 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
https://novayagazeta.ru/articles/2021/10/14/rasstreliat-na-raz 15.10.2021 На шахте в Прокопьевске 10 ноября 1937-го произошла авария. Груженная лесом вагонетка сорвалась вниз, убив шесть человек. Лишь через три дня первый секретарь Новосибирского обкома сообщил об этом в Москву шифровкой. Как только телеграмму расшифровали и положили на стол Сталину, на документе появилась его грозная резолюция: «Предлагаю изобличенных по взрыву в Прокопьевске привлечь к суду, расстрелять, о расстреле опубликовать в новосибирской печати. Сталин». Члены Политбюро со Сталиным согласились, оставив ниже свои подписи. На следующий день, 15 ноября, его резолюция была оформлена как решение Политбюро.
Сталин невнимательно прочитал документ, а соратники не посмели перечить, послушно подписав документ. Ну со Сталиным всё ясно: он был скор на расправу. А ведь ни о каком взрыве в телеграмме не было и речи. Ну и что? Был взрыв, не было взрыва — какая разница. Все равно — расстрелять! И главное — «повязать кровью» и своих ближайших соратников. Пусть тоже подписывают расстрельные распоряжения. Интересно и другое. Сталин как-то по старинке пишет «разстрелять». То есть — «раз» стрелять. Понятно, что расстрелять можно только один «раз». Второго раза не бывает. Но чаще это слово Сталин употреблял в десятках своих резолюций в правильном написании. Рябит в глазах, насколько оно было привычным в сталинском лексиконе. Погибших от удара вагонеткой — на шахтерском профессиональном жаргоне «козой с лесом» — было шесть человек. Согласно телеграмме один погибший был кадровым рабочим, а остальные детьми спецпереселенцев (читай: высланных крестьян) возрастом от 12 до 24 лет. И тут возникает масса вопросов. Почему на шахте на подземных работах трудятся дети, сколько среди погибших несовершеннолетних и, наконец, была ли хоть как-то поставлена охрана труда? Установить имена погибших 10 ноября 1937-го не составило труда. Они есть в «Книге памяти шахтеров Кузбасса/Прокопьевска». Это горный мастер Никонор Гриценко 45 лет, буровые мастера Федор Бутов 20 лет и Андрей Кожемякин 24 лет, слесарь Валентин Акулов 19 лет, плитовая (работница на площадке для приема грузов) Прасковья Шевцова 23 лет и коногон Николай Козлов 20 лет. Так их возраст указан в «Книге памяти». Вот вопрос: где неправда? Был ли коногон Козлов мальчишкой 12 лет, и если так, то кто ему подправил годы задним числом? А другие — им по-настоящему было сколько лет? Вероятнее всего, снаряженная Кагановичем комиссия прикрыла эту неприглядность и скрыла факт использования детского труда. И, скорее всего, в «Книгу памяти» внесены неверные данные о возрасте на основе выводов комиссии по расследованию аварии. Перечисленные в телеграмме арестованные главные механики треста, шахты и лесодоставщик были назначены виновными. Какова была их участь, были ли они осуждены и расстреляны, к сожалению, не удалось установить. А вот первого секретаря обкома Ивана Алексеева расстреляли в феврале 1939-го. Ну, конечно, не за эту аварию. У Сталина был особый счет к своим выдвиженцам. Алексеева обвинили как участника «контрреволюционной террористической организации». В 1956-м, само собой, реабилитировали. Но вот откуда у Сталина эта убежденность, почему непременно — взрыв, злой умысел, вредительский акт, а не просто разгильдяйство и нарушение технических норм? Конечно, это тоже преступление, но ведь не контрреволюционное. Увы, атмосфера 1937-го была напрочь отравлена прозвучавшим на февральско-мартовском пленуме сталинским постулатом о том, что страна наводнена заговорщиками и вредителями, шпионами и диверсантами. За десять лет до этих событий был установлен порядок, когда любую производственную аварию следовало прежде всего рассматривать как вероятный «акт диверсии». В приказе ОГПУ № 83/33 от 21 апреля 1927-го прямо так и говорилось: «Во всех случаях происшествий (пожар, взрыв, авария)… тотчас по их возникновении приступить к агентурному расследованию и тщательно изучать всякое происшествие, независимо от степени его значительности, под углом выявления диверсионного вредительства или неудавшейся попытки к нему». Ну, если под таким углом зрения смотреть, то «диверсант» всегда найдется. Технический руководитель или инженер с чуждым социальным происхождением — ясно, вредитель! Так что за минувшие со времени приказа десять лет «органы» прошли выучку и приобрели богатый опыт фабрикации дел по «вредительству». А уж процессов открытых и закрытых провели не одну сотню. Обличительный градус с годами рос. К 1937-му коварные козни «диверсантов-вредителей» стали дежурной темой печати, главным стержнем партийной пропаганды. На втором «Московском процессе» в январе 1937-го прокурор Вышинский блистал ораторским мастерством и образностью художественного слова. Обличая подсудимых в организации диверсий и железнодорожных крушений с человеческими жертвами, он патетически восклицал: «Я обвиняю не один! Рядом со мной, товарищи судьи, я чувствую, будто вот здесь стоят жертвы этих преступлений и этих преступников, на костылях, искалеченные, полуживые, а может быть, вовсе без ног… Пусть жертвы погребены, но они стоят здесь рядом со мною, указывая на эту скамью подсудимых, на вас, подсудимые, своими страшными руками, истлевшими в могилах, куда вы их отправили!» Через год на процессе «Право-троцкистского блока» в марте 1938-го Вышинский развивал кладбищенскую тему: «Требует наш народ одного: раздавите проклятую гадину! Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных людей, всего советского народа». Высокий стиль, школа! У Вышинского учились, его пафос подхватывали обвинители на многочисленных показательных процессах, прокатившихся волнами по регионам в 1937–1938 годах. _______________________ © Никита Петров, "Новая газета" Опубликовано в "Новой газете" 15.10.2021, №116 |
       
|
