Александр Соболев. Между волком и собакой. – Москва, «Водолей». –  2020. 

«Между волком и собакой» – книга объёмная, в ней  более двухсот страниц. Это не книга стихов, это избранное, изборник. Другие пять книг автора, изданные в Ростове-на-Дону и в Тананроге, были хронологическим его отчётом, стихи в них не дублировались, страниц в каждой из них было вдвое-втрое меньше. А в избранное вошли новые стихи наряду со старыми. Будь автор менее требователен к себе – книга могла бы быть вдвое толще (мне, как читателю,  знакомому с творчеством Соболева, искренне жаль некоторых невошедших стихов). Собственно, сам принцип отбора может рассказать о сегодняшних приоритетах поэта и его требованиях к стихотворению. То есть даже если стихи и давние – автор признал их актуальными сегодня, сейчас, они ему – сегодняшнему – эквивалентны.

Что можно назвать поводом к созданию книги избранного? Наверное, ощущение, что ты достиг некой критической массы и теперь – пора. Это верно во все времена. А в наших конкретных обстоятельствах – плюс ещё и желание познакомить со своими стихами не только земляков-ростовчан, а для этого надо издать книгу в столице. И для первого знакомства в ней должны быть лучшие стихи разных лет. 

Собственно, первое знакомство давно состоялось в виде публикаций в «Prosodia», «Неве», «Детях Ра», в других серьёзных журналах, а также посредством побед в разных конкурсах – гран-при в «Провинции у моря» в Одессе, первое место в конкурсе «Вечерней Москвы», подборки Соболева вошли во множество альманахов шорт-листеров, но книга – вещь сакральная, и тем интереснее теперь отметившим когда-то отдельные стихи поэта – увидеть мир его глазами через большой серьёзный сборник. 

Автору за шестьдесят, он инженер-физик по роду деятельности, писать начал поздно, годам к тридцати.

Первое стихотворение подобного сборника обычно играет роль  визитной карточки поэта. На визитке видим «Искать человека» - Соболев предлагает свою трактовку homo ludens  Йохана Хейзинги: 

И он готов, коли что, к расчёту,

и он спокоен всегда к награде.

А если спросят, какого чёрта

он тут находится и играет,

во что и с кем, из каких коврижек –

таким об этом и знать не надо.

Когда – подале, когда – поближе –

он слышит голос своей монады.

Она, голубушка, лучше знает,

зачем жильём себя наделила,

почём ему эта боль зубная,

которой группы его чернила.

Свою решимость на красном, чётном

и блок, всегда для него опасный,

он ставит именно против чёрта

во всех личинах и ипостасях.

Он дарит миру с себя по нитке,

мешая аду, поодаль рая,

играя Гессе, Шекспира, Шнитке,

судьбой и жизнью своей играя. 

Энергичный ритм, хлёсткая чеканящая строка, очень ёмкая семантически, ни одного незначащего слова, лаконичная за счёт умелого использования как собственных метафор, так и фразеологизмов родного языка, придающих стихам обаяние живой разговорной речи. Строки тут же внушают невольное уважение к добросовестности и обстоятельности автора – словам тесно, мыслям просторно.

Соболев сразу же расставляет акценты, и гадать, кто перед нами, нет необходимости – да, гуманист, да, романтик, да, мистик. 

Но автор ли таков или всё же лирический герой? Как уверяет сам Соболев, в его поэзии лирический герой всегда равнозначен ему самому, и иного расклада он для себя не приемлет, даже считает некой недостойной взрослого человека затеей. 

Мне всё же кажется, можно и у него найти стихи, опровергающие эту установку. Но в большинстве случаев – так и есть.

И ещё с первых же строк автор задаёт уровень общения – очень плотный осмысленный разговор всерьёз и о самом главном. Разговор искренний, без иронии, стёба и чёрного юмора.  И тем самым позволяет задаться целым рядом вопросов.

Нужен ли современнику такой разговор? В неустойчивое растерявшееся время, утратившее фальшивые идеалы и не сумевшее найти настоящих – нужен ли умный и честный собеседник, умеющий не промолчать там, где молчит большинство? Современен ли такой автор в эпоху постпостмодерна, не архаичен ли?

И – выдержит ли автор до конца книги столь сильную и высокую ноту, взятую в её начале? Вытянет ли?

И о чём же собирается он говорить с современником? 

Часто сборники, выстроенные не по хронологии, авторы сортируют по тематике – здесь будет гражданская, здесь – любовная, здесь – стихи о поэзии, тут – несколько переводов… Предыдущая книга А. Соболева «Медитация на рисовом зерне» тоже была так структурирована, но в избранном он  от этого ушёл. Сборник разбит на циклы с перетекающей и перемежающейся тематикой – каждый из них больше похож на хороший фильм, где герой переходит из одного плана в другой, меняются эпизоды, – из урбанистического хаоса к сельской идиллии, от жёсткого неприятия негодяев к тихой нежности к любимым. А потом этот цикл повторяется – на новом уровне.

В книге пять таких циклов. Их названия условны и ни к чему не обязывают – «Автографы», «Уровни», «Отражения», Рубежи», «Alter ego».

«Между волком и собакой» - это название одного из стихотворений, вынесенное в название книги. И не надо вспоминать Сашу Соколова – там «Между  собакой и волком» - безнадёжное состояние, символ которого – два переходящих друг в друга неясных оборотня. Здесь же – вектор от тьмы к свету, это час между глухой ночью, в которой воют волки – и рассветом с пробуждающимся собачьим лаем. Впереди всё-таки новый день – так позиционирует автор наше время в истории. 

Мы живём в раю. Его строки это убедительно доказывают.

Почти во всех стихах – кроме узко-протестных, заточенных на сарказм и неприятие отдельных явлений – есть вот это светлое начало восторженного изумления и бесконечной благодарности этому миру. Иногда это звучит явно, как в «Понтийских фрагментах»:

Вот он, принцип духа в материи, Вечный Принцип!

И напрасно искать, где бы он явился полней.

Подмалёвок?..  эскиз… гениальный Рая набросок! –

этот мир пропитан волшебным живым огнём.

Несомненно, сегодня мне встретится бог неброский

и глазком куриным приветливо подмигнёт. 

А иногда рай сквозит в прозрачной аналогии, как в «Лалангамене»:

здесь мир не знает злобы, и кварцем высшей пробы

оскаленные русла оторочены.

Забудь про «либо – либо». Союз ствола и глыбы,

паденье рек сквозь млечные туманности,

замшелые ланиты огромных мегалитов,

уснувших на полянах древней данностью.

Здесь хаос – и порядок, а воздух свеж и сладок.

Бурунное белёсое кипение

в теснинах и излуках. Но прочно держат буки

крутые склоны пальцами-кореньями. 

И дело не в красотах пейзажа – хотя пейзажи автору прекрасно удаются. Ощущение рая вызывает исходящее от стихов чувство высшей истины и справедливости, незыблемая уверенность в ней, в том, что мир наш в надёжных руках, несмотря ни на что.

У этих стихов есть настолько редкая для нашего времени черта – они никогда не жалуются на жизнь. Видеть и принимать так, как есть. Улыбнуться, где это возможно. Разглядеть явление с пристальным вниманием. Изучить. И действовать, если это тебе по силам. Собственно, это подробное и глубокое восприятие действительности поэтом – уже действие, оно само по себе преобразует мир.

Особая изюмина в творчестве Соболева – это его «геофизические» стихи. Хорошо ориентируясь в атмосферных явлениях, автор находит в их размахе и многообразии бездну поэзии. И возникают великолепные «Летний западный ветер, циклон», «Стрибог», «Игуана», «Весенний ветер», «Морской этюд с драккаром», и другие, включая одно из самых парадоксальных его стихотворений «Три солнца». Вот, например, «Сверхновая» с её апокалиптическим пафосом:

Когда холодные циклоны уже утихнут над землей,

и станет мхом на южных склонах перегоревший рыжий слой,

замельтешат в пещерах крылья, покинет отмели отлив

уже с одной свинцовой пылью...

Когда, коросту соскоблив,

перетерев бетон на щебень в пространствах всех материков,

пойдет назад лиловый гребень тысячелетних ледников...

Когда из почв, насквозь прогорклых, из глубины, из черноты,

на остеклованных пригорках родятся странные цветы,

в кустарниках пролягут тропы, проснутся шорохи... Когда

в огромных кратерах Европы заплещет талая вода...

Когда в долине Потомака, встречая свой последний день,

разумная полусобака ударит кремнем о кремень,

и задымит трава сухая, восторгом шкуру ознобя...

…тогда нависнет, распухая, распространяя из себя

испепеляющее пламя, слепящий смертоносный жар,

над океаном, полюсами, над вспыхнувшими волосами

непредставимо колоссальный

кошмарный ШАР. 

Какая великолепная лексика, какая уверенная и цельная физическая картина мира – и насколько богат поэтический язык – намного шире общеупотребительного словаря, автор любит вытаскивать на свет божий и проветривать редкие слова, пугающе точные именно в данной ситуации.

В книге представлен мир, раздираемый на части противонаправленными силами, мир по Даниилу Андрееву, которого автор любит и чтит, от провидений которого отталкивается не только посвящённое ему стихотворение (стр. 63), но и – во многом – вся поэтика Соболева.

«Геофизические стихи » – это моё определение. Для автора это стихи о стихиях и стихиалях (по Андрееву это богосотворённые монады, проходящие становление через явления природы), об их взаимосвязи в этом мире и отражении в мире ином – в полном согласии с «Розой Мира», во многом определившей мистическую картину нашей галактики для Александра Соболева. А проекция этой картины на нашу реальность тоже фактурно и логично отражена в его стихах – столкновение алчности, агрессии и подлости с человечностью и благородством на примере всем нам памятных событий – снайперы в Киеве и Вильнюсе, Москва в октябре 93-го, Афган, вырубки леса в Сибири, мусорные острова в океанах – это работают силы зла.  Но положительный заряд книги сильнее и определённее – как великое прошлое человечества – например, в стихах «из средних средний этот век…», «Пейзаж с ловушкой для птиц», так и создаваемый автором образ будущего в «…но в целом проблема навряд ли сводима…» – светлы, достойны, полны надежды, мы всё же движемся от волка к собаке.

и посевом драконьих зубов

прорастает история… Но от громадного солнца

изливается встречная сила, тепло и любовь.  

Одушевление стихий, деревьев, камней и наделение их мистической силой – с радостной жизнеутвержлающей мощью звучит во многих его стихах, смотрите «Обретение воды», «У Волги», «Посади дерево», «Философский камень»

Но часть энергии живого

освободи – и дай потечь

в ночную воду из щепоти.

Да только делай все всерьёз!

Она  –  в твоей греховной плоти,

она  –  в твоем солёном поте

и в блеске благодарных слёз.

В любом глотке и в капле каждой

твоей горячечной крови

она – твоя!.. И всею жаждой

ее на помощь позови.

И если сделать всё, как надо,

то как остаться ей в долгу?..

И ты почувствуешь прохладу,

потом услышишь тихий гул,

потом заметишь неустанный

переплетающийся ток.

Тогда, не медля, из стакана

отпей единственный глоток... 

Я не мистик, но мистику в поэзии воспринимаю и приветствую всей душой – именно здесь её родной дом. Именно через поэзию она входит в нашу жизнь и влияет на неё. 

Да и сама поэзия для Соболева – явление мистическое, он уверен, что даже невостребованные на Земле строки зачтутся и сработают на неком ином уровне. Вот что звучит в стихотворении памяти Леонида Григорьяна:

 Галерников или кормчих, оставивших суда,

встречает иное Слово, всеведущий вечный лоцман.

Но то, что здесь вызревало (и станет большим там) –

немалое утешенье в путях неисповедимых…

Стихи, по его версии бытия, продлевают вдали горные тропинки – ввысь.

они прирастают намертво. Долго ли, коротко –

становятся жилистой плотью наших судеб.

Эфирным движением духа, иной ли оказией

окажется семенами в сыром саду

и то, что впиталось бумагой, и то, что сказано,

и то, что на самом деле имел в виду. 

Автор как-то признавался, что не любит эпитетов, они стесняют и ограничивают возникающий образ. Но уж если использует эпитеты – они сияют самоцветами. «Остеклованный пригорок.» О воздухе – млечный, растушёванный. Аметистовое бремя винограда…

Соболев не боится, решается писать о самом сложном. Стихи ведь иногда многое могут, как известно. «Уникальный инструмент познания». Просто у него есть уверенность в том, что любая тема ему по плечу. Это уверенность мастера. Доверие стиху, который сам знает, куда вести поэта.

– Нам и Лета – по колено, по шнуровку – Стикс!

За прекрасную Елену, за идею-фикс –

шире шаг! За плечи ранцы! Фас, ату и пиль!

Наплевать, что до поганцев десять тысяч миль!..

…С негодующим азартом, манием руки –

азиатским бонапартом двинутся полки,

чтоб не смел тащить на ложе девы молодой

этот мерзко-бледнорожий с рыжей бородой!!!

…Их начнет увещевати – эдак и растак –

благородных демократий жилистый кулак,

чтоб боялся до поноса, сам себе не рад,

черномазый, горбоносый, узкоглазый гад!!! 

В стихах может звучать не только музыка. В них иногда очень к месту лязг и скрежет, сарказм и цинизм – для полноты картины страшного мира, для неизбежного выхода на уровень философского, а то и мистического осмысления того, что ожидает человечество на этом пути. «Главное – величие замысла» — говорил Бродский. Здесь, в книге Александра Соболева, этот принцип работает по максимуму.

Его гиперболы  – тоже геофизические зачастую - не знают границ, он двигает горы и перемещает воздушные массы

и, взгляд о луну оперев,

используя силу прилива,

мы выплеснем жажду дерев

из лиственных тел терпеливых. 

Далеко континенты. Природы цари и питомцы

заняты лишь собой, и посевом драконьих зубов

прорастает история… Но от громадного солнца

изливается встречная сила, тепло и любовь. 

Чувствуете масштаб? Стихии послушны поэту. И не только они, о более тонких вещах я боюсь говорить. Страшно-то как в этом прекрасном мире.

И вот, в который раз чистилище покинув,

оставив за спиной ужасный мегалит,

играешь в поддавки на тряпках арлекинов –

шутов и поваров хозяина Земли. 

И везде, в самых разных стихах, от простой пейзажной зарисовки до медитации над строкой из Каббалы – безудержная метафоричность, никогда не изменяющая мере и вкусу, духу и строю стиха.

когда чудовищный томат,

вися на высохшей плаценте,

духовку к ночи накалит –

то ухом бедного Винсента

кровит багровый сателлит. 

Радостно от роскошного русского языка. Соболев знает много слов, и они ему очень послушны, они любят его. Вообще это такое – развивающее чтение… Когда встречаешь что-то вроде «на другом параллаксе взгляда – сухой кубизм», очень радуешься, что сегодня под рукой гугл. 

Он умеет выстроить нарратив так зримо и последовательно, будто говорит прозой, слова – в том числе и почти ушедшие  из нашей речи – послушно укладываются в прокрустово ложе размеров и рифм, картинка получается уютной и убедительной:

Добротный тягучий жар идёт от белёной печи.

Покрытые шалью плечи хозяйка несёт, как дар,

и знойные, с маслом, пышки.

Кончается долгий год.

Хозяин, принявший лишку, воскресных полон забот,

готовит свои мормышки. Играет с бумажкой кот,

балуются ребятишки, и в норках под полом – мышки

воспитывают приплод. 

И от ласкового юмора интонация переходит к восторженному созерцанию природы, у которого – иной лексикон и другая  звукопись:

Просторная тишина за перистым льдом окна.

Природа оглушена пластами алмазной ваты.

Венцом в дорогой казне над белым, в голубизне

во всей своей новизне пылает светоч косматый! 

На этих страницах много слов, много оттенков, амплитуда этой палитры постоянно прирастает, здесь всё – от астрологических терминов до «и теперь ему ломятся нары», от жёсткости и невыговариваемости саркастических фраз до летящей музыкальной строки стихотворения «Медитация на рисовом зерне», длинные периоды которого так чаруют:

Белёсый воздух плотен.

Иглы сосен

его сгущают в бусины, да так,

что каждая надета на хвоину,

принадлежа ветвям наполовину,

но тяготея к травам. 

У автора сильное чувство родства с растениями – на уровне интуиции. Это ж надо - в наше сумасшедшее заполошное время – так расточительно-подробно, так по-новому писать о природе, о цветах и улитках, абсолютно старомодно, очень современно, точнее, на все времена. И в таких стихах ему присуща «лёгкость выдыхания» - по интонации и музыке строфы всегда читается авторское отношение к тому, о чём он пишет.

«Нарушая самодовольство молчания» — писал Александр Мень о Льве Толстом. У Соболева эта мысль проходит рефреном – нельзя молчать. «Молчальник не прав.» «Я хуже, чем, может быть, думает кто-то, но лучше, чем если бы я промолчал».

Яростное стихотворение «Массаракш» написано задолго до выступлений Греты Тумберг. И «Обезьяны», и «Бурая баллада», и «Снайперы», и «Дорога на юг» не оставляют сомнений в его взгляде по поводу «надо ли поэту вмешиваться в политику».  Разумеется, надо – если ты не инфантилен, если ты зрячий, зрелый, взрослый, если чувствуешь ответственность за будущее своих детей и всего, что ты любишь. 

С космическими объектами  у автора тоже свои, особые отношения, не зря он цитирует Стругацких, он любит и понимает не только астрономию, но и – опять же - завязанную на ней мистику.

Близок крупитчатый Млечный путь,

летним теплом створоженный,

шёпот звёзд не даёт уснуть…

Два ковша – беспредельности жуть

льют из пустого в порожнее… 

Ключ к пониманию сверхзадачи сборника сам Соболев даёт в аннотации – «Поэзия  в концентрированном виде рассматривает важные вопросы нашего существования и чуть ли не общие перспективы развитой жизни. Мысль и эмоция, диалектическая парность, симбиоз, решает проблему совершенствования  на своём, поэтическом диалекте.

Сенека говорил об ущербности каждой из этих сторон без другой, и можно признать, что гармоничный синтез эмоции и разума – универсальный инструмент эволюции. Это область искусства, здесь – искусства вербального. Эмоция – строительный материал, разум – каркас, фундамент. 

Полагая, что поэзия входит как элемент в магию существования и творения (Sic!), автор стремится писать в этой плоскости.»

Поэзия Александра Соболева не имеет никакого отношения к постмодерну. Все интонации, мысли, оттенки, эмоции, переходы и откровения – всё здесь поэзия серьёзного анализа, размышления и живого эмоционального высказывания, именно так видит и чувствует автор, и в этом – высокое доверие и к читателю-современнику, и к самому времени, и к Тому, кто нас сквозь это время ведёт.  В его стихах эта вера, чувство судьбы неизменно присутствует, автор  говорит о ней разнообразно и убедительно – и потому читателю на выходе и правда немного спокойнее и радостнее жить.

Это как раз далеко не изживший себя модерн раскрывает свой новый потенциал. Архаичность  ведь не в самой традиционности – а во вторичности и наивности, которых тут нет и в помине. 

При этом автор никогда не дидактичен, не предлагает правильных ответов на вопросы, говорит с добрым юмором о нелепостях бытия  и часто насмешлив к самому себе. А порой с невинным и серьёзным видом умеет проговаривать самые маргинальные вещи: «Зодиак изменился, / Всё будет гораздо иначе», «хотя, конечно, слышал женский крик / не только в кульминации скандала», «ибо нет на стихи ГОСТа, / как на авторов – нет дуста!».

Современная поэзия боится пафоса, «как мальчишкой боишься фальши». А Соболев иногда позволяет себе и такую роскошь. Ибо шутить, тусить и прикалываться  хорошо – если с главным содержанием твоей жизни всё норм, настолько норм, что говорить об этом – пафос. А если главное под ударом, то прятаться от этого – трусость. 

Позволю и я себе пафосное высказывание и процитирую здесь Шиллера: «Одного вдохновения для поэта недостаточно — требуется вдохновение развитого ума.» Я думаю, «Между волком и собакой» этому требованию соответствует вполне.

______________

© Андреева Ольга