Визит к профессору 

Дни бегут. И, наконец, один, долгожданный три месяца, наступил. В этот хмурый полдень машина отвезла меня на встречу с профессором в клинику. Конечно, я готовилась. Платье там, лицо, укладка. Руки, ноги...

Заранее был подготовлен и подарок. Все, как обычно. Профессора, вроде, тоже люди. Любят вкусненькое, сладенькое, алкогольное, красивенькое, приятное, изящное, необычное. И обычное тоже любят. Яблоки, например, зеленые. Я приносила их на прием к своему адвокату, где их поедали прямо при мне, так жадно... 

Любопытство – это одна из их основных черт характера, особенно перед праздниками и красными датами календаря. А что там у вас? Причем относится это не к твоему состоянию, увы, а к кулечкам, упаковочкам и сумочкам... Я привыкла к этому давно, еще на бывшей родине. Тогда я краснела, бледнела и стеснялась, когда это было в первый раз. 

– Вы пришли мне что-то дать? – прямо и грубо спросила  завотделением, видя меня третий день, маячившую перед ее дверью с кулечком и скорбным лицом. 

– Да, робко мяукнула я. 

Она молниеносно открыла ящик стола, сбросила туда конверт и конфеты, и мне было обеспечено кратковременное счастье. С годами пришел опыт и понимание, что, кому и как.

На новой родине сначала всё было по-другому.

Замечу, что развивали любопытство врачей, и не только их, из года в год различные мигранты и эмигранты. Если раньше интересы ограничивались флорой в виде орхидей и фауной по типу хомячок-мышка, то теперь хорошо обучаемые врачи перешли на качественно новый уровень. К борзым щенкам, кроме зеленого чая, темного шоколада, коньяка Метакса и конфет Мерси, теперь предлагаются и другие варианты.

Например, меня просили провести экскурсии по городу, по музею, по выставке картин.

А сейчас я принесла с собой Ханукию и специальные свечи в коробочке.

Ну вот. Приехали мы на 10 минут раньше. Дверь в кабинет открыта. Профессор меня видит. Ждет назначенного времени. Ровно 15.30. 

Пригласил молча, склонив на плечо головку в маске. 

Я сижу. Профессор сидит. Молчим. Жду. Профессор говорит: «ну?» Я подумала, он ждет от меня описания проблемы. Начала рассказывать. А профессор непростой. Профессор золотой. Знает цену себе и  своему времени. 

Моя приятельница за анализ урины платила 300 евро. Специально из Киева прилетала. Еще и конвертик небольшой, само собой. А я переводила. Так и познакомились. Хотя "наших" он не принимает. Я – исключение. Потому что знаю язык. А так ему скучно разгадывать, что кто сказать хотел.

Спросила подругу: а нельзя было в Киеве бесплатно то же самое в баночку сделать? – Ну тут же медицина, вроде того...

Так вот,  объясняю и вижу, что профессор поскучнел. И вдруг сузил глазки под очечками, масочку поглубже натянул и: «о, фрау, а зачем вы мне это рассказываете? Почему я должен это слушать?» Неплохое продолжение визита. Обычно он более лоялен и симпатизирует мне.  Да, но... Я замолкаю. Удивлена. Включается профессор, вообще-то, я теперь буду редко работать. А лет ему немного. И так мечтательно, скрестив на груди изящные ручки произносит, я, вообще-то, хочу стать… евреем и жить в Ерушалайме. Для меня это не новая тема и не первый раз я это слышу. Правда, не от него. От  знакомых судей, адвокатов. Зачем? Не понимаю. Они, кажется, тоже. Это сейчас модно. Все каются. Надолго ли?

При этом никто не хочет, например, стать татарином, или армянином, или чукчей, потому что никто о них не знает. А хотеть стать евреем – это как, приблизительно, космонавтом. И престижно и недостижимо. Да, возвращаюсь к профессору.  Похвально, конечно, говорю, а вот вам и свечечки по случаю. Как в воду глядела.

Угодила я! А вот он мне нет. Три раза возвращалась медсестра к нему в кабинет, чтобы выписать мне лекарства, о которых он забыл. Визит оказался таким, я бы сказала, необременительным. Ни для меня, потому что ничего нового не узнала, да и как это могло быть, если он хочет быть евреем, а я хочу выздороветь, ни для него, потому что в этот день он был рожден для другого. 

Цели у нас оказались разные, проблемы тоже.

Водитель ожидал в коридоре клиники. Профессор вышел меня проводить, по-прежнему сложив на груди ручки и глядя вдаль задумчивыми  глазками из-под очков.

– Приходите в феврале, поговорим, – пригласил меня профессор.

– Он не совсем нормальный? – спросил водитель. 

– Да, у него проблемы, евреем хочет стать, не знает как, – успокоила я. 

– Мне бы его проблемы, – задумчиво протянул водитель. Его ожидала долгая дорога со мной домой в пробках и полутемном унылом предрождественском городе.

А я теперь озабочена, что же подарить профессору в феврале, такого, предиерусалимского? 

И еще. Что означало это его «ну?» в начале приема?

Кстати, в городе запретили продажу глинтвейна, потому что опьяневшие, по мнению профессоров, теперь уже политологи, захотят общаться, поговорить, а это сейчас опасно... 

Говорить-то, собственно, им и не о чем. Скучные они. 

Может и хочется моему эскулапу в Иерушалайм, потому что там весело?

Профессора – они же тоже люди... Хотя и немного странные.

* 

У меня зазвонил телефон... 

Я родилась так давно, что еще застала время, когда никаких смартфонов, айфонов и прочих фонов вокруг еще не наблюдалось. И жили мы поэтому относительно спокойно. На нашей квартире был телефон, его поставили нам потому, что он полагался деду и отцу, которым  могли позвонить в любое время дня и ночи, вызвать в больницу, или, таким же образом, вызывали на очередной объект. Телефон – это был статус. Потом к нашему телефону подсоединили директора одного большого завода. Дядю Ваню, как я его называла. Мы оказались с их семьей на "спаренном" телефоне. Помню это выражение моей юности. Означало оно, что телефонов было мало, а начальников много. Если говорили у нас, то у дяди Вани отключался телефон, и наоборот. Поэтому, уважая друг друга,  разговаривали мы всегда коротко и по делу. Когда нужно было срочно сказать что-то важное, а телефон был все-таки занят, я поднималась на второй этаж к дяде Ване, и они клали трубку, или его дочка Ленка спускалась к нам попросить слезть с телефона, если бабушка слишком долго выясняла с подружками, как лучше приготовить бульон.  

Жизнь продолжалась, наши соседи переехали в Киев. Дядя Ваня стал министром, а к нам повадился ходить звонить сосед из дома напротив. Это был простой, не очень развитый молодой парень из большой семьи дворников и слесарей ЖЭКа. Жили они в подвале, в котором всегда было темно и сыро.  Моя мама боялась отказать в звонках, потому что думала, когда-то у нас поломается кран. Или унитаз. И тогда придет Витя из своего подвала, и все снова будет течь, закручиваться и откручиваться. Их отец, старый Петро, всегда был по вечерам пьян. Издержки профессии... Тогда Витя, чтоб избежать мордобоя с отцом, приходил к нам. Звонить. Его отсылала "к тилигентам", то есть к нам, Зинка, его мать, продавщица овощного на углу. 

"Бо вбье",(потому что убьет), – комментировала маме его культпоходы к нам Зинка. Кто кого убьет, было непонятно, но ей было виднее. Поскольку говорить Виктору, достигшему половозрелости, в силу определенных причин было не о чем, звоня очередной даме сердца, он вопрошал с придыханием в течение часа "так ты прыйдэш? чы не прыйдэш?". И снова по кругу, "прыйдэш нэ прыйдэш". Так его и прозвали у нас дома. Прыйдэш. Особенно он раздражал нашего папу, который возвращался очень уставшим с работы и спрашивал, а "Прыйдэш" уже был или нет. Если нет, все обреченно ждали его визита, не садились ужинать, потому что телефон стоял на столе в гостиной. Перед приходом деликатный Витька высовывался в окно подвала до пояса и интересовался, "чы Вовка уже дома, чы ни?». Вовка – это был мой папа. Он всегда ходил в костюме с галстуком, потому, видно, Витька надевал чистую рубашку и приходил. После тихих и нудных разговоров с очередной пассией, Витя уходил и тяжело вздыхал. Мама всегда передавала какой-никакой гостинец Зинке и худой Лариске, ее дочери, сочувствовала им. Для нашего папы эти визиты были изматывающими, всё превращалось в драму. Прекратить эти звонки он не мог, и все обреченно ждали вечера.

Как говорится, шли годы, смеркалось...

 Я была всегда спокойна, хотя меня тоже потихоньку всё раздражало, но в силу возраста не могла определить название своего состояния. Виктор меня не любил, говорил, что я "як отой инспэктор з Жэка, всэ дывыться и дывыться свойимы глазкамы", а Юлька, моя сестричка, "була добра дытына". "Вона всэ малюе и малюе" (рисует и рисует).

Витя иногда женился, разводился и снова женился, но содержание разговоров не менялось. "Прыйдэш нэ прыйдэш"...

Умер Петро, умерла Зинка, исчезла их беспутная дочка Лариска, а Виктор спивался и спивался, старел. 

Вскоре все изменилось. Пришли другие времена. Мы тоже переехали в Киев. Там у нас  телефона поначалу не было. Приходилось бегать на Почтамт. Вечные очереди, плохая слышимость. Я начинала тихо ненавидеть телефон. Мне было жаль прорвы потраченного времени. Но если честно, то телефон был нам и не особенно нужен. Мы просто так ездили друг к другу в гости, ели, пили, болтали, обсуждали, делились и не особенно заморачивались на тему, удобно это или нет.

Все были молоды, и всё было удобно. Сейчас нас называют молодежью из того времени, когда умели паять...

Самым страшным оказалось отсутствие телефона, когда мы узнали о смерти папы в другом городе из телеграммы подруги…

Потом у нас появились в определенной очередности телефоны, айфоны, смартфоны. Сначала я была счастлива от этого. Всегда на связи, не потеряешься, решишь проблемы в считанные минуты. Кайф! Но очень быстро для меня кайф закончился, потому что на работе из 8 часов минимум  6  часов приходится "сидеть"на телефоне.

К вечеру голова гудит. Покоя нет. Всё время звонки. 

– Можно прийти или нет? Вы кто? 

– А вы? Что вы хотите?

– Я хочу поговорить.  Я вам взносы плачу (18 евро в год), имею право поговорить... 

А я не хочу. Тут наши желания не совпадают. Особенно, если один и тот же человек звонит в течение дня раз по 20-30. Последний разговор:

– У вас есть телефон Марека, из Польши? Нет? Почему звоню, потому что думал вы знакомы. Нет? Жаль! Он активно ходит на все ваши мероприятия. 

– Почему, почему я должна знать Марека, неведомого миру???

Как говорится,  вы попробуйте оставаться спокойным, а я посмотрю. Хочется всех послать, но нельзя. Работа! Поэтому особенно ценю домашний покой и отдых.

И вот наступила благословенная суббота. Почти ночью уснула. Предвкушала поздний подъем, кофе, круассан, свежая пресса. А фигли...

В 8!!! утра уже звонок... Противный (а какой он может быть в это время) женский голос спрашивает: «ну как дела?»  За каким хреном тебе мои дела в это время и вообще мои дела? Мы почти незнакомы. Но каждое утро эта дама активно шлет мне картинки "Доброе утро» – во саду ли, в огороде, в чашечке, неважно.. Количество 5, 6, 7 штук, явно не переходящих в качество. У каждого, наверное, есть такие "друзья", рассылающие эти маразматические картинки целыми днями. 

Так вот, вопрос: а нет ли у меня книги "От двух до пяти", ей почитать хочется. В свои 65. В восемь утра! Еще и удивлялась полчаса, почему я не привезла с собой эту книжку. 

Я озверела. 

В следующий раз буду слать всем письмо счастья с пожеланиями, чтоб у вас секса не было сто лет. И колорадские жучки чтоб сожрали всю вашу герань..

Даже далекий Витя имел хоть какие-то понятия о приличии, спрашивал: чы можна прыйты, чы можна подзвоныты.

Моя мечта теперь – это чтобы мой умный телефон сломался, а у меня чтобы не было денег купить новый. И чтобы мне никто не подарил его на день рождения...

Мечты, мечты, где ваша сладость...

Не звони мне, не звони, не звони мне, ради Бога!

* 

Про елочку 

Обожаю все новогодние праздники. Слова такие волшебные: Рождество, Новый год. Обожаю наряжать елочку. Приезжает сын из Берлина, и мы начинаем все так красивенько развешивать.. В первые годы после переезда в Германию на елке висело все, что привезли с собой из дома. Попугайчики, собачкикошечкизайчикибелочкишарикиснежинки. Сверху- жезлзвездаверхушка, а рядом часысбезпятидвенадцать. Главным был Дед Мороз, который стоял под елкой, усыпанной ватным снегом. На елке горели гирлянды из лампочек, красножелтосинезеленых и блестели золотые бусы. Это было празднично и волшебно. В доме, в подъезде, на улицах пахло мандаринами, апельсинами, шоколадом, ванилью, корицей. 

В Деда Мороза верили, что он приедет, принесет подарки, все исполнит и уедет на оленях назад в Лапландию, а у нас снова будут весна и лето. Елочку мы  купили небольшую, пушистую, искусственную, маленькую такую. К сожалению, про нее нельзя было петь, что она родилась в каком-то неведомом лесу, и ее срубили под самый корешок. При упоминании об этом корешке сын в детстве рыдал до изнеможения. На нашей новой родине у нас было два Деда Мороза, один почему-то с абсолютно синей головой, синими щеками и синим носом, который зловеще светился в темноте. Где мы его взяли, я не помню. Наверное, кто-то, как обычно, подарил за ненадобностью. Нам много всего дарили, в том числе и то, что нельзя было никак утилизовать.. Правда, понимать это я стала с годами..

Так вот, этого, синего, мы выносили в подъезд, ставили на подоконник, окружали красными рождественскими цветами, ждали чуда. Соседи-немцы тоже ставили странного цвета бегемотиков и собачек. Снегурочек у них априори не было. А Деды Морозы звались Сантами Клаусами. Все ждали, что кто-то заберет фигурки с подоконника себе домой, что кому-то они могут понравиться. Но никто никому не нравился. Собачек, бегемотиков и нашего синего Деда разбирали назад по своим квартирам 1 января. 

Я тогда работала в Гамбурге, и особое удовольствие доставляло рано утром проснуться, включить на окне пирамидку с лампочками- свечками, заварить свежий кофе, приправить его ванилью, корицей, отпить пару глотков и убежать на поезд, оставить чашечку с недопитым кофе остывать и вспоминать целый день, что вечером дома ждет свет в окошке от пирамидки и остывшая вкуснятина в чашке, куда можно еще добавить немного мороженого.  

Потом постепенно я стала узнавать удивительные вещи. Моя, живущая тогда в Израиле сестра сказала, что отмечать Новый год елкой в декабре у них не принято, тем более, что он отмечается в сентябре.  С годами появилась и новая эстетика в украшении елки. По-немецки. Всё должно было быть выдержано в одной цветовой гамме, подобрано по форме, размеру. Моя елка чуть уменьшилась в размере, потому что от нее начали отпадать ветки, верхушка. Я плакала, глядя, как менялась моя красавица. Впрочем, глядя на себя в зеркало, я тоже начинала рыдать, созерцая теперь себя и свои размеры. 

В наш подъезд въехали новые жильцы. Переселенцы. Слышался детский мат, появились испачканные стены. Состарившиеся немцы переехали в дома престарелых, некоторые соседи умерли. Постепенно ушла традиция дарить друг другу маленькие подарочки с приклеенными на них для счастья листочками клевера, звездочками и трубочистами. Больше никто не ставил мне под дверь сапожок со сладостями и не давал попробовать свежеиспеченный тортик со сливами и штрудель. С подоконника исчезли все игрушками и пропал мой синий Дед Мороз. Я его не любила, мне было все равно. Так как рядом отсутствовала Снегурочка, я думала, что он просто одинокий пропойца. Перестало пахнуть корицей и пирогами. За порогом новые соседи стали оставлять обувь... без подарков... и с другим запахом.. Не ванили.

На работе мы устраивали новогодние балы прямо в ресторане, в доме напротив нашего бюро, где наряжали огромную елку высотой метров семь. Привозили специальную конструкцию, немеряное количество елок и елочек, все соединяли таинственным образом. Потом вешались огромные, потрясающе красивые шары, гирлянды, блестящие украшения. И снова на душе было так празднично! 

Постепенно я привыкла и к тому, что покупают красивые пушистые елки всего на два дня Рождества, и тут же выносят их, срубленных под корешок, на свалку во двор. Причем делают это все одновременно, как по команде. Иначе потом не утилизуешь!!! В определенный день ездят специальные машины и собирают когда-то нарядных зеленых красавиц. Собирают чудесный праздник. Традиционного Нового года здесь нет, сюда 31 декабря приходит Сильвестр. И быстро уходит…

А в этом году сын не может приехать. И елку я наряжать не буду. Нет ни желания, ни настроения. Проклятый Ковид. Да и какая елка в комендантский час?

*

Новогодний борщ

___________________

© Приен Алла Владимировна