы рек не помеха, наоборот, совсем наоборот. И литература нас в этом убеждает из века в век, из года в год. Одной из бусинок-воспоминаний в ожерельях частей, составляющих их рассказов, миниатюр и повестей книги, можно считать рассказ «Кафе «Связь времён», дающий книге своё название. В этом рассказе героиня заходит с мужем в кафе, где когда-то во время войны была квартира его семьи. Нахлынувшие воспоминания захватывают героя диалога во всей очевидной реальности, но передаются через речь героини, а не в признательном монологе её мужа-сотрапезника, однако словно увиденные наяву. С миром воспоминаний, течением времени связаны и все основные рассказы, составляющие первую часть книги, миниатюры второй части и ключевые фрагменты двух повестей третьей части. Некоторые из этих воспоминаний, хоть и сохранены повествователем, но словно растушёваны, где шероховатостью речи какого-нибудь персонажа, где наслоением встреч и разлук, где самой далью времени, а порой, как, например, в рассказе о таинственном доме, случайные спутники загораживают от героини интересующего её человека, не дают рассмотреть. В миниатюрах второй части книги предмет изображения предстаёт перед читателем воочию, словно без речевых посредников, автор и повествователь сливаются в одном лице, перед нами не зыбкое воспоминание, а объективированное изображение, которое можно было бы назвать не камешком, а тем, во что камешек превращается после труда художника-глиптика – геммой. Предмет изображения в миниатюре, словно в линзе, укрупняется, становится отчётливее. Прозрачнее, яснее и стиль, ведь герой-повествователь здесь сам автор, профессиональный писатель. Принципиально исчезает здесь и флёр загадочности, тайны, недосказанности, что было характерно для первой части. В русскую литературу такую миниатюру как стиль стихотворения в прозе ввёл Иван Сергеевич Тургенев, и тоже благодаря Франции. Прозаики ХХ века Субботин, Солоухин, Астафьев – лишь последователи. «Без заскоков» – это название одной из миниатюр второй части можно считать ключевым. Словно не должно закатиться, не должны, да и не могут никуда заскочить обработанные и отшлифованные, упорядоченные камешки воспоминаний. Они, как чётки в руке, как коллекция в витрине, все перед глазами, на виду и под стеклом, что называется, «без заскоков», как и полагается быть в настоящих ума палатах. А итоговое резюме второй части в миниатюре «Хорошо бы не знать». Здесь проясняется, почему автора так влечёт мир, казалось бы, «случайных вещей». Позволяя осязать во всей своей доступности обладание малым, но настоящим, ощущать подробности малых вещей, пусть случайных, но милых в своей родной и приязненной красоте, изображённое в миниатюре даёт спасительную возможность «не знать», что планета, на которой мы живём, «крошечный шарик, который мотается где-то в чёрной дыре неуютной и бездонной вселенной…» В ностальгии по отблескам и бликам далёкого детства, озарённого и первой любовью, и радостями первых открытий, укрывается под обложкой книжки повествователь, словно в магическом кристалле кварца, найденного в обрывистом берегу над речкой. Такой кристаллик, есть во многих домах старых городов, где-то за фасадами с дверями и ступенями, с чугунным витым литьём, охраняемый в глубине комнат плюшевыми медведями и львами. Здесь можно укрыться от экзистенциального ужаса и мрака даже не одной вселенной, а всех возможных миров. «Слова. Слова. Слова.» Так повторил один великий французский философ-экзистенциалист за одним великим английским драматургом. В свете, в отблесках и бликах этих слов можно прочесть и девятую книгу известной писательницы из Уфы. В этой книге есть отсветы и отблески реальных камешков города на семи холмах, но этот город не Рим и даже не Москва. Уфа тоже стоит на семи холмах, и неслучайно Светлане Смирновой на одном из престижных конкурсов за вошедшую в книгу «Кафе «Связь времён» повесть «Неземной цветок» был вручён диплом в номинации «Лучшая краеведческая проза-2015» Долог путь от отдельного произведения до книги. Но результат того стоит: лирическая проза Светланы Смирновой – региональный феномен почвеннического рококо в новейшей интеллектуально-артистический словесности, который достоин самого внимательного и доброжелательного прочтения не только собратом-писателем или соотечественником-читателем, но и художником, ведь автор – фотограф, любой артистической натурой, ведь среди героев книги немало натур артистических из мира литературы, живописи и музыки. НОЧИ БЕЛЫЕ И БЕЛЬСКИЕ Герой-романтик из «Белых ночей» Фёдора Михайловича Достоевского – вот, о ком сразу вспоминаешь, когда переворачиваешь последнюю страницу книжки и закрываешь обложку, с фотопортрета на которой смотрит тебе в глаза автор. Ты вошёл в эту книгу, как в кафе, через дверь под карнизом чугунного литья в ряби крон или просто прошёл мимо, но «прочёл» взгляд прохожего. Героиня – прозаик, поэт и фотограф из далёкой Уфы позволяет вспомнить и о петербургском мечтательном юноше из прозы далёких 1840-х годов классика русской литературы. Сродство душ всех мечтателей, любящих и воспоминания, – аксиома романтической сентиментальности. В прогулках, да и в пути по делам, мечтая и вспоминая, просто задумываясь, герои столь разных и далёких во временах и пространствах авторов выглядывают из сокровенных глубин своего внутреннего и обычно надёжно защищённого социальным хитином личностного «Я». Для кого-то, например, персонажа рассказа «Дом Евгении Гранде», просто за самим появлением на авансцене двора и улицы может последовать катастрофа. Но всё-таки Россия – это не родина натурализма, где даже аристократ при встрече на улице может быть безжалостно «унасекомлен» и типизирован очеркистом, пусть уж для далёкой истории Николай Гоголь да и Владимир Одоевский хоть майору, хоть идущим гурьбой девицам и посреди Невского проспекта ускользнуть незамеченными не дали. Не устояли от соблазна вывести их в арабеске и в сказке с острым словцом. Вывели и вывели, того и достаточно. А вот автор «Белых ночей» мог даже и посочувствовать своим мечтателям, людям бедным и чувствительным, людям сентиментальным. Тем реализм, особенно русский, от натурализма и отличается, сочувствием к персонажу. Голову ему не отчекрыжат и на чёрный мрамор анатомического стола тело с душою отверстой не бросят на потеху. Конечно, оно всякое и в приличном обществе случается, ну, без скандалов площадных не обходится у того же Фёдора Михайловича, но вся эта механика скандалов порицается и отрицается, а механикам скандалов и в журналистике приличной делать нечего, что уж о литературе говорить. Жаль, что у самого Фёдора Михайловича за периодом мечтательных сороковых годов с их романтикой и сентиментальностью последует каскад катастроф для автора и персонажей. Уроки классики от подобного должны предостеречь. На то она и классика – уроки преподавать, классы давать. Думаем, что нашего автора и его персонажей предостережёт от психологических катастроф и то, что грамматики фантазий и логики творчества уникальны, у каждого они свои, что и говорить. А самое главное, то, что в порождающих творческих грамматиках самого автора есть клад исторически изжитой катастрофы прошлого, это катастрофа памяти войны. Так, Лев Николаевич, даже и не переживи он севастопольской катастрофы сознания в реальности своих рассказов, лишь просто обратись к военной эпике в шестидесятые, а проходит и проводит с собой своих персонажей в будущее, хоть и не минуя социально-психологических бед своих семейных романов... Эстетика миниатюры как эстетика словесного сувенира-оберега от многого способна хранить. И миниатюра на весах истории способна и монумент, и салонно-бального позёра-«диктатора» перевесить. Но вот и военная память в рассказах и повестях – даёт отличный баланс устойчивости и непотопляемости. У каждого автора свой путь и нет здесь обязательных общих литературных стандартов. Петербургские мечтатели белыми ночами над Невой и мечтатели, романтики, сентименталисты Уфы среди семи холмов над рекой Белой… Их объединяет одно – литература, а сюжеты, открытия, находки у каждого они свои. Кристаллы кварца, найденные в почве над обрывом реки Белой, а затем поиск бусинок из рассыпающегося ожерелья – в этих двух ключевых эпизодах из заключительной, итоговой повести книги можно увидеть символ стремления к былой детской дружбе, к архетипическому праславянскому, общенародному в своей полу-первобытности хороводу подруг, друзей, утраченному человечеством в веках, но каждый раз заново открываемым в истории своего детства. Именно из этой утраченной россыпи хороводов и выводятся многие сюжеты книги Светланы Смирновой, прежде всего, те, что связаны с вещами-символами, как-либо помечены такой символикой. В одной новелле неожиданно, не без терпкого привкуса мистики, находится потерянный парный символ-украшение («Сережка»). В другой – сентиментально-романтична встреча со своим Alter-ego («Розовая тетрадка»). Символу дружеского партнёрства посвящены раздумья о подарке мужа («Кружка с вишенкой»). Идеей дружеского сообщества детства и юности исполнены у Светланы Смирновой и флористические образы встречи весны («Подснежники», «Ландыши»). Цветы и растения, ювелирные изделия и произведения искусства – всё это способно передавать у писательницы и глубоко личностные коллизии в жизни обычных людей и в искусстве, не ограничиваться ностальгическими мотивами хороводного детства. Очарование человеческих судеб отсвечивает во многих образах. Фотография исполнительницы балетной партии маленького лебедя оказывается портретом в прошлом известной балерины, а в обыденном настоящем школьной учительницы литературы («Маленький лебедь»). Жёлтый кленовый лист на рояле напомнит герою о его так и не обретённой судьбе в искусстве («Уроки живописи»). Символом отъезда из России станет белая роза, которую не подарят талантливому музыканту-исполнителю («Пианист»). Печальная судьба сослуживицы останется в памяти героини воспоминанием о камешке на кольце («Колечко с жёлтым топазом»). Во всех этих случаях мы наблюдаем народное, самостоятельно и непроизвольно зарождающееся на российской почве в творчестве зрелого профессионального автора рококо – искусство малого изящества жизни в зыбучем и грозном мире морей и океанов - стихий не столько природы, сколько самих страстей человеческих. Искусству светскому и даже выше того, придворному, мы в новой прозе обязаны литературе одной из столиц нашей федерации республик. Уфа – литературный город, с журналами и литературными клубами-студиями, с кафе, в которых читают и говорят о литературе, конечно же, с книжными магазинами, в которых бывают не только читатели, но и писатели, авторы тех самых книг, что продаются в магазинах. Сами судьбы реальных писателей и читателей здесь вплетены в линии судеб одной из самых колоритных столиц России – Уфы. И стоит ли здесь удивляться непроизвольно возникающей ассоциации. Перелистывая страницы прочитанной книги Светланы Смирновой, глядя на фотографию с лицевой обложки, где далеко не дворцовый, а самый обычный фасад, скромно украшенный чугунным литьём входа, вспоминаешь по контрасту, по внешней противоположности Калининский и Невский проспекты. Раскрытые книжки Калининского, литературные променады знаменитых персонажей Невского – всё это одна литературная улица России. Проходит она и через Уфу. Где-то в далёком прошлом остались идущие гурьбой по Невскому проспекту девицы, подмеченные магистром Гомозейкою в сказках Владимира Одоевского, кавалеры с ярмарки карьер и судеб, рысящие друг за дружкой в «Арабесках» Николая Гоголя. И, конечно, как без них, задумчивые мечтательные юноши из ранних повестей Фёдора Михайловича Достоевского. Мечтатели «Белых ночей» есть вы и на улицах у реки Белой. И на реке Белой тоже есть свои мечты и грёзы. Не случайно лорд Генри английского эстета, знатока камней и цветов, а не только людей Оскара Уальда отдавал равную дань уважения мужчинам с будущим и женщинам с прошлым. В мечтателе настоящий эстет увидит и уважит его будущее, в женщине всегда найдёт возможность восхититься красотой её девичества. Вот такие прогулки ассоциаций читательских при свете дня по ночам белым и бельским. Ночи белые подарил нам классик русской словесности Фёдор Михайлович Достоевский, а ночи бельские литература города на реке Белой, Уфы, стоящей на семи холмах, как Рим и Москва, скромно радующийся мечтам и воспоминаниям, красотам в стиле изящных вещиц рококо и прогулкам по давним кварталам. РАНДЕВУ ГРЁЗ Кто это незаметной тенью проскользнул в кафе вдоль фасада? Ну, конечно, Скептик вслед за Мечтателем. Разве могут не повстречаться они, когда есть и книга, и кафе с таким интригующим названием? Приглядимся украдкой за их встречей. О чём это шепчутся две тени в уголке за, казалось бы, пустым столиком? Миниатюры, повести… Русский роман давно распался после ссоры Ивана Александровича с Иваном Сергеевичем. Мы обречены на миниатюры и тянущиеся в романную даль очерки, рушатся, обрываются на сотни метров берега под колёсами, вспучивает пути железные ещё у Гарина-Михайловского. Никакими математическими расчётами их не поверить. Вот и у в самом начале этого века ушедшего от нас писателя-философа из Сибири Николая Димчевского гибнет героиня на обрыве, а ведь эта героиня талантливый математик. Вывел на обрыв российскую девичью душу Александр Островский из добролюбовского тёмного царства. Хотел её Гончаров вернуть на почву надёжную. Хотел, да не поделил с Иваном Сергеевичем Тургеневым. А тот увёл эту душу в гулкий подъезд своей парижской квартиры, что мерещится некоторым, сманил девичью душу российскую, дал пример Треплеву Чеховскому. Шелестит словами Скептик, словно фикус, мечтающий пальмой прорасти на свежем воздухе, даже и ценою снесённой крыши... Осыпаются где-то в своих мечтах за окном под музыку скепсиса несмотря на сезон листья. Ах, нет, не так всё, не так. И судьбы романа видятся светлыми перспективами мостов в будущее, а не в одно лишь прошлое. Катастрофы, душевные ли, исторические, лишь для преодолений, побед и триумфов даны. Ну, конечно, это Мечтатель вступает в спор со Скептиком. Да уж, мечтательность и скептицизм – разновидности грёз. Но не будем вступать в споры и оставим эти зыбкие тени, не будем мешать и настоящим посетителям кафе, им ведь тоже есть о чём поговорить и подумать в этом уютном местечке. ___________________ © Пэн Дмитрий Баохуанович |
|