Демографическая кривая в нашей стране после Великой Отечественной войны имеет форму синусоиды. Значит, и возрастная кривая тоже имеет форму синусоиды (но подвижной), а план приема в вузы этого не учитывает.

Все годы своего двадцатилетнего деканства на мехмате я имел проблемы двух типов: в годы нижней части синусоиды – проблемы недобора, а в годы верхней части синусоиды – проблемы зачисления в условиях жесточайшего конкурса. Как ни странно, и та и другая проблемы – одинаково острые и трудноразрешимые. Если заявлений подано чуть больше, чем план приема, то остается провести вступительные экзамены и зачислить всех, успешно сдавших. Но бывают неизбежные двойки и, если их окажется много, то возникнет недобор. План набора – государственное задание, и он обязателен к выполнению.

Набор в тот демографически неблагополучный год осложнился тем, что министерство обороны закрыло в нашем университете, как и в большинстве вузов, военную кафедру. Юноши устремились туда, где эти кафедры сохранились.

Окончился прием документов, я с грустью подвел итоги – в запасе около десятка абитуриентов, а юношей среди поступающих на 250 мест тоже человек десять. Немедленно послал «гонцов-купцов» в МГУ и физтех – подбирать там абитуриентов, не прошедших по конкурсу, и везти их к нам. От гонцов пришли неутешительные вести – московские вузы уже всех разобрали.

На экзаменах по математике пронесло: экзаменаторы стиснули зубы и двоек почти не поставили. На последний экзамен – сочинение, и мы выходим без конкурса: «один к одному» – на 250 мест 250 претендентов. Прошу филологов: «закройте глаза и не ставьте двоек. Клянусь, что для неграмотных введем на первом курсе факультатив по русскому языку».

Похоже, что это заманчивое предложение возымело действие, и председатель комиссии сообщает мне результаты: «Мы вашу просьбу выполнили – закрыли глаза на всё и поставили только две двойки». Жду расшифровки работ и узнаю, что двойки получили двое юношей, сдавшие экзамены по математике на пятерки. Их фамилии мне были знакомы давно. Эти ребята были победителями наших олимпиад по информатике. Будь они медалистами, мы бы их зачислили без экзаменов.

Вооружившись этой информацией, иду на поклон к председателю комиссии по русскому языку и литературе. Она меня выслушала с пониманием, взяла злосчастные сочинения, вооружилась какими-то инструкциями и начала проверку заново.

Красные «птички» на полях она обводила кружочками, пересчитывала птички заново, опять обводила птички, опять пересчитывала. Потом вздохнула и сказала: «Яков Михайлович, я сделала всё, что могла – воспользовалась устаревшей инструкцией о том, что три однотипных ошибки можно считать одной, но и это ваших абитуриентов не спасло. Слишком много ошибок наделали ваши «компьютерные гении». Я забрал их «гениальные сочинения» и отправился на беседу к проректору по учебной работе Александру Михайловичу Юркову.

Мы перечитали с ним эти сочинения вдоль и поперек в поисках «зацепок», но двойки были слишком «круглыми». Единственное, что в них давало какую-то надежду – их содержание. Оно было нормальным. Абитуриенты тему раскрыли, что у подобных грамотеев встречается довольно редко.

Наконец, Александр Михайлович внес предложение: «Давить на председателя комиссии я не буду, оставим женщину в покое. Тем более, что она права на все сто процентов. Пойдем с этими сочинениями к декану филфака Якову Романовичу Симкину, он человек мудрый – может быть, что-нибудь придумает».

Яков Романович с пониманием выслушал нас и погрузился в чтение сочинений. Каждое из них он прочел дважды – про себя и вслух. Читал Яков Романович с выражением, как будто в текстах все запятые были на месте и буквы «а» и «о», «и» и «е» – не перепутаны. «А хорошо пишут, черти, – вдруг произнес Яков Романович, – ещё если бы и запятые правильно ставили, могли бы и пятерки отхватить».

Ухватившись за брошенную ниточку, я начал расхваливать будущих компьютерных гениев, без которых мехмату дальше не жить. Яков Романович был не просто деканом филфака, но ещё и отцом моего друга Бори Симкина. окончившего физфак, увлекшегося квантовой химией и успевшего к тому времени защитить докторскую диссертацию. Он искренне хотел выручить мехмат из нагрянувшей беды. Обратившись к проректору, он сказал:

– Александр Михайлович, создавай комиссию из тебя, меня и декана мехмата. Приглашай компьютерных гениев, будем что-то решать. 

А.М. Юрков уточнил: 

– А как же председатель комиссии? Ты про неё забыл?

– Не забыл. но зачем травмировать женщину? Она уже была у меня после беседы с деканом мехмата. Сказала, что боится, что всю ночь будет во сне перепроверять эти сочинения.

Заседание комиссии вел Яков Романович, Он пригласил героев дня и спросил: 

– Вы свои сочинения читали?

 – Нет, мы их после проверки ещё не видели. 

– Читайте, только внимательно, но не вслух. 

Ребята погрузились в чтение, а Яков Романович завел с нами тихую беседу: 

– Слушайте, вы на вид нормальные ребята. На лицах – интеллект. Как же можно при этом быть такими безграмотными?

 Я ухватился за протянутую ниточку и высказал предположение: 

– Вероятно, они все время проводят за дисплеями [1], удивляюсь, что они вовсе писать не разучились.

Процесс чтения завершился, ребята сидели грустные. Похоже, что они осознали безнадежность ситуации. Вдруг один из них спросил: 

– А можно посмотреть черновик? Может быть там написано правильно, а я ошибся при переписывании набело. Не мог же я слово «письмо» написать без мягкого знака?

– Яков Романович сказал: 

– Это у математиков такие ошибки не считаются, а у нас, филологов, другие правила – «Что написано пером…». Но для вас я делаю исключение – открывайте свой черновик.

Молодой человек просмотрел черновик, закрыл его и тихо положил листок на стол перед Яковом Романовичем. 

– Что так? – спросил декан филфака.

– И там «писмо», – со вздохом произнес абитуриент, четко опустив потерянный им мягкий знак. 

Это «писмо» вызвало наш гомерический смех. Пока мы с Юрковым смеялись, Яков Романович что-то писал в протоколах комиссии. Воспроизвожу по памяти: «Учитывая демографическую ситуацию, половой состав поступающих на мехмат, отсутствие конкурса и утрату абитуриентом навыков письменной речи в связи с работой за дисплеем считать возможным поставить «удовлетворительно».

Окончательный вердикт комиссии оглашал Александр Михайлович. Он сказал: «Мы – проректор РГУ, декан мехмата и декан филфака, совершили служебное преступление, поставив на ваши круглые двойки – тройки. Эти сочинения вместе с протоколами будут 75 лет храниться в архиве университета, как улики. Если какая-нибудь комиссия на них наткнется, – мы лишимся работы. Искупить нашу вину можете только Вы – своим успешным окончанием университета».

Наш Ростов не такой уж большой город. Узнав об этих нежданных двойках, последовавших за пятерками по математике, я был уверен, что мой телефон раскалится докрасна от звонков с просьбами вмешаться в ситуацию (теперь говорят – «решить вопрос»). Но телефон молчал, что для меня было положительным сигналом: значит, и абитуриентам, и их родителям настолько стыдно за случившееся, что они не хотят никого просить о содействии или давлении на декана. Когда заседание комиссии окончилось в пользу абитуриентов, ко мне подошли их родители и принесли извинения за своих не очень грамотных детей…

Через пять лет я вручал каждому из «героев» диплом с отличием. После церемонии вручения я попросил их зайти к проректору – доложить о получении дипломов с отличием.

Не прошло и часа, как ко мне позвонил А.М. Юрков: 

– Секретарь сказала, что в приемной сидят два студента мехмата, держат в руках дипломы с отличием и хотят их показать лично проректору. Говорят, что их послал декан. Я знаю, что на мехмате много «оригиналов» среди студентов, но я не знал, что и ты такой же. Что будет со мной, если все деканы по твоему примеру направят ко мне выпускников с красными дипломами. 

Я напомнил Александру Михайловичу о комиссии, о «писме», и об условии, которое он поставил.

Ещё через час Александр Михайлович перезвонил: 

– Слушай, я тут пью чай с твоими выпускниками. Какие толковые ребята получились! Похоже, что мы в них не ошиблись. 

– Да, Александр Михайлович, мы не просто не ошиблись – такими выпускниками можно и нужно гордиться. Жалко, что Яков Романович далеко от нас [2], а то бы выпили на троих бутылку коньяка за успехи компьютерных гениев, которые бы не состоялись без замечательной формулировки Симкина.

Примечания: 

1. «Дисплей» – монитор с клавиатурой, подключаемый к ЭВМ. Это устройство представляло собой персональное рабочее место для работы с ЭВМ. Дисплей можно считать предтечей персональных компьютеров. Обычно в соседнем с машинным залом ЭВМ помещении устанавливалось 10-12 дисплеев, за которыми и трудились программисты. Это помещение использовалось у нас для проведения практикумов на ЭВМ и называлось «дисплейный класс».

2. Я.Р. Симкин в это время вышел на пенсию и уехал на ПМЖ в США.

_________________________________

© Ерусалимский Яков Михайлович