 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
I В 2003 году Пушкинским Домом (ИРЛИ РАН) был издан весьма примечательный сборник «Толстой или Достоевский? Философско-эстетические искания в культурах Востока и Запада», включивший в себя ряд статей наиболее авторитетных отечественных и зарубежных ученых, заинтересованных данной проблемой. Во вступительной статье В.Е. Банго и Г.А. Тиме, которая называется «Спор о жизни», не только актуализируется сама тема, но и констатируется следующий факт: «…Зародилась дилемма «Толстой или Достоевский?» именно в России. Как раз на рубеже веков, в 1900 г., Д. Мережковский выпустил философское эссе «Л. Толстой и Достоевский», где противопоставил двух русских гениев как «ясновидцев» плоти и духа» [1]. Как дискуссионная, эта тема, скорее всего, может связываться именно с именем Мережковского: в 1910 г. выходит в свет первая часть книги В.В. Вересаева «Живая жизнь» под названием «О Достоевском и Льве Толстом», спровоцировавшая дальнейшую активную полемику, в которую включились видные писатели и критики по сути новой эпохи. В этом ряду выделяется статья А. Белого «Трагедия творчества. Достоевский и Толстой», опубликованная в 1911 г., где автор во многом разделяет основные настроения и высказывания Вересаева по поводу разного видения мира и человека в этом мире двух литературных гениев. Но немаловажным фактом является и то, что еще при жизни писателей их творчество прочно связывалось в сознании многих критиков и мыслителей, где они не столько противопоставлялись, столько сравнивались в контексте одной проблемы. Так, например, широко известная статья К.Н. Леонтьева «О всемирной любви, по поводу речи Ф.М. Достоевского на Пушкинском празднике», впервые опубликованная в «Варшавском дневнике» в 1880 г., вошла в его книгу «Наши новые христиане Ф.М. Достоевский и гр. Лев Толстой», изданная два года спустя. Здесь автор не отдает предпочтения никому. Напротив: и в высказываниях Достоевского, и в религиозных настроениях Толстого Леонтьев видит общие опасные тенденции, связанные, по его мнению, с сугубо субъективными, а потому искаженными представлениями о православном учении. Нельзя проигнорировать и постоянное личное общение и тесное сотрудничество с обоими писателями Н.Н. Страхова, который, благодаря этому, имел возможность не только оценить реальный вклад в литературу авторитетнейших мастеров слова своего времени, но и быть посредником в их заочном общении между собой. Все это в значительной мере предопределило довольно устойчивую традицию в отечественном и зарубежном литературоведении связывать, сравнивать и противопоставлять мировоззрение и творчество этих двух культовых авторов. В отечественной науке ХХ века высок авторитет работы А.П. Скафтымова «Нравственные искания русских писателей», где исследователь дает оценку отдельных художественных явлений в творчестве Достоевского и Толстого в типологическом ключе, при этом обнаруживая и ряд закономерностей общего литературного процесса. Широко известны работы Г.Б. Курляндской, в том числе ее статья «Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой: к проблеме религиозно-нравственных исканий», которую исследовательница завершает следующим тезисом: «Толстой и Достоевский – союзники и антиподы по способу мышления, по характеру изображения человека и мира. Но в этом противостоянии побеждающей была уверенность в сцеплении нравственного с метафизическим началом бытия». [2] Традиция не прерывается, как мы видим, и в ХХI веке, и современные ученые продолжают разговор о Достоевском и Толстом, начатый еще при жизни писателей. Показательными в этом отношении являются монографии В.Я. Линкова «История русской литературы ХIХ века в идеях», где несколько разделов посвящены анализу отдельных произведений Достоевского и Л.Толстого и выстроены по принципу чередования, а также А.М. Буланова «Художественная феноменология изображения сердечной жизни в русской классике», которая завершается осмыслением проблемы в творчестве этих двух великих романистов. Представленный обзор трудов, безусловно, не исчерпывает всего ряда монографий и статей, так или иначе связанных с желанием литературоведов осмыслить творчество Достоевского и Л. Толстого именно в их диалогичности. Дискуссионность, по всей вероятности, изначально присутствующая в художественных концепциях самих авторов, задает и вектор движения исследовательского направления и вовлекает в общую полемику все новых и новых специалистов. Так, например, на Старорусских «Достоевских чтениях», традиционно состоявшихся в мае 2010 г., И.Л. Волгиным был сделан доклад «Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский: долгое прощание», в котором докладчик, рассуждая о художественной специфике человека в творчестве писателей, высказал мысль о том, что с точки зрения жизненности герои Толстого правдоподобнее, а герои Достоевского убедительнее. Сам доклад наводит на дальнейшие размышления о природе человека в целом и его отношении к жизни. II Когда речь заходит о художественной метафизике человека, тем более в попытке ее выявления в типологическом ряду различных писателей, автоматически возникает необходимость определения четких концептов, которые могут быть заявлены как опорные в общей творческой концепции этих авторов. Что же касается героев Достоевского и Л. Толстого, то сама личностная и творческая масштабность этих художников определяет и масштаб ключевых понятий, связанных с воплощением главных идей. Одним из таких понятий становится жизнь, суть которой стремятся уразуметь для себя герои произведений. Жизнь как категория обретает философский статус и становится главным концепцеобразующим компонентом, вокруг которого сосредоточиваются все остальные концепты, которые в свою очередь одновременно становятся и дополнением (приложением), и содержательным наполнением этого понятия. В зависимости от своеобразия психологического типа героя оно получает типологически разное смысловое значение. По всей вероятности, здесь нужно учитывать и собственно авторское понимание жизни. Более того: любой профессиональный «читатель», взявшийся исследовать данную проблему, изначально исходит из собственных представлений и в процессе работы с художественным текстом, даже при максимальном стремлении к объективному анализу, вряд ли сможет удержаться от субъективной интерпретации определенных жизненных ситуаций героев Достоевского и Толстого. Но эта субъективность видится полезной с точки зрения расширения возможностей расшифровки наиболее глубоких смысловых пластов художественного произведения. Для нас важно обнаружить в литературном диалоге Достоевского и Толстого переклички по ключевым позициям, определяющим концепцию героя в их творчестве. Исходить нужно, в первую очередь, из авторских целевых установок. Для Достоевского важно «найти человека в человеке». Конечно же, это не означает, что для Толстого снимается подобный вопрос. Но для героев Толстого, как и для самого автора, всегда оставалась более приоритетной проблема понимания и обретения смысла жизни. Это основа формирования образа положительного героя Л. Толстого. Достоевский же, как видится, выбирает своим апологетом Алешу Карамазова, который в споре с братом Иваном высказывает самую сокровенную для писателя мысль: «Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить. – Жизнь полюбить больше, чем смысл ее? – Непременно так, полюбить прежде логики, как ты говоришь, непременно чтобы прежде логики, и тогда только я и смысл пойму» (14, 210). Духовный путь становления героя Толстого всегда лежит через «лабиринт сцеплений» и прочно связан с «диалектикой души». Еще одна особенность любого героя Толстого: он всегда социально обусловлен и является частью социума, а соответственно его собственная жизнь мыслится как общественно значимая. Не то у Достоевского. Герой Достоевского предельно автономен. Автор сознательно углубляется в метафизику человека и создает образ героя по миметическому принципу. В связи с этим мир как социум в сознании героя Достоевского не столько объект живого взаимодействия с ним и рефлексии (что является обязательным для героев Толстого), сколько предмет провокации, порождающей всевозможные идеи. Поэтому живое и полезное общение с миром для главных героев Достоевского (в первую очередь, для героев-идеологов) всегда видится в перспективе, после их духовного преображения. В художественном пространстве произведений Достоевского оно воплощено, пожалуй, лишь в образе старца Зосимы из «Братьев Карамазовых». Конечно, можно говорить еще о двух эпизодических персонажах из этого же романа – его умирающем брате Маркеле и его же ночном посетителе Михаиле, который опять-таки обретает душевный покой и осознание, что «жизнь есть рай», только перед смертью. Феномен смерти в художественных концепциях человека Достоевского и Толстого также является опорным, и предельной границей для обоих писателей является самоубийство. Но и оно осмысливается авторами по-разному. Л. Толстой, известный своей склонностью к суициду, не так часто реализует эту ситуацию в жизни своих героев. Из ранних произведений это «Записки маркера», активно присутствует мотив самоубийства в романе «Анна Каренина», в позднем рассказе «Дьявол» и, конечно же, в драме «Живой труп». Художественный мир Достоевского перенасыщен самоубийствами, и этой проблеме посвящен весьма объемный труд профессионального психиатора В.С. Ефремова. [3] При этом у нас нет свидетельств, что сам Достоевский когда-либо помышлял о самоубийстве. Но это вполне объяснимо. Его жизненный опыт включил в себя и опыт близкой смерти, когда он был приговорен к казни. По всей видимости, этот факт сыграл положительную роль в его дальнейшем осознании индивидуальной человеческой жизни как абсолютной ценности. В мире Толстого самоубийство героев не оправдывается, но обвиняются не столько самоубийцы, сколько социум и общественные законы, и писаные и неписаные, которые так или иначе вынуждают героев совершить этот крайний шаг. Для героев Достоевского жизнь – это прежде всего время, когда человеку предоставляется возможность максимально постичь Истину и приблизиться к ней. Именно поэтому в позднем творчестве писателем актуализируется и становится одной из ключевых фраза из Апокалипсиса «времени уже не будет». Время – еще одна философская категория, оказывающаяся в неразрывной связи с понятием жизнь в художественной действительности Достоевского и Толстого. Но и здесь необходимо исходить из ощущения и понимания времени героями в связи с их художественной спецификой и степенью их социальной обусловленности. Время в сознании героев Толстого всегда прочно связано с «текущей действительностью», они не мыслят себя вне мира и вне истории. Для них крайне важно определить свое место и значение здесь и сейчас, и они в этом смысле более сподвижны, чем герои Достоевского. У Достоевского каждый значимый герой, обретающий статус самостоятельного индивидуума, наделяется и особым чувством времени персонального, не совпадающего с общим, внешнетекущим. Теперь остается определить, в чем же главное созвучие и различие в диалоге двух литературных титанов. Как видится, ответ кроется в мировосприятии писателей, а соответственно их героев. Мир и жизнь в художественной концепции этих авторов находятся в разных соотношениях. У Толстого это почти абсолютное совпадение, и поэтому жизнь его героев всегда часть жизни вообще. Мир героями Достоевского принимается лишь тогда, когда они способны привести к полной гармонии свою собственную, внутреннюю жизнь. Главный герой «Записок из подполья» Достоевского, тоскующий по «живой жизни», фактически определил основную не только для своей эпохи проблему. Это вечная тема, постоянно порождающая философские вопросы, требующие, как правило, немедленных ответов. Это и создает диалогическое пространство, в которое вовлекаются все новые и новые оппоненты. Сказали свое веское слово и Толстой с Достоевским. Литература
______________________ © Черюкина Гузель Леонидовна |
       
|
