Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Культура
Биографизм поэзии Пушкина
(№11 [389] 07.11.2021)
Автор: Владимир Косулин
Владимир Косулин

                    Сии листы всю жизнь мою хранят.                                             А. С. Пушкин 

Факты биографии и тайнопись – две составляющие пушкинского биографизма. Проблема в том, что факты эти, зашифрованные поэтом в произведениях, каждый из читающих расшифровывает по-своему. Кому неизвестно, что Мадонна у Пушкина есть аллегория Натальи Николаевны Гончаровой. И.З. Сурат в работе «Жил на свете рыцарь бедный» идентифицирует персонаж с женой поэта на основании подробного разбора следующих трех произведений. 

 1)       Легенда    

Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой. 

Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему. 

Путешествуя в Женеву,
На дороге у креста
Видел он Марию деву,
Матерь господа Христа. 

С той поры, сгорев душою,
Он на женщин не смотрел,
И до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел.

С той поры стальной решетки

Он с лица не подымал

И себе на шею четки

Вместо шарфа привязал. 

Несть мольбы Отцу, ни Сыну,
Ни святому Духу ввек
Не случилось паладину,
Странный был он человек. 

Проводил он целы ночи
Перед ликом пресвятой,
Устремив к ней скорбны очи,
Тихо слезы лья рекой. 

Полон верой и любовью,
Верен набожной мечте,
Ave, Mater Dei кровью
Написал он на щите.

Между тем как паладины

В встречу трепетным врагам
По равнинам Палестины
Мчались, именуя дам, 

Lumen coelum, sancta Rosa!
Восклицал всех громче он,
И гнала его угроза
Мусульман со всех сторон. 

Возвратясь в свой замок дальный,
Жил он строго заключен,
Все влюбленный, все печальный,
Без причастья умер он; 

Между тем как он кончался,
Дух лукавый подоспел,
Душу рыцаря сбирался
Бес тащить уж в свой предел: 

Он-де богу не молился,
Он не ведал-де поста,
Не путем-де волочился
Он за матушкой Христа. 

Но пречистая сердечно
Заступилась за него
И впустила в царство вечно
Паладина своего. 

2)               Мадонна

Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков. 

В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель — 

Она с величием, он с разумом в очах —
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона. 

Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец. 

3) Песня Франца в «Сценах из рыцарских времён»

Жил на свете рыцарь бедный,

Молчаливый и простой,

С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой. 

Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему. 

С той поры, сгорев душою,
Он на женщин не смотрел,
Он до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел. 

Он себе на шею четки
Вместо шарфа навязал
И с лица стальной решетки
Ни пред кем не подымал. 

Полон чистою любовью,
Верен сладостной мечте,
A. M. D.  Своею кровью
Начертал он на щите. 

И в пустынях Палестины,
Между тем как по скалам
Мчались в битву паладины,
Именуя громко дам, – 

Lumen coelum, sancta rosa! 

Восклицал он, дик и рьян,
И как гром его угроза
Поражала мусульман. 

Возвратясь в свой замок дальный,
Жил он строго заключен;
Все безмолвный, все печальный,
Как безумец умер он.                                                                                  

В основе идентификации – соотнесение текста «Легенды» с отрывками из писем поэта и воспомина-ниями современников. И действительно, в своих посланиях жене, Пушкин боготворит её и величает ма-донной. Действительно и то, что редко кто из его современников, хоть однажды видевших Гончарову-Пушкину, не был бы ею очарован: все говорят о её поразительной красоте, о божественной внешности. О  неземной  красоте  Натальи  Николаевны,  производящей  сильное зрительное  впечатление, пишет  и И. З. Сурат. 

«Из его (Пушкина – В.К.) письма к Н. И. Гончаровой от 5 апреля 1830 года: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась...». Как видим, поэт влюбился с первого взгляда. И А.П. Арапова, и П.П. Вяземский, и сам Пушкин в сходных выражениях передают то, что во многом определило дальнейшую пушкинскую судьбу – это было сильное зрительное впечатление. Такое же событие перевернуло жизнь «рыцаря бедного», героя «Легенды»: 

Он имел одно виденье,

Непостижное уму,

И глубоко впечатленье

В сердце врезалось ему. 

Путешествуя в Женеву,

Он увидел у креста

На пути Марию-деву,

Матерь господа Христа». [1, 190]      

«Когда Пушкин увидел ее впервые, Наталья Николаевна была в белом платье с золотым обручем на голове – эти знаки чистоты и святости могли закрепить ассоциацию и способствовать восприятию будущей жены как Мадонны. Такое восприятие прочно вошло в сознание Пушкина, оно отразилось, в частности, в знаменитом сонете «Мадона» 1830 года – поэт здесь как бы продолжает сюжет «Легенды».[1, 191].    

«В «Легенде», вспомним, Мадонна предстает рыцарю именно как видение, а не как духовная сущность, – откровение имеет зрительный характер (потому-то герой и «не смотрел» потом на женщин – так был ослеплен). И в сонете «Мадона» речь также об изображении Богоматери, о ее зримом образе…».[1, 274].     

Всё это так, но в приведенных цитатах существует некоторая путаница. Исследователь, говоря о видении, подразумевает, вероятно, реальный объект, доступный зрению: видению. Но, если Наталья Николаевна была Пушкиным зрима, то как мог узреть «Матерь господа Христа» бедный рыцарь, каким образом могла она, жительница Назарета, оказаться в средневековой Женеве? Путаницу усиливает строка: «В сонете «Мадона» речь также об изображении Богоматери, о ее зримом образе...». Чрезвычайно спорный момент. Вероятно, И.З. Сурат, разделяя точку зрения, согласно которой речь в «Мадонне» идет о реальном живописном полотне, с помощью сочинительного соединительного союза «также», предлагает по аналогии и богородицу из «Легенды» воспринимать как реальный живописный портрет. С помощью одного только союза не осуществляется ли в данном случае подмена: незримый образ (духовная сущность) подменяется зримым? Подобная подмена, на мой взгляд, неправомерна по двум причинам. Первая. Картина не всегда является произведением живописи, открывающимся взору, она может быть тем, что представляется воображению (воображение рисует картины), а «видение», в свою очередь, не обязательно то, что доступно зрению и представляется реально видимым. Согласно словарю В. В. Даля это может быть нечто кажущееся, мнимое, обманчиво являющееся глазам, грезы во сне и наяву, неплотские образы. Александр Сергеевич о незримых видениях:   

                                                       Там лес и дол видений полны…

                                                        Передо мной явилась ты, 

                                                        Как мимолётное виденье…

Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне… 

                                   …И тут ко мне идет незримый рой гостей,
                                             Знакомцы давние, плоды мечты моей.                                                                                                                    Осень 

Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне 
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал…

                                    Евгений Онегин

В минуты вдохновенья
К тебе я прибегал
И музу призывал
На пир воображенья.
Прозрачный, легкий дым
Носился над тобою,
И с трепетом живым
В нем быстрой чередою…

                               К моей чернильнице

Когда сменяются виденья
Перед тобой в волшебной мгле
И быстрый холод вдохновенья
Власы подъемлет на челе.

                                           Жуковскому

Такова первая причина по которой подмена незримого на зримое неправомерна. Причина вторая. Сам Александр Сергеевич указывал в «Мадонне», что ему не нужны живописные полотна. Не картинную Мадонну, а Мадонну, имеющую отношение к его медленным поэтическим трудам, вымаливает он у Создателя:

Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель…

…В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель…

То, что что любовь к Гончаровой стала основанием для написания «Легенды» И.З. Сурат подкрепляет цитатой из Д.Д. Благого: «В 1829 году – году вспыхнувшей любви к Н.Н. Гончаровой – поэт пишет по форме порой простодушно-шутливую, но очень значительную по содержанию «Легенду»…».[1, 189]. Трудно представить, чтобы начало любви к реальной женщине – Наталье Николаевне Гончаровой – и последующее унизительное сватовство могли послужить основанием для написания шутливого произведения, ей посвященного.

В 1835 году, через 6 лет после создания «Легенды», Пушкин включает её, основательно переработав, в «Сцены из рыцарских времен» как одну из песен Франца. Суть переработки наглядно изложена в цитатах, данных в книге И.З. Сурат «Вчерашнее солнце: О Пушкине и пушкинистах»:  

«Стихотворение имеет свою функцию в сюжете, в судьбе главного героя и, вступая в новые смысловые отношения, само наполняется новым содержанием. Эти смысловые отношения и это новое содержание интересно проанализированы Ст. Рассадиным. Он приходит к выводу, что Пушкин «пошел на явную адаптацию своего вершинного творения». По его словам, «о богородице» в окончательном тексте романса (или, скорее, баллады) вообще нет речи». И дальше: «От Пушкина к Францу не перешел резко оригинальный, неподражаемый, ни на что не похожий образ рыцаря, полюбившего мадонну необычной любовью. Картина стала зауряднее и привычнее, приблизившись к балладе Шиллера-Жуковского «Рыцарь Тогенбург», герой которой влюблен не в нечто туманное, а в обычную даму и ради нее идет в бой, ради нее отрекается от мирской жизни».

Такой взгляд на соотношение редакций был высказан еще о. С. Булгаковым, который писал, что Пушкин «чрезвычайно упростил первоначальный замысел. «Бедный Рыцарь» стал символом платонической любви — любви к «прекрасной даме» <------> Ст. Рассадин считает, что именно в таком прочтении «Легенда» вписывается в «Сцены...» и идейно, и эстетически: мотив любви к Мадонне был бы здесь неуместен, да и поэт Франц «не дорос до поэтики зрелого Пушкина» [1, 265-266]. Так как Пушкин никогда не ставил перед собой цели завоевать безграничную всенародную любовь, смущает в приведённых цитатах несправедливое обвинение в осуществлении им адаптации своего вершинного творения и чрезвычайном упрощении первоначального замысла. Едва ли Александр Сергеевич, будучи невысокого мнения о читателе, стал бы ради него заниматься упрощенчеством:

Но что ж: в гостиной иль в передней

Равно читатели черны,

Над книгой их права равны,

Не я первой, не я последний

Их суд услышу над собой

Ревнивый, строгий и тупой.            

После цитат из Ст. Рассадина и о. С. Булгакова И.З. Сурат делает следующий вывод: «Это уже новое произведение с новым смыслом. Его герой по-прежнему влюблен в Мадонну, однако этот мотив так зашифрован, что все стихотворение получает некоторую двусмысленность. Как бы и не очень существенно, кто является предметом любви рыцаря Царица Небесная или земная женщина: это не определяет ни характера самого чувства, ни судьбы героя. Идея небесного брака уходит. <----> Утрачиваются существенные черты в неповторимом облике прежнего героя. Он теряет свое красивое своеобразие и ничем не отличается от всякого безнадежно влюбленного. Более того, любовь его не просветляет, это скорее помрачение, от которого рыцарь становится «дик и рьян» и умирает «как безумец». <----->  

…Герою придано обычное любовное безумие взамен прежней «набожной мечты». Изменился авторский взгляд на героя и его любовь к Мадонне, и тут особенно красноречива история последней  строфы о заступничестве. <-----> Небесное заступничество отнято у рыцаря».[1, 279-280]

Если Дмитрий Благой, Сергей Булгаков, Станислав Рассадин, цитируемые исследователем, категорически противопоставляют друг другу героев «Легенды» и «Песни», то Ирина Сурат ищет срединный путь в осмыслении двух произведений. На мой взгляд, «Легенда», превращенная в «Песню», в контексте «Сцен» никоим образом не наполняется новым содержанием: Пушкин не меняет её смысл, а уточняет и усложняет – усовершенствует «плоды любимых дум».  Герой в произведениях один и тот же и объект его любви один и тот же – Мадонна. Любовь же к ней одновременно и просветление, и помрачение. Не оспаривая точку зрения исследователей, предлагаю методом исключения определить персонаж, спрятанный за Мадонной. Исключить необходимо три момента.    

*

1. Наталья Николаевна Пушкина – Мадонна.  

Тезис о том, что «сквозь мотивы «Легенды» просматриваются реалии пушкинской жизни конца 1828-1829 годов», а именно – тотальная любовь к Гончаровой, заполонившая поэта, не выдерживает никакой критики. Реалии жизни поэта просматриваются, но они в этот период иные. Главные из них – это душевное смятение из-за своего неопределенного положения, полное отчаяние из-за бесконечных скандалов с будущей тещей и холодности Гончаровой, которая в стихотворении «Поедем, я готов; куда бы вы друзья…» описана как мучительная и гневливая дева. Можем ли мы, пытаясь выявить биографические моменты в произведениях этого периода, игнорировать самого Александра Сергеевича, писавшего о невесте, что «твёрдою дубовою корой, тройным булатом грудь ее вооружена» [2], или не доверять поэту, сравнивавшему Гончарову с неприступной крепостью Карс?  Едва ли эти жизненные реалии дают основания ставить знак равенства между невестой и Мадонной. 

6 мая 1830 года было официально объявлено о помолвке Пушкина и Натальи Николаевны. Свадьбу предполагалось сыграть в мае, но она раз за разом откладывалась. 27 августа произошел скандал между Пушкиным и матерью невесты, после которого поэт писал Наталье Николаевне: «Если Ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а Вы решили повиноваться ей, – я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить…». 31 августа – в письме Плетнёву: «Дела будущей тёщи моей расстроены. Свадьба моя отлагается день ото дня далее. Между тем я хладею, думаю …о прелести холостой жизни»; «…если я и не несчастен, по крайней мере не счастлив».

  Из книги П.Е. Щёголева «Дуэль и смерть Пушкина»: «История женитьбы Пушкина известна. Бракосочетанию предшествовал долгий и тягостный период сватовства, ряд тяжелых историй, неприятных столкновений с семьею невесты. Налаженное дело несколько раз висело на волоске и было накануне решительного расстройства. Приятель Пушкина С.Д. Киселев в письме Пушкина к Н.С. Алексееву от 26 декабря 1830 года сделал любопытную приписку, – конечно, не без ведома автора письма: «Пушкин женится на Гончаровой, – между нами сказать, – на бездушной красавице, и мне сдается, что он бы с удовольствием заключил отступной трактат». И когда до свадьбы оставалось всего два дня, «в городе опять начали поговаривать, что Пушкина свадьба расходится». А.Я. Булгаков, сообщивший это известие своему брату в Петербург, добавлял: «Я думаю, что и для нее (т. е. Гончаровой), и для него лучше было бы, кабы свадьба разошлась». Сам Пушкин был далеко не в радужном настроении перед бракосочетанием. «Мне за 30 лет, – писал он Н. И.Кривцову за неделю до свадьбы. – В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю, как люди, и вероятно не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью» [3].  

Два первых года супружеской жизни Пушкин безмерно счастлив, но, судя по его письмам, уже в 1833-м счастье начинают подтачивать материальные трудности. Отражение они находят в «Сказке о рыбаке и рыбке», где старик, будучи в затруднительном материальном положении, вынужден ради благополучия старухи эксплуатировать золотую рыбку вдохновения. В 1834 году, получив от Николая I чин камер-юнкера, ревнивый поэт не находит себе места, считая, что чин дан ему с тем, чтобы Пушкина блистала на дворцовых приемах, то есть, неотлучно находилась при императоре. В 1835 году пишутся «Сцены из рыцарских времен», где синонимом камер-юнкерства, дарованного Александру Сергеевичу, становится должность конюшего, дарованная главному герою Францу. Одного «привела» в царский дворец любовью к Наталье Николаевне, другого «привела» в замок любовь к даме сердца Клотильде. 

                                                                  Альбер 

                                  … Ну что же, хочешь быть моим конюшим? 

                                                                 Франц (почесывается)

                                                          Вашим конюшим?

                                                                 Альбер.

Что ж ты почесываешься? соглашайся. – Я возьму тебя на турнир – ты будешь жить у меня в замке. Быть оруженосцем у такого рыцаря, как я, не шутка: ведь уж это ступень. Со временем, как знать, тебя посвятим и в рыцари – многие так начинали. <----->      

                                                                 Франц 

                                               И я буду жить у вас в замке?.. 

                                                               Альбер 

                                                 Конечно. – Ну, согласен?

                                                                Франц 

                                        Вы не будете давать мне пощечин?

                                                               Альбер 

Нет, нет, не бойся; а хоть и случится такой грех – что за беда? – не все ж конюшие убиты о смерти. 

                                                               Франц

            И то правда: коли случится такой грех – посмотрим, кто кого… 

А разве не о камер-юнкерстве и связанных с ним переживаниях следующая реплика героя, попытавшегося из ненавистного замка вернуться домой: 

                                                               Франц 

Вот наш домик… Зачем было мне оставлять его для гордого замка? Здесь я был хозяин, а там –  слуга… и для чего?.. для гордых взоров наглой благородной девицы. Я переносил унижения, я унизился в глазах моих… 

Роли Франца и Клотильды писаны Пушкиным, скорее всего, с себя и с жены. Фаина Раневская, почитавшая в Пушкине режиссёра, на мой взгляд, была абсолютно права. Его режиссёрская гениальность проявлялась во всём, в том числе и в идеальном назначении на роли в своих произведениях тех, кто его окружал. Наталья Николаевна кроме двух отрицательных ролей – в «Сказке о рыбаке и рыбке» и «Сценах» – получила ещё одну не очень приятную в «Сказке о золотом петушке». К положительным её ролям можно отнести безвинно погибшую Парашу из «Медного всадника» и кристальной чистоты Изабеллу из «Анджело». Но есть единственное произведение, в котором Наталья Николаевна играет роль, предназначенную ей по жизни – роль жены. Вероятно, из-за откровенного биографизма Пушкин даже не пытался его публиковать. Речь о двух рисующих картины Ада произведениях, которые, исходя из стихотворного размера и содержания, исследователи относят к подражаниям Данте. В первом действие происходит в том круге ада, куда помещены ростовщик и его должник (на эту роль Пушкин назначил себя), второе приведу полностью.

Тогда я демонов увидел черный рой,
Подобный издали ватаге муравьиной

И бесы тешились проклятою игрой:
 

До свода адского касалася вершиной
Гора стеклянная, как Арарат остра

И разлегалася над темною равниной.
 

И бесы, раскалив как жар чугун ядра,
Пустили вниз его смердящими когтями;
Ядро запрыгало
и гладкая гора, 

Звеня, растрескалась колючими звездами.
Тогда других чертей нетерпеливый рой

За жертвой кинулся с ужасными словами. 

Схватили под руки жену с ее сестрой,
И заголили их, и вниз пихнули с криком

И обе, сидючи, пустились вниз стрелой…
 

Порыв отчаянья я внял в их вопле диком;
Стекло их резало, впивалось в тело им

А бесы прыгали в веселии великом.
 

Я издали глядел – смущением томим. 

Нельзя не заметить, что нечисть перебралась сюда прямиком из «Бесов». Мало что изменилось с тех пор: как в 1830-м накануне женитьбы бесы-мысли закрутили поэта до того, что он потерял дорогу, так и здесь поэта, уже женатого они вводят в смущение. Это смущение не есть стеснительность: в словаре языка Пушкина смущение есть замешательство, смятение, состояние тревоги, беспокойства, а смущённый – взволнованный, находящийся в состоянии смятения. Из стихотворения ясно, кем поэт доведён до такого состояния. Эти «подражания Данте», Александр Сергеевич не опубликовал, но и уничтожать не стал. Оставлены они были, скорее всего, с целью донести до будущих читателей правду о своей превратившейся в ад семейной жизни. Вероятно, перед нами стихи, в которых запечатлён один из тех эпизодов, о которых И. З. Сурат пишет: «В жизни Пушкина есть целый ряд таких эпизодов интимного свойства, которые, казалось бы, можно было оставить сплетникам. <-------> Но многое не понято и не будет понято без разбора деликатных вопросов. Стыдливое замалчивание этих вопросов небезобидно для биографии – в итоге оно влияет на верность общей картины личной жизни героя».[1, 35]

Кроме того, с подражаниями Данте связаны некоторые странности, и исходят они не от тайнописца Пушкина, а от исследователей его творчества. Вот два комментария к циклу, который пушкинисты датируют предположительно июнем 1831 – началом 1832 гг.  

«В нем открываются некоторые черты, имеющие вид насмешки над действительными жизненными обстоятельствами, черты, которой, однако ж, скоро пропадают в общем величии целого. Мы зачислили его в 1830 г. только из невозможности определить с точностью год его создания, хотя и имеем некоторый повод думать, что он может относиться к началу 1832 г.» [4]. 

«Стихотворение, написанное терцинами, строфами «Божественной комедии» Данте, рисует в духе Данте картины загробных мучений, на которые обречены ростовщики и жертвы следующего круга ада – сводни». [5].     

 О каком поводе, позволяющем определить датировку, о какой насмешке над действительностью, трансформирующейся в общее величие, говорит первый комментатор, и как второй вычислил, что в отрывке «Тогда я демонов увидел…» речь идёт о сводне, когда на это даже намёка нет? На основании чего сделаны эти выводы? Да на основании биографии Пушкина, прекрасно зная которую, комментаторы намекают на: а) пушкинские долги, б) на сводничество Екатерины Николаевны Гончаровой.  

Долги.  Денежные проблемы были у Александра Сергеевича и до женитьбы, и во время подготовки к свадьбе, но через два года после неё – в 1833 – они стали ещё более ощутимы. А ещё через два года – в апреле-мае 1835-го он пишет А. Х. Бенкендорфу: «Я вижу себя вынужденным прибегнуть к щедротам государя, который теперь является моей единственной надеждой. Я прошу у вас позволения, граф, описать вам мое положение и поручить мое ходатайство вашему покровительству. Чтобы уплатить все мои долги и иметь возможность жить, устроить дела моей семьи и наконец без помех и хлопот предаться своим историческим работам и своим занятиям, мне было бы достаточно получить взаймы 100 000 р. Но в России это невозможно». Из письма к жене 21 сентября того же года: «О чём я думаю?  Вот о чём: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; Ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000».

Сводничество. Сёстры Екатерина и Александра Гончаровы, переехав в 1834 году из Полотняного завода в Санкт-Петербург, обустроились в доме Пушкиных. Наталья Николаевна познакомилась с Дантесом в 1835 году. С этого момента, если верить княгине В. Ф. Вяземской, «влюбленная в Геккерна, высокая, рослая старшая сестра Екатерина Николаевна нарочно устраивала свидания Натальи Николаевны с Геккерном, чтобы только повидать предмет своей тайной страсти» [6]. Вяземской вторит и сын Карамзиных А. Н. Карамзин: «Та, которая так долго играла роль сводницы, стала, в свою очередь, возлюбленной, а затем и супругой (Геккерна – В.К.). Конечно, она от этого выиграла…».

Таким образом, биографический мотив позволяет отнести первое из двух стихотворений к написанным после 1833 года, второе – к написанным в 1836 году. Если же они писались одновременно, то время написания – 1836 год. Возникает вопрос, ради каких высоких целей комментаторы стараются подменить даты? Существует ли этому научное обоснование? Возможно, они не желают говорить о человеческих качествах поэта из опасения кинуть на него тень. Но эти опасения напрасны: кинуть тень на солнце невозможно. 

Является Наталья Николаевна прообразом Мадонны или не является, могли бы прояснить её письма к мужу, но, к сожалению, переданные ей после гибели поэта, все они исчезли. Впрочем, никто не помешает нам прояснить это с помощью писем Александра Сергеевича.  

«Повторю тебе помягче, что кокетство ни к чему доброму не ведет; и хоть оно имеет свои приятности, но ничто так скоро не лишает молодой женщины того, без чего нет ни семейственного благополучия, ни спокойствия в отношениях к свету: уважения. Радоваться своими победами тебе нечего. Подумай об этом хорошенько и не беспокой меня напрасно. Я скоро выезжаю, но несколько времени останусь в Москве, по делам. Женка, женка! я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши, останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу, для чего? Для тебя, женка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотою. Побереги же и ты меня. К хлопотам, неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных, ревности etc. etc» [7].

 «Милая моя женка, есть у нас здесь кобылка, которая ходит и в упряжи, и под верхом. Всем хороша, но чуть пугнет ее что на дороге, как она закусит поводья, да и несет верст десять по кочкам да оврагам – и тут уж ничем ее не проймешь, пока не устанет сама. Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у M-me Katherine. Надеюсь, что теперь ты устала и присмирела. Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос – а не брань, мною вовсе не заслуженную». [8]  

Приведённые выкладки свидетельствуют о том, что образ Мадонны списан не с Натальи Николаевны.

*

2. Мадонна – женщина.

Возлюбленную рыцаря – Мадонна – не женщина, она женщинам противопоставлена: не другим женщинам, а женщинам вообще. Логика проста. Если рыцарь после встречи с Мадонной «на женщин не смотрел» и «до гроба ни с одною/ Молвить слова не хотел», а на Мадонну смотрел и слово с ней молвил, то она не женщина. 

Размышляя о цикле из трёх приведённых произведений, исследователи, на мой взгляд, напрасно игнорируют стихотворение, в котором восхищение Мадонной противопоставлено плотской любви:

    Красавица 

Всё в ней гармония, всё диво,
Всё выше мира и страстей;
Она покоится стыдливо
В красе торжественной своей;
Она кругом себя взирает:
Ей нет соперниц, нет подруг;
Красавиц наших бледный круг
В ее сияньи исчезает.
 

Куда бы ты ни поспешал,
Хоть на любовное свиданье,
Какое б в сердце ни питал
Ты сокровенное мечтанье, –
Но, встретясь с ней, смущенный, ты
Вдруг остановишься невольно,
Благоговея богомольно
Перед святыней красоты. 

*

3. Мадонна – Божья Мать.

Мадонна из «Легенды» достаточно странный персонаж: рыцарь верит в неё, не веря в святую троицу. Одно это ставит её за скобки веры. Более того, он в неё не только верит – он её ещё и любит. На мой взгляд, образ этот в «Легенде» чрезвычайно зыбкий. Скорее всего, это только подступы к образу, который в «Песне Франца», будучи лишенным религиозной окраски, примет окончательный вариант. Здесь Александр Сергеевич опускает имена евангельских персонажей и строки о том, что рыцарь волочился за матушкой Христа, даровавшей ему вечную жизнь, а вместо латинской фразы «Ave, Mater Dei» вводит аббревиатуру «A. M. D.». Из строки «Полон верой и любовью» Пушкин удаляет «веру», и строка приобретает следующий вид: «Полон чистою любовью». При этом поэт оставляет и фразу «Lumen coelum, sancta rosa!» («Свет небес, святая роза»), которая, как предпола-гают критики, сочинена им, и информацию о видении героя, удалив из неё всякое упоминание о Богородице. Все перечисленное дает нам основание предположить – пушкинская Мадонна не есть Божья Мать.   

Таким образом, мы пришли к выводу, что любовь к Мадонне не связана ни с любовью к Наталье Николаевне, ни с любовью к женщинам вообще, ни с любовью к Богородице. 

Так кого же любит рыцарь и кто он сам?

Хорошо известные события, происходившие с Александром Сергеевичем в 1828-1829 годах, могут быть по-разному вычитаны из трех приведенных, с которых началась эта глава. Предлагаю свой вариант их прочтения.  

О чем или о ком думал Пушкин, просивший руки и сердца Гончаровой и получивший отказ? Вполне возможно, его мысли были аналогичны мыслям, изложенным им в стихотворении 1818 года «Жуковскому»:

Не всякого полюбит счастье,  

Не все родились для венцов.

Блажен, кто знает сладострастье

Высоких мыслей и стихов!

Дело в том, что Василий Андреевич в 1817, сватаясь к горячо любимой им Марии Протасовой, также получил суровый отказ. То есть, в 1818 году – ещё за 10 лет до своего собственного сватовства – альтернативу супружеским венцам и семейному счастью, Александр Сергеевич видел в поэзии, дарующей поэту сладострастье высоких мыслей, то есть чистое сладострастье. Но ведь и в «Мадонне» речь идет об этом чистом сладострастье: «Чистейшей прелести чистейший образец».  «Прелесть» в данном случае синоним «сладострастия»: она – то, что прельщает, обольщает в высшей мере, доставляет удовольствие. Что же касается «чистоты», то этим качеством в поэзии Пушкина обладает единственный персонаж – Муза, и если в каких-то стихах поэт использует эпитет «чистая», то, как правило – это стихи о Музе: «И муза чистая делила мой досуг»; «Полон чистою любовью» и т. д. Вывод. У Пушкина, Франца из «Сцен», Рыцаря из «Легенды» и «Песни» возлюбленная одна на всех. Имя её – Муза, о её судьбе и думал Александр Сергеевич, и не только в пору сватовства, а в продолжение всей своей жизни.  

 Для тех, кто продолжает считать, что во время нервотрепки, сопровождающей сватовство, Пушкин мог создать «Мадонну», посвящённую невесте, приведу отрывок из воспоминаний П.П. Вяземского (сына П.А. Вяземского): «Напускной же цинизм Пушкина доходил до того, что он хвалился тем, что стихи, им посвященные Н.Н. Гончаровой 8 июля 1830 года:        

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна, 

Чистейшей прелести чистейший образец… –   

что эти стихи были сочинены им для другой женщины». [9]. То, что Пушкин такое заявление делал, не вызывает сомнения. Сомнение вызывает формулировка этого заявления Вяземским. В 1830 году – в момент написания «Мадонны» – П.П. Вяземскому было 10 лет: во-первых, непонятно для чего тридцатилетнему поэту понадобилось нагружать десятилетнего мальчика своим «циничными» заявлениями, во-вторых, как смог малыш распознать в них не просто цинизм, а напускной цинизм. Скорее всего, мы имеем дело с воспоминаниями не Павла Петровича, а его родителей, или друзей Пушкина, воспоминаниями, которые могли дойти до Вяземского в искаженном виде. Возможно, он сам их неумышленно исказил. На первый взгляд, не представляется возможным выяснить – вел Александр Сергеевич речь о «другой женщине», или просто о «другой», то есть, Музе. Но вопрос решается, если сравнить с «Мадонной» следующий отрывок из «Мечтателя»:

Блажен, кто в низкий свой шалаш
В мольбах не просит счастья!

Ему Зевес надежный страж
От грозного ненастья…

…Нашел в глуши я мирный кров

И дни веду смиренно;

Дана мне лира от богов,
Поэту дар бесценный;
И муза верная со мной:
Хвала тебе, богиня!
Тобою красен домик мой
И дикая пустыня.

То, что в «Мадонне» Музу дарует христианский бог, в «Мечтателе» – боги языческие никоим образом не противоречит выводу, что Мадонна есть Муза. Но и это ещё не всё.    

Основываясь только на том, что роза является символом Девы Марии, специалисты предполагают, что фраза «Lumen coelum, sancta rosa!» («Свет небес, святая роза»), сочинённая Пушкиным, обращена именно к Богородице. Но разве не справедливо предположить, что пушкинское обращение адресовано Музе, которая ниспослана поэту Богом (об этом читаем в «Мадонне»), и потому веленью Божию послушная (об этом читаем в «Памятнике»). Думаю, вполне уместно привести здесь цитату из хорошо известной Александру Сергеевичу книги В.-Г. Вакенродера «Письмо молодого флорентийского художника Антонио его другу Якобо в Рим»: «Всякое прекрасное творение художнику следует находить в себе, а не наоборот – себя отыскивать в нем: искусство должно быть его высшей возлюбленной, ибо оно – небесного происхождения; оно должно быть ему самым дорогим после нашей святой веры; оно, если можно так выразиться, должно сделаться его божественной любовью или его возлюбленным божеством – и лишь после может идти земная любовь…». [10].

Что касается аббревиатуры «A. M. D.», то почему бы нам, зная, что к изобретению её приложил руку тайнописец Пушкин, не предположить, что расшифровывается она как «Ave, Musa Dei» – Радуйся, Муза Божья. Любовь к Музе творит чудеса: любящий её рыцарь бьётся с недругами – «мусульманами» – гораздо успешнее, чем те паладины, что преданы своим дамам.  

И в пустынях Палестины,
Между тем как по скалам
Мчались в битву паладины,
Именуя громко дам, –

Lumen coelum, sancta rosa!
Восклицал он, дик и рьян,
И как гром его угроза
Поражала мусульман.
 

И последний довод в пользу Музы.

«Легенда» и «Песня Франца» по существу единое произведение, наглядно демонстрирующее каким образом Александр Сергеевич усовершенствовал плоды любимых дум: если в «Легенде» он только примеряется к теме «Поэт и Муза», то в «Песне» расставляет все по своим местам. Это произведение, будучи встроенным в «Сцены», явно усложняет взаимоотношения героев. И здесь вынужден не согласиться с мнением С. М. Бонди, что в «Сценах» все довольно просто, и речь в них идет о любви к даме: «…Под видом романса о рыцаре, безнадежно влюбленном в богородицу, он (Франц – В. К.) рассказывает о своей любви к недоступной для него по своему высокому социальному положению Клотильде» [1, 265]. Клотильда же, разгадав аллегорию, вымаливает для Франца помилование и спасает его от виселицы. В этом контексте финальная реплика Франца – «Однако ж я ей обязан жизнию!» – подтверждает простоту сюжета, на которой настаивает пушкинист. Но сюжет Александра Сергеевича несколько иной. До того, как повторно попасть в замок, уже в качестве пленника, Франц дает абсолютно нелицеприятную характеристику своей возлюбленной – Клотильде: «Вот наш домик… Зачем было мне оставлять его для гордого замка?.. <-----> и для чего?.. для гордых взоров наглой благородной девицы. Я переносил унижения, я унизился в глазах моих…». Стал бы герой после такого признания сочинять хвалебные оды в честь той, которая его унизила? Едва ли это возможно, и потому строка «Однако ж я ей обязан жизнию!» адресована, скорее всего, Музе, Поэзии: это она, растрогав Клотильду, спасла Поэта. О Музе-спасительнице мы можем прочитать и в черновиках к написанному в том же 1835-м году стихотворению «Вновь я посетил…»:

                                                        Поэзия как ангел утешитель
                                                         Спасла меня, и я воскрес душой.

Об этой же спасительнице идет речь в «Руслане и Людмиле» 

Моя подруга мне мила;
Моей счастливой перемены
Она виновницей была;
Она мне жизнь, она мне радость!
Она мне возвратила вновь
Мою утраченную младость,
И мир, и чистую любовь.

И здесь эпитет «чистая» указывает на Музу, которой Ратмир отдал предпочтение, разочаровавшись в любви 12 дев. В своем разочаровании он ничем не отличается ни от разочаровавшегося в Клотильде Франца, ни от разочаровавшегося в женщинах Рыцаря. 

Таким образом, анализируя «Легенду», «Мадонну» и «Песню Франца» мы пришли к выводу, что любовь Рыцаря к Мадонне является аллегорией любви Поэта к Музе. Вывод же, следующий за этим: Поэт есть Рыцарь Музы. То, что в первую очередь себя Александр Сергеевич считал таким Рыцарем, вы поймете сопоставив строки двух произведений, написанных в 1829 году. 

                                           И гнала его угроза                                                                                     Мусульман со всех сторон.

                                                                              Легенда

                                                       Был и я среди донцов,                                                                                       Гнал и я османов шайку  

                                                                             Был и я среди донцов        

И последний важный вопрос, почему герою «Песни» не дарованы небеса и вечная жизнь?  При внимательном чтении ответ на него мы можем найти во многих пушкинских произведениях: Муза в принципе не способна дать вечную жизнь Поэту – тем более Поэту, сознательно отказавшемуся от вечности в пользу жизни земной – но может даровать вечность его творениям.                                                     Но не хочу, о други, умирать. 

                          Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать

                                                          Элегия

О нет, мне жизнь не надоела,
Я жить люблю, я жить хочу,
Душа не вовсе охладела,
Утратя молодость свою.
Еще хранятся наслажденья
Для любопытства моего,
Для милых снов воображенья,
Для чувств   всего.

                                           Отрывок

                                                   Еще я долго жить хочу… 

                                                   Что в смерти доброго…

                                                   Пошли мне долгу жизнь…

                                                                                   Из черновиков

Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук…

 …И чье-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной…

                                                                                     Евгений Онегин

Мой друг! неславный я поэт,
Хоть христианин православный,
Душа бессмертна, слова нет,
Моим стихам удел неравный  

<-------->

Ах! ведает мой добрый гений,
Что предпочел бы я скорей
Бессмертию души моей
Бессмертие своих творений.                                                          В альбом Илличевскому 

Закончу размышлениями о биографизме следующим образом. Бывают случаи, когда рассуждения о взаимопроникновении биографии Пушкина в его творчество, а творчества в биографию, остаются у исследователей чистой декларацией. Например: 

«Поэзия Пушкина неотделима от его биографии. И в самые ранние годы, и позднее поэзия Пушкина до предела насыщена поэтическими реалиями, почерпнутыми из внутренней, душевной, и внешней жизни поэта. По мере того, как мы начинаем читать стихи Пушкина в хронологическом порядке, перед нами всё более широко открывается тот мир, который окружал его в лицейские и последующие годы, проходят образы реальных людей, с которыми он общался в каждый период жизни, картины окружавшей его природы, исторические лица и события тех лет, чувства и переживания, которые сменялись в его душе, владевшие поэтом на разных отрезках его жизненного пути увлечения и пристрастия» [11, 28]. 

В свете этой замечательной цитаты более подробно перечислю те тяготы, что выпали на долю поэта в 1834-1835 годах. В 1834-м – на 35 году жизни (!) – Пушкин получает от самодержца чин камер-юнкера. Всё это делается с тем, чтобы Гончарова блистала на всех дворцовых приемах, то есть, неотлучно находилась при императоре. И пожалованный чин, и царские ухаживания за женой поэта до того унизительны, что Александр Сергеевич летом 1835 года подает прошение об отставке, которое по сути своей есть прямое оскорбление, нанесенное камер-юнкером своему венценосному работодателю. Но не только это могло вызвать неудовольствие монарха. Едва ли его устраивало то, что с отставкой поэта и переездом семейства в деревню, Гончарова вынуждена будет прекратить посещение царских увеселений.

И Николай делает ответный ход. Зная, что Пушкин, работает в архивах с бумагами, необходимыми для написания книги о Пугачеве, царь отставку дает, но работу в архивах запрещает. Не желая лишиться доступа к интересующим его документам, поэт прошение забирает и принимает монарший подарок: ссуду в 30 тысяч рублей и полугодовой отпуск. Гончарова остается при дворе. В 1835-м начинаются нападки критиков, утверждающих, что талант Пушкина измельчал. Выходят несколько произведений Александра Сергеевича: полный текст «Евгения Онегина», собрания стихотворений, повестей и поэм. Расходится все это с большим трудом. 

Пушкин начинает издавать журнал «Современник». Журнал не пользуется успехом, издавать его невыгодно. 1835 год – рождается второй сын Пушкина Григорий. Из-за постоянных материальных трудностей не единожды поэт вынужден обращаться к ухажеру жены – царю – за материальной помощью. Это реальность, но почему-то процитированный выше автор, сделав заявления об автобиографичности пушкинского творчества, вместо того, чтобы соотнести «Сцены из рыцарских времен» с одним из самых сложных периодов жизни поэта – с периодом, в который они создавались – неожиданно заявляет: 

«Написанные за полтора года до смерти поэта «Сцены» тесно связаны с занятиями Пушкина-историка, получившими особенно разносторонний характер в последний период жизни поэта. Читая в это время книги по истории западноевропейского феодализма и возникновения «среднего сословия», Пушкин попытался в «Сценах из рыцарских времен» в драматической форме изложить суть социально-политических событий тех времен. Выбрав своим героем сына разбогатевшего ремесленника-простолюдина, стремящегося пробиться в люди, Пушкин заставляет Франца испытать на службе у представителей привлекавшей его вначале рыцарской знати ряд унижений, которые толкают героя «Сцен» на борьбу с рыцарством». [11, 91] 

Не возникает вопросов по поводу того, что Александр Сергеевич глубоко знал историю западноевропейского феодализма. Но возникают вопросы, почему рыцари из «Сцен», убиенные восставшими, оживают при появлении рыцарей, пришедших к ним, к убитым, на помощь; почему рыцари из «Сцен» могут довести бедолагу Франца до виселицы. (Может быть, рыцари Александра Сергеевича олицетворяют мысли, которые способны довести до виселицы, сами будучи неубиенными.) Также возникает вопрос, внимательно ли автор приведённых цитат прочёл стихотворение «Герой», где поэт противопоставляет себя историку: на вопрос «что есть истина?», предпосланный в качестве эпиграфа, поэт отвечает, что низкие (обыденные, лишённые поэтичности) истины – в их числе и историческая истина – есть ничто в сравнении с возвышающим обманом. При этом противостоит бесчисленному количеству истин – их тьме – всего-навсего один обман. Этот обман есть суть жизни Пушкина, и имя его – Искусство, если конкретнее – Поэзия. Возвышающая всех, дорога она только ему – Александру Сергеевичу.  

                                                        Тьмы низких истин мне дороже
                                                         Нас возвышающий обман...

Можно ли ещё что-то добавить? Можно добавить несколько строк о Моцарте, творческий метод которого был чрезвычайно схож с пушкинским: «Его не заботила историческая традиция со всеми её взаимосвязями, и столь же мало занимали его идеи и их превращения, которые сегодня историк усматривает во множестве художественных явлений. Его пленял художник сам по себе и представляемое им искусство, но и последнее – лишь постольку, поскольку оно было в состоянии дать что-либо ему самому. Он хотел творить и создавать образы, а не только познавать, хотел сделать чужое искусство частью своего и тем самым обогатить его» [12].

         Литература и источники:

           1. Сурат И. З. Вчерашнее солнце: О Пушкине и пушкинистах. - М., РГГУ. - 2009

2. А. С. Пушкин – П. А. Вяземскому. 5 ноября 1830 г. 

3. П. Е. Щёголев. Дуэль и смерть Пушкина. Алисторус. - 1928. - С. 17 

4. Сочинения Пушкина.  Том второй. Издание П. В. Анненкова. Санкт-Петербург. 1855. - С. 544

5. А. С. Пушкин. Собр. соч. в 10 тт. - М. ,1959. Примечания. - С. 734 

6. В. В. Вересаев. Собр. соч. в 4-х томах. Москва. Издательство «Правда». Т.  3.  С 144

7. А. С. Пушкин – Н. Н. Пушкиной. 6 ноября 1833 г.

8.  А. С. Пушкин – Н. Н. Пушкиной. 2 октября 1835 г.

9. П. П. Вяземский. Александр Сергеевич Пушкин.1826-1837 http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/vs2/vs2-173-ht... с. 175

10. В.-Г. Вакенродер. Фантазии об искусстве. Москва. Искусство, 1977. Письмо молодого флорентийского художника Антонио его другу Якобо в Рим. С. 41-44

11. Фридлендер Г. М. Пушкин. Достоевский. "Серебряный век" – СПб. : Наука, 1995 

12. Г. Аберт. В. А. Моцарт. Часть 2, книга 1. Издательство «Музыка», 1989. С. 

______________________________

© Косулин  Владимир  Александрович

Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum