Галина едва усидела до окончания рабочего дня.

Валерку из школы должен был забрать муж. А потом…

Ей очень хотелось поговорить с Борисом. Нет, о ворохе претензий не могло идти и речи.

Просто выразить всю свою любовь и нежность.

Полушепотом помечтать об отпуске.

Вот они приезжают на её родную Украину.

На его кителе майорские погоны – старший офицер. Мечтать, так мечтать.

А её подруги, одноклассницы и соседки, замерли, словно завороженные. Как тут не вспомнить главную героиню любимого фильма «Девчата» – «Вот иду я по улице, а все встречные ребята столбенеют. А те, кто послабее, падают-падают-падают и сами штабелями укладываются…»

С Борисом ей не просто повезло. Есть такое слово: фантастически!

Она влюбилась в него практически сразу.

А он в неё?

Задавала ему этот вопрос тысячу раз.

Он улыбался краешками губ и тихо выдыхал:

– Ты убила меня наповал…

Иногда слова были другими, но всегда подчеркивал: «Без тебя, Галчонок, я бы летал с одним крылом».

Она обвивала его шею руками, что-то счастливо шептала. 

Но в душе всегда не мог найти покоя червячок.

Что бы он ни говорил, была уверена: приукрашивает.

Он красивый статный парень – за семь вёрст надёжностью так и прёт.

Однолюб.

Только жена и сын.

И, конечно, небо.

Огромное небо Бориса Капустина.

Однажды она, набравшись смелости, спросила:

– А может не надо переучиваться на новые самолёты? Тебе что, старых мало?

Он опять отшутился:

– Как там говорят у вас на Украине? Негоже мне задних пасти…

Да, он первый.

И в его бескрайней душе всегда большая печаль.

Почему в отряд советских космонавтов выбрали не его, а «салагу» Гагарина, который почти на два с половиной года моложе? Чем Борис хуже? Справился бы с первым космическим полетом на уровне.

Может быть, не сказал бы «Поехали».

Ну не это, так что-то бы другое придумал сказать…

*   *   *

Галя всегда гордится мужем.

Его целеустремлённостью – раз слово дал, хоть расшибись, но добейся поставленной цели.

Основательностью – она бы сто раз сделала бы то-то и то-то. А он как возьмётся, хоть плачь – затянет до утренних зарниц. Прибьёт дощечку к дощечке так, что будет стоять сотню лет. Или что другое. Но так, что комар носа не подточит.

А перед этим и так её вертит, и эдак. Словно барышню в танце, боясь слишком грубым движением нарушить гармонию.

Но ещё больше тем, что он бережёт себя для семьи. 

– Я, конечно, двужильный, но здоровье – превыше всего.

Когда она впервые увидела, как он вырубил в озере на Севере, куда они отправились после выпуска, небольшую полынью и в тридцатиградусный мороз начал окунаться в воду с головой – дыхание у неё просто перехватило.

– Боря, вернись!

Не дай Бог, что случится, кто тебя, медведя, оттуда вытащит? Я же и на сантиметр тебя над этим льдом не приподниму…

А он снова улыбается:

– Ты не просто не приподнимешь, а еще тридцать метров по снегу протащишь, лишь бы отогреть…

Потом они переехали в другой гарнизон, где до речки было несколько километров, и она вроде бы успокоилась: не побежит же он за семь верст киселя хлебать.

Но Боря не был бы Борей, если бы не придумал выход из создавшегося положения.

На ночь поставить пару ведёрок с водой в сени, а чтобы жидкость не промёрзла до дна, укутает старой шинелью.

Утром в этих вёдрах натуральная шуга на сибирских речках – лёд плещется…

А Боря оба ведра заграбастает и на крыльцо в одних плавках.

Да как опрокинет их на себя одно за другим…

На это смотреть невозможно – форменный фильм ужасов.

Да ещё требует, чтобы к его возвращению Галя заварила крепкий чай на травах с терпкой клюквой.

И без всякого сахара. Чтобы клюквенная кислота челюсти сводила.

– Господи, скорее бы уже лето, – поднося командирскую кружку на поллитра, вздыхает молодая жена.

– Да, будет у нас лето, – опять бодрится Боря. – Как говорят карелы: короткое, но малоснежное…

*   *   *

Когда их направили в Германию, Галя, пожалуй, впервые спокойно перевела дух. Здесь, в Европе, и трескучих морозов вроде бы не предвидится, и, наверное, полёты станут реже – каждый советский самолёт в западных зонах Берлина просматривается, как инфузория туфелька в микроскопе.

Ещё жив в памяти Карибский кризис. Больше всего жена лётчика не хочет, чтобы разразилась третья мировая.

Они с Борей дети войны. И она на Украине, и он в Ростове-на-Дону, хлебнули оккупационного режима сполна. Благо годами не вышли – не угнали в Германию в рабство. Но где, в каких книгах написано, что десятилетний ребёнок реагирует на ужасы войны менее остро, чем их матери или бабушки с дедушками. Последним вроде бы легче – худо-бедно, но до внуков дожили.

А внукам-то каково?! 

Мальчишки – шустрые, им так и хочется побольше вреда фашистам нанести, но что они знают об осторожности?

Девочки на рожон не лезут, но бывают ситуации, когда без риска никуда. И тогда они становятся немножко мальчиками – «выключают» голову.

О войне они с Борей стараются не вспоминать.

И когда сын Валерка начинает задавать «неудобные» вопросы, а что поделать, ему хочется перед одноклассниками показать себя сыном «героических родителей», чаще сворачивают разговор. 

А сын напирает:

– Может быть, у кого-то орден за войну или на худой конец медаль?

– Спи, егоза, – отмахивается от сына Галя. – Медалей он захотел. Я еще домашнее задание не успела проверить, что ты там выучил? «Пару» завтра не схватишь?

– Мам, – удивляется Валерка. – Я же сын боевого лётчика. Глаз не сомкну, но всё выучу на пятёрку.

После этих слов он, по обыкновению, засыпает.

А Галя спешит на кухню к мужу – узнать, хотя бы совсем чуть-чуть, что за день завтра у Бори? Будут ли отрабатывать боевые задачи в воздухе или останутся на земле? 

*   *   *

В последние три дня Боря сам не свой.

Вот и вчера, вернулся домой какой-то осунувшийся, с потухшим взглядом.

Она попробовала его утешить, завела разговор о его родителях, мол, как они, в Ростове?

Боря отмахнулся:

– Ты же не хуже меня знаешь. Отец потихоньку начал сдавать. Вроде бы всё хорошо, а сердце нет-нет да и прихватит. 

У меня такое ощущение, что он меня за тысячи километров чувствует.     

– А ты-то сегодня почему сам такой смурной?

– Мы же с тобой договорились: никаких разговоров о службе дома.

Я рад тебе, тому, что мы вместе. Валерка уже заснул? Давай поговорим о чем-то романтичном.  Я всю жизнь перед тобой в долгу. Ждать и догонять – хуже всего. Но  признайся, я сразу покорил твоё сердце?

…Когда они засыпали, Галя вдруг подумала: «Девять лет счастья и сын – это жизнь удалась?»

Похоже, она не смогла сдержать эмоций. Всхлипнула.

– Спи, – погладил её большой ладонью по голове муж. – Сегодня не получилось погулять по Берлину. Но в следующее воскресенье в городе праздник – католическая Пасха. Сегодня вторник, что там потерпеть? Пять деньков…

А там и банкет по случаю первого полёта человека в космос. Ровно через неделю, во вторник, 12 апреля. Уже пять лет прошло. Долгих пять лет…

Галя не призналась, что перед тем, как выключить электрическую лампочку в кухне, привычным жестом рванула листок календаря.

Теперь «главным» становился новый день, 6 апреля 1966 года…

*   *   *

Новый день занимался очень быстро, стараясь послать всплески света в каждое окошко.

Борис, казалось, не спал. Аккуратно выскользнул из постели, стараясь не потревожить Галю.

Но мужчина на кухне не может двигаться бесшумно. Что-то звякнуло, на что-то чуть громче прореагировал.

Наконец, позвал:

– Галя, не хочешь ли со мной попить чайку?

И даже если она настроилась поспать, то разве можно отказаться от лишнего мгновения побыть с мужем?!

Они осушили чашечки до донышка.

Казалось бы, его больше ничего не держит. 

А он переминался в коридоре с ноги на ногу, успевая время от времени прижаться к её щеке, губам, нежным поцелуем.

– Боря, имей совесть! – на выдержала Галя. – Не нацеловался за девять лет? Тебе же на аэродром.

– Не нацеловался, – признался Борис. – Мне бы ещё Валерку поцеловать…

– Потерпи, вернёшься домой и обнимешь...

– Мне кажется, я ему мог уделять больше времени…

На этот раз Галя дотянулась губами до небритой Бориной щеки.

– Не стой на пороге. Чем раньше уйдёшь, тем быстрее встретимся…

Его долговязая фигура заполнила почти весь дверной проём.

– Я тебя люблю. Очень, – прошептал Боря.

Ещё секунда и он снова кинулся бы её обнимать.

Но она отскочила в кухню.

У Бори времени было в обрез, а задерживать его она не хотела…

Такое ощущение, что ночи было мало…      

*   *   *

– Твой папка – герой, – убеждала первоклассника Валерку его соседка по парте. – Это мне так отец сказал, а он обманывать не будет.

– Я знаю, – подтвердил Валерка. – Он лучше всех!

– Жаль, что погиб молодым, но ты держись! – пожала она Валерке локоть…

– Что ты мелешь? Погиб. Приходи к нам сегодня вечером в гости увидишь его живым и здоровым. Он уже должен с полёта вернуться. Видно погода нелётная, задержался…

– Не увижу,– продолжала стоять на своем соседка. Мой папка знает. Самолёт твоего отца рухнул в озеро, я сама слышала ночью, как он маме рассказывал…

– Врёшь, – не выдержал Валерка, и сам от себя не ожидая такого вдруг выпалил на весь класс:

– Маринка обзывается! Говорит, что мой отец рухнул в озеро…

Учительница посмотрела на него с какой-то невыразимой грустью.

Она прервала изложение урока на половине и предложила ученику:

– Валера, успокойся. Не обращай внимания. Да, я забыла: тебе вызывал директор школы… 

*   *   *

– Герой, – подтвердил директор. – Я думаю, твоего отца представят к правительственной награде. Но, увы…

Он замер, подбирая слова.

– Вы уверены? – закричал Валерка.

Директор подошёл к нему, обнял, прижал к себе его вихрастую голову.

– Ошибки быть не может. Произошло самое страшное. Твой отец погиб, но перед этим увёл самолет от берлинских жилых кварталов.

Цепенея от ужаса, Валерка пискнул: «Только маме не говорите. Она может не выдержать…»

– Пойдём, я провожу тебя до дома, – предложил директор. – У тебя есть ключ от входной двери?

– Конечно, есть, ведь я уже почти взрослый мужчина! – заверил первоклассник. 

*   *   *

– Валера? – улыбнулась Галя сыну. Она нисколько не сомневалась, что сына забрал из школы Боря. – А где папа?

Сын сглотнул жесткий комок и с трудом выдавил:

– Скоро будет! Он пошёл в магазин. За печеньем. Ты его очень любишь…

– Тогда я буду разогревать ужин, – обрадованно произнесла Галя. – А что он, в магазин так в шинели и пошёл?

– Не знаю, я не смотрел за ним, – как можно более спокойно произнёс Валерка и пулей выскочил в свою комнату.

А через три минуты в прихожей раздался звонок.  

– Ключи забыл что ли? За ним такое не наблюдалось…

Наскоро обтерев ладони о передник, она пошла открывать дверь:

На пороге стоял командир полка.

У Гали захолонула душа.

Она прижалась лопатками к дверному косяку и с надеждой выдохнула:

– Жив?

По суровым, обветренным скулам полковника медленно катились две слезинки…

Галя, даже не охнув, без чувств сползла по дверному косяку на пол… 

*   *   *  

Примерно в это же время к Владиславу Капустину в Ростове-на-Дону пришли два представителя военкомата.

Он жестом пригласил их в квартиру.

– Пожалуйте на кухню. Чай? Кофе? А может по пятьдесят коньячку?

– Да нет, спасибо, мы просто заглянули,– начал спотыкаться на словах старший офицер.

А младший выпалил:

– Мужайтесь, товарищ Капустин. Ваш сын вчера погиб в Берлине.

«Тиски» сжали сердце отца. Он тоже рухнул на пол.

– Куда ты лезешь поперёк батьки в пекло! – выругался старший. – Нужно было как-то подготовить, чаю попить…

И крикнул на лестничную площадку:

– Доктор! Сделайте хоть что-то. Приведите его в чувство…

Человек в белом халате шагнул к затихшему Капустину. 

Пощупал пульс, приложи ухо к груди.

Потом стянул с себя шапочку с красным крестиком:

– Медицина здесь бессильна…

*   *   *

Следующие несколько дней для Гали прошли, как в тумане.

Но из всей этой чехарды запомнилась встреча с берлинской делегацией.

Она вполуха слышала чужую речь, переводчика.

– Товарищ Вальтер Ульбрихт распорядился похоронить вашего мужа – гауптмана Капустина и его штурмана – обер-лейтенанта Янова в Трептов-парке. Вам предоставляется трехкомнатная квартира в центре Берлина и пожизненное обеспечение.

Для неё это показалось неприемлемым.

– Спасибо товарищу Ульбрихту. Я отвезу Борю к его родителям, в Ростов-на-Дону. За квартиру и пенсию поблагодарите особо – советское государство не оставит меня в беде…

Их привел в квартиру всё тот же командир полка.

А когда немцы ушли, остался.

– Расскажите, как погиб Боря, – попросила она.

– 3 апреля он должен был перегнать самолёт в Цербст, – печальным голосом произнёс полковник. – Но еле-еле дотянули до нашего аэродрома. Как доложил мне капитан Капустин, – один двигатель «яка» забарахлил.

Техники приводили его в порядок три дня.

Вечером 5 апреля доложили: с двигателями всё нормально, можно перегонять «як» в Цербст.

На высоте 4 000 метров, спустя 10 с небольшим минут после взлёта у самолёта отказали оба двигателя и «як» начал падать почти отвесно.

Выровнять его не было никакой возможности – «як» стал неуправляемым.

Борис отдал команду Юрию Янову: катапультируйся.

Тот ответил отказом:

– Командир, катапультирование резко разрушит аэродинамические характеристики самолёта. Будем сражаться до последнего…

Последними на подконтрольной нам территорией был лесок, в котором располагалось кладбище и дамба.

На кладбище было много людей – до Пасхи оставалось совсем немного, люди наводили порядок на могилах.

Дальше была дамба, по которой двигались автомобили.

Каким-то чудом Борис увёл самолёт от кладбища, приподнял самолет над потоком машин.

И перелетев в Западный Берлин, в английскую зону, рухнул в озеро…

Через четверть часа там уже был английский военный атташе.

Но останки Бориса и Юрия нам отдадут только сегодня.

Вы твердо решили везти его в Ростов? Командование готово выделить самолёт…

*   *   *      

8 апреля 2021 года Галина Андреевна выступала перед ростовскими школьниками.

Ей нелегко давались воспоминания 55-летней давности, хотя все слёзы уже более полувека назад  выплаканы.

Сын, Валерий, давно уже вырос – пошёл по отцовским стопам, дослужился до полковника, более полутора десятков лет преподавал в одной из военных академий в Москве.

Огромное небо – навечно увековечили в своих строках поэт Роберт Рождественский и композитор Оскар Фельцман.

– Поначалу Оскар Борисович отмахнулся от предложения Рождественского написать песню. И скорее из вежливости решил посмотреть стихи.

Но как только их прочитал, сразу же сел за рояль, и мелодия полилась без всяких «спотыканий» – рассказывает Галина Андреевна. – Было это в 1967 году.

А уже в следующем, 1968 году в рамках IX Всемирного фестиваля молодёжи и студентов в Софии проводился музыкальный конкурс, в котором «победители» были расписаны заранее. И Эдита Пьеха в это число не входила.

Но когда она запела песню «Огромное небо», зал буквально онемел.

А с последним аккордом зрители вскочили с мест и начали бурно аплодировать.

– Я приехала в Софию певичкой, а уехала певицей, – вспоминает Пьеха.

В том же году за победу в конкурсе ей было присвоено почетное звание «Заслуженная артистка РСФСР».

Это песня была одной из любимых и, пожалуй, одной из самых значимых, наряду с «Журавлями» выдающегося советского певца Марка Бернеса, который скончался спустя год.

Подвиг Бориса Капустина и Юрия Янова был повторен, по подсчетам военных историков 14 раз. В том числе и на калининградской земле. 29 августа 1988 года гвардии капитаны Михаил Коржов и Андрей Рымарь сумели в последние мгновения полёта увести свой падающий самолет от жилых домов поселка Владимирово и врезались в землю в поле в 400 метрах от жилых домов…

И осталось у них только «огромное небо – одно на двоих…»       

______________________

© Москаленко Юрий Николаевич