 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Кто-то из журналистов всю жизнь, как на конвейере, занимается подёнщиной: пишет, что скомандует редактор, и ни шагу влево, вправо, и другого для себя не мыслят. Я же предпочитаю по мере возможности (и до сих пор получалось) вести свои авторские рубрики-проекты. За последние четверть века было запущено несколько проектов «серийного очеркиста»: это упомянутые в предыдущем выпуске relga.ru «Улицы памяти» («Презент Центр», 1999 год) , «Читая Наумова» и «За кадром» («Тольяттинский университет, 2008-2010), «Забытый Тольятти» (портал Tltgorod.ru, 2012-2014), «Рукотворный город» (там же), «На долгую память» («Ставрополь-на-Волге», с 2017 года). Недавно запустил еще одну рубрику – «Своя история». Проект «Сквозь дни» («Площадь Свободы», 2002) занимает особое место в этом списке… В ноябре 2001 года я принял решение, как изысканно выражаются нынешние топ-менеджеры, покинуть пост главного редактора тольяттинских газет «Презент» и «Презент Центр». Главная причина – надоело тратить время, нервы и здоровье на чуть ли не ежедневное многочасовое общение с сумасбродным директором, постоянно сующим нос в чужую «епархию» и требующим совершенно непонятно чего. И это при том, что оба издания имели высокий рейтинг и набирали популярность среди читателей и подписчиков... Тогда я первый раз в жизни ушел «в никуда». Потом, в 2010 году, повторил этот «подвиг», покинув пост главного редактора газеты «Тольяттинский госуниверситет». (После гибели первого всенародно избранного мэра города и первого ректора этого вуза Сергея Жилкина делать там было уже нечего. Почему? – как-нибудь расскажу и эту историю)... Отмечу в скобках, что с годами так и не научился (а может, просто не способен по своей природе) терпеть самодуров-начальников ради грошовой зарплаты, подставлять щёки, а если уж покидать тот или иной «пост» – стелить соломку и создавать запасные аэродромы. И есенинское: «Теперь года прошли. Я в возрасте ином. И чувствую и мыслю по-иному» – увы, не про меня. В молодости (а из «Презента» я ушел, когда мне было 38 лет, какие годы?..) как-то проще относишься к потере работы. Вот и тогда мне, считаю, крупно повезло. Хотя, опять же если рассудить трезво, – проект, который я взялся делать, иначе как супермарафоном не назовешь. Сегодня я вряд ли подписался бы под такое. Судите сами: в канун Нового, 2002 года, я пришел со своей (безумной, как стало ясно потом) идеей в тольяттинскую газету «Площадь Свободы» [1]. Исполнительным директором одного из ведущих городских СМИ, вступившего во второе десятилетие своей молодой еще и довольно бурной жизни, был в ту пору Владимир Иващенко [2] (напомню моим читателям: прежде создатель и редактор легендарного тольяттинского «Молодёжного акцента» и редактор не менее знакового журнала «Лада-Сервис»). Главным редактором – Евгений Бакланов [3], сменивший на этом посту Валерия Шемякина. Идея состояла в том, чтобы пару раз в неделю они отдавали мне газетную полосу, на которой я размещал бы календарь значимых (на мой авторский взгляд), местного масштаба и не только, исторических событий: что случилось в тот или иной день в разные годы и столетия. Изюминка - в следующем: этот лаконичный календарь должен был занимать лишь малую часть полосы газетного формата А3, остальную, большую – очерк о человеке или историческом событии, привязанный к той или иной календарной дате. Предложение «прокатило» с ходу. Стали вместе думать о названии проекта. «Сквозь дни», – предложил Иващенко. На том и порешили. К тому времени у меня скопилось огромное количество краеведческого материала, по какой-то причине так и не выплеснутого на страницы тех же «Презента» и «Презент Центра» (в последние два года понятно, по какой: редактирование отнимает много сил и не оставляет времени на собственные письмена). А тут, человеку свободному, представилась возможность сделать авторский краеведческий проект – по сути, первый в моей жизни. И ровно двадцать лет назад он родился. Родился-то родился, но, заявив проект, я не до конца отдавал себе отчет, в какую авантюру вступил. Сам, заметьте, без посторонней «помощи». Уже на этапе планирования стало понятно, что значительной части материала для очерков просто нет и его придется добывать, прямо как в Писании, «в поте лица» своего. Конечно, и до этого мне приходилось много писать: если обратиться к списку моих текстов, во второй половине 1990-х стабильно выходило по одному очерку, интервью, аналитической статье или репортажу в неделю (информашки не в счет). А на сей раз я замахивался на сто с лишним полосных публикаций. Правда, меня сразу предупредили: иногда, в силу разных редакционных обстоятельств, две в неделю может не пойти – придется пропускать... Но, так или иначе, в итоге в 2002 году в рамках авторской рубрики «Сквозь дни» вышли 74 публикации. Я замыслил этот проект как серию очерков, которые содержали бы новые, неизвестные, малоизвестные или просто забытые факты из местной истории – и стали бы неким открытием для тольяттинцев. И вот ведь как: первой же подаче предшествовало удивительная находка – неизвестная мне прежде книга Даниила Гранина «Новые друзья. Рассказы о строителях Куйбышевской ГЭС» (М.: «Молодая гвардия», 1952), которую я накануне я обнаружил в библиотеке Тольяттинского краеведческого музея. На самом деле, я собирался открыть проект очерком о легендарном тольяттинце, многолетнем начальнике прославленного Куйбышевгидростроя, Герое Социалистического Труда Николае Семизорове, с которым мне посчастливилось сделать последнее в его жизни интервью (эта запись, одна из немногих в моей коллекции, оцифрована). А оказалось, что в ранней гранинской повести, которая не афишировалась (и, вероятно, в свое, еще хрущевское, время была ограничена в доступе из-за огульного восхваления Сталина), молодому начинающему строителю посвящена целая глава. Я вообще долго считал, что именно Гранину принадлежит честь открытия Семизорова широкой читающей публике, – до тех пор, пока, совсем недавно, не узнал, листая старые подшивки: в советской периодике его имя не раз звучало еще в 1951 году. Часть очерков из серии «Сквозь дни» я воспроизвёл впоследствии в публикациях в рамках Интернет-проектов, в том числе в Релге: в частности, «Дневник великого кочевника» , «Наука о друге степей», «Поле беспощадной битвы» (в новой версии – «Чисто русский бунт» ). Три публикации из рубрики «Сквозь дни» принесли мне звание лауреата Премии союза журналистов России «За профессиональное мастерство». Примечания: 1. В рамках проекта «Сквозь дни» вышел, в частности, материал о том, как формировался рынок популярных тольяттинских СМИ постсоветского периода: Мельник С. Дожить до трёхсот // Площадь Свободы.- 2002. – 12 янв. Выдержку из него, посвященную феномену «Презента», я привел в прошлом выпуске «ЗНАКОВ ДАВНОСТИ». Вот еще один фрагмент – о том, что читали тольяттинцы на стыке восьмидесятых-девяностых годов прошлого века и о газете «Площадь Свободы», в первой половине 1990-х самой продаваемой в регионе среди платных печатных изданий: «По опросам социологов, в 1989-1990 годах, когда не разорительно было подписаться сразу на несколько изданий, тольяттинцы читали в основном "За коммунизм" (76,8 процента), из московских – "Комсомолку" (51,3) и "Труд" (46,4), остальные издания – в меньшей степени. Огромные тиражи ныне покойнй "За коммунизм" (в котором, к слову, начинали многие сегодняшние именитые журналисты) сегодня кажутся сном. И причина не только в том, что не окрепли еще в ту пору конкуренты (а как раз в эти годы, если помните, одна за другой появились "Хроника", "Молодежный акцент", "Площадь Свободы") – слишком крепки еще были и административный ресурс, и банальная сила привычки, а плюс к тому потребность в самозащите от новых веяний уже порядком издерганной перестроечными потрясениями психики. Держались за старейшую городскую газету по принципу: "Пусть брехаловка, но мы с ней полжизни прожили". Тем более, что уровень той газеты был не самый провинциальный. По тем же данным соцопросов, тольяттинцы конца 80-х полагали, что благодаря прессе на них обрушилось слишком много "чернухи" (41,9), слишком часто пишут в газетах о сталинских репрессиях (56,4). 26,3 процента читающей публики не радовало изобилие "печатного" секса. При этом, однако, 38,9 хотели бы, наоборот, почаще о нем. Еще больший голод – информационный, разумеется – народ испытывал по поводу "личной жизни государственных и партийных деятелей" (70,1) и "жизни простых людей в СССР" (68,2). А ровно две трети опрошенных хотели больше прочитать о защите прав человека. Успех "Площади Свободы", на мой взгляд, как раз в том, что она смогла утолить этот голод – как и обещал редактор Валерий Шемякин в пилотном номере газеты. Сильная команда уже готовых профессионалов и талантливых новичков, милая раскрепощенность слога в рамках приличия (раскрепощающая и читателя, получившего возможность отдохнуть от набившего оскомину партийно-правительственного официоза), поиск тем, "достойных знания и памяти" – все это сделало свое белое дело. И не так уж много времени потребовалось, чтобы народ переключился на "новенькую". И привык – что же в этом плохого? И даже полюбил. Тем более, что, действительно, со временем "со страниц газеты ушел наивный романтизм первых лет, тяга к разоблачению всех и вся, нотка истеричности – все то, что присуще молодым изданиям и молодым редакторам" (В. Шемякин "Ваш покорный слуга" – ПС, 1996, 24 октября). К середине 90-х молодая газета отобрала значительную часть подписчиков старейшей, а тиражом (в 1994 – 113 тысяч экземпляров) превзошла "За коммунизм" в годы расцвета (около 80 тысяч). По тиражу платных изданий "Площадь Свободы" опередила всю областную прессу». а) См. интервью с Владимиром Иващенко б) Валерий Шемякин (3 июля 1949 – 15 апреля 2019) редактировал «Площадь Свободы» с момента ее основания в 1990 году. Второй главный редактор, до 2003 года, – Евгений Бакланов (27 февраля 1970 – 12 февраля 2019). Главный итог того незабываемого года, на мой взгляд, в следующем: два очерка, впервые представленные в авторском проекте «Сквозь дни», были посвящены персонажам (я намеренно не употребляю слово «герои») времен революции и гражданской войны людям, именами которых названы улицы в Тольятти. И в 2005 году эти очерки вошли в мою книгу «Улицы памяти». Улица, названная именем ставропольского фельдшера, первого председателя местного совета рабочих депутатов, затем исполкома горсовета Василия Баныкина (11 февраля 1888 – 15 июня 1918), убитого в день взятия города частями Чехословацкого корпуса, появилась в волжском Ставрополе задолго до переноса. И перешла «на новое место» как бы по наследству. Тогда имя Баныкина дали небольшой улочке в частном секторе. В преддверии круглой даты – 50-летия «великого Октября» – ее переименовали в улицу 25 октября, назвав именем Баныкина более перспективную, на взгляд городских властей, улицу Южную. (В те же дни имя Баныкина присвоили городской больнице. А на доме № 36 в проезде Кутузова, перенесенном из зоны затопления, появилась мемориальная доска с надписью: «В этом доме родился и жил… Зверски убит белогвардейцами 15 июня 1918 г.»). Тогда же в пос. Федоровка который стал микрорайоном города, появилась улица большевистского комиссара Валентина Ингельберга, направленного в 1919 году в Ставропольский уезд с продотрядом с целью изъятия хлеба у крестьян... Почему эти двое, в моем понимании, не герои? Потому что в братоубийственных войнах героев не бывает. Я убежден: кощунственно ставить на одну планку тех, кто «прославился» истреблением своих соотечественников в годы гражданской войны – и солдат и офицеров Великой Отечественной. А улицы, названные именами сомнительных героев, не должны соседствовать с улицами, носящими имена созидателей. * Безумству красных… (Площадь Свободы. – 2002. – 9 октября. – с. 4). Удивительна человеческая память. Так хочется привести всё в систему, в хронологический порядок, – но она упрямо выхватывает фрагменты прошлого по собственным, одной ей ведомым законам. За примером далеко ходить не надо. Коренной ставропольчанин Василий Новокрещенов, до последних дней (а он умер накануне своего 95-летия) сохранявший твердый ум и трезвую память, рассказывая о событиях первых послеоктябрьских лет, упомянул о взятии Ставрополя белочехами уже после чапанного восстания, хотя последнее было в 1919 году [4]… Но сдается мне, простительнее перепутать последовательность событий, чем по-советски «отредактировать» историю. О событиях 1918 года можно написать так, как нас учили: молодое советское государство стойко сдерживало натиск ополчившегося мирового империализма… А можно так, как пишут в «Черной книге коммунизма» [5] крупнейшие западные историки: «Никогда большевики не чувствовали, что их положение так шатко, как в летние месяцы 1918 года. Их власти, контролирующей территорию, равную былому Московскому царству, грозили с трех сторон мощные антибольшевистские силы. С юга, с Донской области, угрожали казаки атамана Краснова и Белая армия генерала Деникина; на западе вся Украина была в руках германских войск и Центральной Рады (украинского национального правительства); и наконец, по всему протяжению Транссибирской железнодорожной магистрали важнейшие города оказались под ударами Чехословацкого корпуса, поддержанного эсеровским правительством в Самаре»… Есть разница? Скорректировали свои курсы лекций и отечественные историки, получившие, наконец, доступ к архивам и «добро» писать все как было. И хотя многие так и не смогли переступить через себя, вчерашнего (десятилетиями славить большевиков, получая за это степени и на кусок хлеба с маслом, – это вам не просто так), – кому-то это все же удалось. В их числе – профессор нынешнего ТГУ А. Лившиц [6], еще в 1994 году на одной из краеведческих конференций бросивший клич: дескать, пора честно сказать, что первый председатель Ставропольского исполкома Василий Баныкин, погибший в день взятия Ставрополя белочехами, был вовсе не большевиком. Что, впрочем, ничуть не замутняет его светлый образ. Другое дело, что никто до сих пор не удосужился раскопать, как на самом деле погиб ставропольский фельдшер, левый эсер Баныкин, «грудью своей заслонивший молодую Советскую власть» от проклятых белогвардейцев. Сегодня советские легенды тридцатилетней давности воспринимаются, как древнерусские былины. Собственно, так они и писались – образно, проникновенно, чтобы детям страны Советов с пеленок хотелось «отомстить». Вот только новое поколение вряд ли поймет, за что так ценили их отцы и деды деяния Павлика Морозова, Валентина Ингельберга и подобных им «былинных богатырей». В “Легендах и былях Жигулей” (изд. 1969 года) есть любопытное повествование о дореволюционном Баныкине. О том, как выбился он в люди, выучившись на фельдшера [7]. Как отправился в Хрящевку бороться с холерой. “Заставил деревенских чистить колодцы и мыть руки карболовкой. Занялся истреблением мух. Известка, формалин, уксус – всё деньги. А где они у сельского мужика?.. Вырвался на денек в Ставрополь. И в лавку Шишкина. – Пожертвуйте! Посмеялся купец над молодым фельдшером: какое ему дело до холеры?! – Оплатите карболовку, формалин, известь! А если нет – оставлю в вашем доме холеру! Фельдшер взял торговца за грудки. – Окстись! – замахал руками испуганный купец. И отвалил две красненькие за холеру. Пошла-покатилась от села к селу слава про фельдшера – самого Шишкина заставил раскошелиться и холеру усмирил как миленькую. А там Октябрь приспел: мужик и рабочий, владей миром! Хотим Баныкина председателем Советской власти – заявили мужики Ставропольского уезда. Василий Иванович не отказался. К тому времени он был уже большевиком…»
А дальше сказ о том, как лихо наш герой терзал «мироеда и захребетника»: «отрезал кулацкие угодья, отбирал барские владения…» Как вернулся к несчастному Шишкину, поскольку знал уже, «кого тряхнуть». Как учат наших детей по книгам наших местных историков, тряхнул легендарный Баныкин по полной программе не только зажиточных купцов («ввиду того… что нажили деньги путем эксплуатации труда беднейших граждан Ставрополя») – всем досталось. «Поскольку у новой власти не было средств, чтобы вести хозяйство, – читаем в учебнике Валентина Овсянникова “Ставрополь-Тольятти. Страницы истории” [8] , – то решили обложить всё население (выделено мной. – С.М.) уезда налогом»… «Получай, бедняк! – радуется далее автор былины о Баныкине Михаил Толкач. – Жуй, советская власть, вдоволь!» А как радовался в Кремле хлебу, конфискованному у крестьян, вождь мирового пролетариата: «Ленин позвал Надежду Константиновну: - Смотри, Надя, что привезли питерским рабочим самарские товарищи… Довольны волжские послы. И снова взялись добывать хлеб. А у Жигулей сгущались черные тучи. Чехословацкий корпус выступил против Советской власти. Подняли головы эсеры (за которых, к слову, почти поголовно голосовали жители Ставропольского уезда при выборах в Учредительное собрание, разогнанное в том же 1918-м большевиками. – С.М.) и максималисты, торговцы и кулаки-живоглоты, белогвардейцы всех мастей. 8 июня Баныкин узнал о том, что красная Самара пала. Ревком и партийный комитет губернии отступили в Симбирск»… Что касается отступления ревкома, имя председателя которого, Валериана Куйбышева, Самара носила до начала 90-х годов, – есть один любопытный нюанс. Как пишут теперь самарские историки, когда «чехи подошли к мосту через реку Самару и начали вести артиллерийский обстрел города, Куйбышев с группой советских и партийных работников в панике бежал из Самары в Симбирск, оставив на произвол судьбы красногвардейцев, оборонявших город». Один из коммунистов, оставшихся оборонять, обвинил Куйбышева в дезертирстве. «Паникеры вновь решили возвратиться в Самару. К тому времени ситуация вокруг города еще более обострилась, а потому вернувшийся Куйбышев вновь бежал на пароходе с красноармейцами полка, прибывшего из Москвы для защиты Самары». Многие же из тех, кто остался обороняться, включая председателя ревтрибунала коммуниста Венцека, были отбиты у чешского конвоя и прямо на улице «растерзаны толпой», натерпевшейся от большевиков… Страсти разгорелись и в Ставрополе, к которому из взятой Самары отправился отряд и три груженых чешскими солдатами и артиллерией судна. Баныкин, как свидетельствуют советские былинописатели, успел загрузить под завязку ценностями Госбанка, продуктами и семьями советских активистов пароходы «Енисей» и «Святая Ольга», сжечь исполкомовский архив и, посадив на подводу жену и ребятишек, «заспешил навстречу выстрелам. Вскоре он был в самой гуще боя. Редкий заслон отстреливался от наседавших белогвардейцев… И горстка защитников Ставрополя начала отходить к лесу. За Баныкиным по пятам бежали лабазники… – Бей комиссара! Раздался выстрел»… По законам жанра, дальше сказано, как жестоко поиздевались «лабазники» над трупом героя. «Ошалевший водовоз вывернулся из проулка. Шишкин (тот самый, которого Баныкин когда-то тряхнул “на холеру”. – С.М.) схватил лошадь под уздцы и отобрал вожжи. Направил лошадь на труп. Лошадь упиралась, храпела. Купец огрел ее палкой, и водовозка переехала мертвого председателя уисполкома»… По другой версии, никакого боя не было. Просто «Баныкин спешил выйти из города, – писал в 60-х годах старейший тольяттинский краевед Александр Тураев [9]. – Он уходил на окраину, но местным белогвардейцем выстрелом в грудь был убит. После издевательств над трупом матери разрешили похоронить сына на городском кладбище». В. Овсянников, достаточно много позаимствовавший из работ Тураева, также упоминает некого «местного белогвардейца», убившего Баныкина «выстрелом в грудь», причем «прямо на улице» – видимо, для пущего эффекта. По воспоминаниям ставропольчан, не было ни белогвардейца, ни «прямо на улице». Как рассказывал В. Новокрещенов, лично знавший Баныкина и его убийцу и состоявший в то время в комбеде (уж его-то в симпатиях к белогвардейцам не обвинить), – все было гораздо прозаичнее. По его словам, председателя исполкома застрелил «наш, ставропольский житель», охранявший райпотребсоюз, находившийся в то время на окраине города. Случайно застрелил. Без всякого злого умысла и политической подоплеки. «Я знал этого человека. Он потом переживал крепко. ЧК таскала его за это»… Вот и пойми, где правда. И была ли она…
Примечания: 4. Большое интервью с уроженцем волжского Ставрополя, долгожителем Василием Новокрещеновым (31 декабря 1904 – 30 декабря 1999) я опубликовал незадолго до его кончины в рубрике «Свидетель века»: Допотопный житель // Презент Центр. – 2000. – № 4. – 29 января. – с. 18-19. Этот материал впоследствии вошел в книгу «Ставрополь на Волге и его окрестности в воспоминаниях и документах» (авт.-сост. В.А. Казакова, С.Г. Мельник. – Тольятти: ГМК «Наследие», 2004). В своих воспоминаниях Василий Фёдорович действительно перепутал последовательность важных исторических событий, и мы без комментариев оставили это в тексте, – на что мне, как одному из авторов составителей сборника, заслуженно пенял замечательный самарский краевед, главный библиограф Самарской областной научной библиотеки Александр Никифорович Завальный. Здесь же, в более ранней публикации, я исправил фактическую ошибку, обусловленную особенностями человеческой памяти. 5. Куртуа С., Верт Н. и др. Черная книга коммунизма... Преступления. Террор. Репрессии. – М.: Три века истории, 2001). Эту замечательную книгу я анонсировал тольяттинскому читателю в рамках рубрики «Сквозь Дни»: Листая «черные» страницы // Площадь Свободы. – 2002. – 24 апреля. – с. 4. В частности, привел выдержки, касающиеся известного антибольшевистского крестьянского восстания в марте 1919 года в Среднем Поволжье, известного как «чапанное восстание», и организованного ленинским режимом голода начала 1920-х. Вот эти цитаты: «Именно в двух богатейших губерниях, Симбирской и Самарской, на которые пришлась в 1919 году пятая часть всех хлебных реквизиций в России, отдельные крестьянские бунты превратились в марте 1919 года, впервые после установления большевистской власти, в широкое крестьянское восстание. Десятки сел были захвачены повстанческой крестьянской армией, насчитывавшей до 30 000 вооруженных бойцов. Чуть ли не на месяц советская власть утратила контроль над Самарской губернией. Восстание провозгласило политическую программу с требованиями прекращения реквизиций, разрешения свободной торговли, свободных выборов в Советы и уничтожения "большевистской комиссарокатии". Это восстание способствовало успешному продвижению к Волге частей Белой армии адмирала Колчака, т. к. большевикам пришлось перебросить на "внутренний фронт" десятки тысяч солдат, чтобы покончить с хорошо организованной повстанческой армией... Прошло два года: «К началу 1921 года, – читаем далее в "Черной книге коммунизма", – голод грозил этим богатым, но безжалостно обобранным в предыдущие годы краям. Из Самарской губернии командующий Волжским военным округом доносил 12 февраля 1921 года: "Многотысячные толпы голодных крестьян осаждают склады, где хранится реквизиованное для армии и городов зерно. Дело дошло до попыток захвата, и войска были вынуждены стрелять в разъяренную толпу"»... Несмотря на... международную помощь, голод 1921-1922 годов унес по меньшей мере 5 миллионов жизней, при том что голодало в общей сложности 29 миллионов человек. Последний страшный голод в дореволюционной России, обрушившийся на страну в 1891 году и охвативший примерно те же регионы (Среднюю и Нижнюю Волгу и часть Казахстана) унес с собой от 400 до 500 тысяч человек. Но тогда государство и общество соревновались между собой в оказании помощи голодающим. Юный помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов жил в начале девяностых годов в Самаре, центре наиболее пострадавшей в 1891 году от голода губернии. Он оказался единственным представителем местной интеллигенции, не только не принявшим никакого участия в помощи голодающим, но и категорически возражавшим против такой помощи. Как вспоминал один из его друзей (ссылка на кн.: А. Беляков "Юность вождя", М., 1960), "Владимир Ильич имел мужество открыто заявить, что последствие голода – нарождение промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя, – явление прогрессивное... Голод, разрушая крестьянское хозяйство, двигает нас в нашей конечной цели, к социализму через капитализм. Голод одновременно разбивает веру не только в царя, но и в Бога". Через тридцать лет юный помощник присяжного поверенного, став главой большевистского государства, повторил ту же мысль: голод может и должен послужить делу нанесения "смертельного удара в голову врага"... В той, двадцатилетней давности публикации в рамках рубрики «Сквозь дни» я утверждал, что «пришла пора серьезно оценить содержимое "Черной книги" не только избранным книголюбам – но и школьным учителям, в большинстве своем упорно "читающим" на уроках лишь ту историю, которой их учили за советскими партами. (Кстати, именно эту цель преследовал "Союз правых сил", переиздавший книгу и готовый разослать ее по всем российским школам и библиотекам)». Но, к сожалению, это предложение не было принято. 6. Анатолий Эммануилович Лившиц (7 октября 1927 – 22 июля 2004) – доктор исторических наук, профессор Тольяттинского госуниверситета. 7. Очерк о Баныкине в своей книге «Улицы памяти» (Тольятти: Фонд «Духовное наследие», 2005) я дополнил ссылкой на документы, опубликованные в изданной нами с В.А Казаковой книге «Ставрополь на Волге и его окрестности в воспоминаниях и документах» (Тольятти: Городской музейный комплекс «Наследие», 2004). Цитирую: «Известно, что окончить фельдшерскую школу Баныкину на самом деле помогло Ставропольское земство. А в 1912 году Баныкин вновь обратился в Ставропольскую уездную земскую управу с прошением о предоставлении стипендии. «Я прослушал 2 курса медицинского факультета Юрьевских медицинских курсов, – писал он, – а теперь не имею возможности пребывать долее за неимением материальных средств… Покорнейше прошу… войти в мое положение и не отказать мне. По окончании курса я обязуюсь предоставить свой труд на медицинском поприще Ставропольскому земству»… Городские власти и на сей раз решили не отказать парню в помощи: учитывая, что он «работал в Ставропольском уезде по борьбе с холерой», а затем «состоял на службе… в качестве эпидемического фельдшера и к возложенным на него обязанностям относился весьма аккуратно и с полным знанием дела», постановили ходатайствовать перед уездным Земским собранием о выделении Баныкину стипендии в 180 рублей – немалые по тем временам деньги. С единственным и вполне разумным условием – по окончании обучения вернуть долг городу с трудовых доходов. Получил ли Баныкин стипендию? Почему тогда не закончил университет и не вернулся в Ставрополь земским врачом, а так и встретил «огненный» 1917 год фельдшером? Рассчитался ли с городской казной? Обо всем этом история умалчивает. И главный вопрос, на который теперь уже никто не ответит: почему вместо благородного «труда на медицинском поприще» ударился в неблагодарную политику, занявшись переделом чужой собственности?» 8. Валентин Александрович Овсянников (24 октября 1942 – 14 июля 2004) – доктор исторических наук (2001), профессор кафедры отечественной истории Тольяттинского госуниверситета. На уроках краеведения в тольяттинских школах использовалась книга: Овсянников В. А. Часть I // Ставрополь-Тольятти: страницы истории. – Тольятти: Изд-во фонда «Развитие через образование», 1996. 9. Александр Михайлович Тураев (23 ноября 1913 – 15 августа 1996) – тольяттинский педагог, краевед, Почетный гражданин города. Автор неопубликованной книги по истории Ставрополя-Тольятти, завершенной еще в 1967 году. * Вожди «толстокожих» (Площадь Свободы. – 2002. – 6 ноября. – с. 4). Кто против: предложив отмечать 7 ноября в примирении и согласии, первый президент России был движим благими побуждениями. Дескать, распри в сторону – праздник на улице. И пусть только кто-нибудь возразит против повода: стаканы-то налиты. Дань традиции, зародившейся – страшно подумать! – 85 лет назад: при штурме Зимнего, как вспоминают ветераны революции, спирт в Петрограде лился рекой. Теперь-то понятно, почему: на трезвую голову такое разве сотворишь?.. Я иногда думаю: интересно, как бы сложилась карьера увековеченных в нашем городе «борцов за народное счастье» [10] , не уйди они так рано? Той же Софьи Перовской, не будь она повешена за убийство царя. Переключилась бы, пожалуй, на большевистских лидеров – и сгинула. А если нет – получила бы от большевиков персональную пенсию и кусочек родового имения, как это было с Фигнер и Морозовым, и до глубокой старости писала бы себе мемуары. Глядишь, нашлось бы там место и упоминанию о Ставрополе, где некогда “пахло мертвечиной” [11]. Или Инессы Арманд – излечившейся нашим кумысом от туберкулеза, но не сумевшей уберечься от послереволюционной холеры. Ей бы, наверное, поручили поднимать из руин какую-нибудь фабрику, а то и целую отрасль. Или Институт марксизма-ленинизма, где впоследствии трудилась ее дочь [12]… Сложнее всего с Валентином Ингельбергом, прибывшим в Ставрополь в октябре 1918-го, сразу после отступления белочехов, и уже в марте 1919 погибшего от пули чапанника в битве под Федоровкой. Кстати, до сих пор одним из самых малоизученных краеведами персонажей в нашей истории. Нет даже даты рождения… Давным-давно, когда стали готовиться к надвигающемуся юбилею Октября, попытались собрать о нем хоть какой-то материал. Со слов вдовы Анастасии Петровны (запись от 14 февраля 1960 года хранится в Тольяттинском краеведческом музее), до приезда в Ставрополь Ингельберг жил в Петрограде с родителями и с ней. Работал электромонтером на Путиловском заводе. В большевистскую партию вступил в 1917-м. Уже в апреле вместе с путиловцами встречал «опломбированный вагон» с Лениным на Финляндском вокзале. В октябрьские дни вместе с отцом, Александром Ивановичем, «участвовал в разгроме белогвардейцев, засевших в Зимнем». А 10 ноября, когда Ленин посетил Путиловский, вступил в отряд Красной гвардии. Участвовал в разгроме отрядов Керенского и Корнилова.
Тому, кто записывал рассказ вдовы (а это, судя по всему, был местный краевед – хотя авторство не сохранилось), было недосуг исправить явные ошибки. Белогвардейцев в момент Октябрьского переворота еще не было – были части Временного правительства, Белая гвардия появилась позже. Не было и «тридцатитысячников» – а тех, кого в 1955-1958 годах послали поднимать захудалые советские колхозы, лишь с большой натяжкой можно сравнить с петроградскими продотрядчиками, под страхом смерти вытрясавшими из крестьян – невзирая на их достаток – последний хлеб для оказавшихся в кольце блокады пролетариев. Прежде всего, для себя, поскольку значительная часть награбленного шла тем, кто грабил персонально. В местную историю Ингельберг вошел как жертва «кулацких бандитов» (так и написано, между прочим, на мемориальной доске) [13]. Мало кто спорит теперь: развязанный по указанию Ленина грабеж без правил и пределов – главная причина местного крестьянского восстания, известного как “чапанка”. Не такую советскую власть хотела видеть измученная большевиками деревня. Не такой власти хотели крестьянские дети, многие из которых успели сходить в Красную гвардию, “дезертировать” и пополнить ряды восставших. Но путаница в мозгах царила невообразимая. Созданный чапанниками Ставропольский исполком обратился к населению и красноармейцам с воззванием, которое сегодня кажется наивным: «Товарищи, братья – красноармейцы! Мы, восставшие труженики, красноармейцы всего населения России, крестьяне, обращаемся к Вам и заявляем, что мы встали не против Советской власти, но встали против диктатуры засилья коммунистов – тиранов и грабителей. Мы объявляем, что советская власть остается на местах, советы не уничтожаются, но в советах должны быть выборные от населения лица, известные народу данной местности. Мы ни на шаг не отступаем от Конституции РСФСР и руководствуемся ею»… На разгром почти безоружных ставропольских чапанов губернский ревком снарядил 1-й Самарский рабочий полк и 2-ю интернациональную роту – мадьяр, вооруженных пушками и пулеметами. Всего 400 бойцов пехоты и эскадрон кавалерии из 75 клинков. Плюс – судя по докладу командира карателей Шевердина – отряд из 100 пехотинцев и 17 кавалеристов Ставропольского гарнизона «под командой тов. Румянцева», который «без особого на то приказания… повел безтактичное наступление по реке Волга на деревню Федоровка, где и потерпел поражение, одного убитым военкома тов. Ингельберга и двое раненых»… Нашлась ведь «вражеская» пуля, которая сразила питерского рабочего. Тела погибших (а их к моменту полного разгрома восставших добавилось) не хоронили до взятия мятежного Ставрополя. Лишь 14 марта 1919 года в газете «Ставропольский коммунар», которую редактировал покойный «ученик Володарского» Валентин Ингельберг, появился некролог под заголовком «От Ставропольского ревкома»: «Сегодня состоятся похороны т.т. красноармейцев и военного комиссара тов. Ингельберга, павших в бою с восставшими бандитами 9 марта при наступлении на деревню Федоровка. Вынос тел из дома Дудкина [14] в 3 часа дня. Вр. И.О. Предревкома И. Румянцев»… Только в первые дни после подавления чапанки, по официальным данным, в Ставрополе пьяными чекистами было расстреляно около 50 человек… А 20 марта в том же «Ставропольском коммунаре» некий «Соработник» (прямо так и подписано) опубликовал статью «Погиб орел». Где, в частности, упомянул маленькую, но характерную для понимания того времени и тех нравов деталь: Ингельберг называл местное население «толстокожими». Ну не рукоплескали они грабежам и убийствам, привнесенным в их мирный вековой уклад «борцами за народное счастье».
Примечания: 10. 6 ноября 1967 года тольяттинская газета «За коммунизм» сообщила о торжественном открытии мемориальных досок И. Арманд, С. Перовской, В. Баныкину. И о переименовании сразу трех улиц. К имени Баныкина на карте города добавилось имя П.С. Шлютова – «первого комиссара финансов города, узника "поезда смерти", замученного белогвардейцами» (бывшая Полевая), а Центральной улице поселка Федоровка присвоили имя Валентина Ингельберга – «первого редактора ставропольской газеты, военного комиссара, павшего смертью храбрых в жестоком бою с врагами в борьбе за народное счастье»… 11. Из письма Софьи Перовской приятельнице из г. Ставрополя Самарской губернии в Санкт-Петербург, 1872 год: «Как взглянешь вокруг, так и пахнет отовсюду мертвым, глубоким сном. Нигде не видишь мыслительной деятельной работы и жизни; и в деревнях, и в городах – всюду одинаково... Точно мёртвая тишина, которую завели раз навсегда, и она так уже и двигается по заведённому... Единственный выход из этого положения – это взяться за расшевеление этого сна и помочь личностям, вроде этих учительниц, выбиться из этого положения, а между тем для этого у меня нет ни знаний, ни умения». Подробнее о пребывании Перовской в Ставрополе здесь 12.См.: «Курорт для музы. О пребывании Инессы Арманд в Ставрополе-на-Волге» 13.Надпись на мемориальной доске, установленной в ноябре 1967 года на здании администрации поселка Федоровка (г. Тольятти, ул. Ингельберга, 91) гласит: «В селе Федоровка в марте 1919 года в бою с кулацкими бандитами погиб Валентин Александрович Ингельберг – петроградский рабочий, военный комиссар Ставропольского уезда». 14.О доме Дудкина – в моей публикации в этом же номере Релги. * А дальше было вот что. 18 марта 1919 года легендарный полководец Михаил Фрунзе сообщил Ленину о разгроме крестьянского восстания в Ставропольском, Самарском и ближайших уездах: «При подавлении движения убито, пока по неполным сведениям, не менее 1000 человек. Кроме того, расстреляно 600 главарей и кулаков. Село Усинское... сожжено совершенно». При этом Фрунзе отдавал себе отчет, что столь жестоко подавленное красными карателями “движение выросло на почве недовольствия экономическими тяготами и мероприятиями" и что “сейчас все успокоено, но, конечно, лишь наружно”…
Как докладывал в начале апреля 1919 года глава Самарской ЧК Марк Левитин «4240 повстанцев были убиты, 625 расстреляны, 6210 дезертиров и "бандитов" арестованы» («Черная книга коммунизма»). К судьбе же карателей, жестоко расправившихся с крестьянами, я вернулся впоследствии в одной из публикаций в Релге (см. «Читая Наумова» , гл. «Чужой каравай») : «Логично для той эпохи сложились их судьбы. И.о. председателя Ставропольского революционного комитета, он же начальник красноармейского гарнизона, старый большевик и (с 1924 года) член ЦК родной партии И.П. Румянцев был расстрелян своими же в 1937 году. Левитин – в 1938-м, дослужившись до должности… главного кондитера Советского Союза». Именем Румянцева, который впоследствии добавил к своим «подвигам» в Поволжье так называемые «партийные чистки» (читай – те же массовые расстрелы) на Кавказе, названа улица в Смоленске, где он успел вырасти до секретаря обкома ВКП(б)… В фонде историка и краеведа А.М. Тураева Тольяттинского управления по делам архивов хранится письмо, написанное в 1966 году одной из участниц становления коммунистического режима в Ставропольском уезде, работавшей в первые послереволюционные годы в уголовном розыске, – некой Серафимы Новиковой. Она просила совета краеведа: мол, что бы такое предпринять, чтоб именем ее двоюродного брата-красноармейца, погибшего во время чапанки, назвали улицу в Тольятти. «Правда, в то время вместе с Валей Ингельбергом более 100 гробов хоронили сразу, – оговаривается женщина. – А где это отражено и кто из нашего потомства знает об этом? – сокрушалась она. Действительно, до сих пор о «подвигах» этих карателей мало кто знает. Но сто красноармейцев и несколько тысяч крестьян – есть разница? И где же набрать улиц на всех?.. В последние годы пацифизм не приветствуется. Теперь-то, в связи с последними событиями (я, конечно, имею в виду военизированные игрища вокруг Украины, давно и вполне осознано избравшей путь независимости от всяческих «надменных соседей»),- понятно, почему так. Но при этом я не устаю «снимать шляпу» перед некоторыми редакторами, особенно провинциальных газет, которые умеют то, к чему абсолютно не способен я, – держать нос по ветру, не отклоняясь от линии партии. А теперь-то уж окончательно понятно, о какой партии речь – о партии войны. Причем, самой худшей ее разновидности – войны гражданской... Заодно, «как бы чего не вышло», не прокатывают и «несвоевременные» мысли о самой что ни на есть (в классическом ленинском понимании) справедливой и освободительной, Великой Отечественной войне. Пример? Легко. За последние несколько лет я не раз сталкивался с «военной» цензурой, когда писал вещи, еще десять лет назад ничуть не настораживающие даже самых осторожных редакторов. Так, два с половиной года назад в последний момент было снято с публикации запланированное на первую полосу эссе к 9 мая, на мой взгляд, совершенно милое и безобидное. Судите сами. Спасибо за Победу! Почему-то День Победы мне с детства представлялся сугубо семейным праздником. И именно праздником, потому что из моих родственников по прямой линии, хоть и воевали четверо, никто не погиб. Нам повезло. А другим? Если, думал я, на фронтах Великой Отечественной войны полегли кормильцы, причем в иных семьях – все до последнего, самого меньшого; если деды, отцы, братья остались только на фотографиях – навеки молодыми, жить да жить… какой же это праздник? И как можно с таким тяжелым грузом утрат предаваться всенародному ликованию и веселью? Ладно, сами ветераны. Те, кто вернулся с той жесточайшей войны, еще могут считать 9 мая личным праздником, хоть и «со слезами на глазах» в память о своих погибших друзьях-однополчанах, о тех же дедах, отцах, братьях. Но подлинных фронтовиков осталось совсем мало, и еще каких-то два-три юбилея Победы – и вовсе никого не будет. Останутся только их портреты и воспоминания, если дети-внуки успели записать. И совсем некому будет авторитетно осадить тех, кто пытается представить ту жуткую общечеловеческую трагедию, которой была Вторая мировая война, этакой веселой, разухабистой «войнушкой». Из всех лозунгов к 9 мая мне больше всего нравится «Спасибо деду за Победу». Низкий поклон всем дедам – и своим, и чужим, и оставшимся там, в вечности, и вернувшимся «всем смертям назло». Их настрадавшимся женам и вдовам, сумевшим вытянуть, выучить, определить в жизни детей войны – наших отцов и матерей. И всё, пожалуй, больше некого благодарить. Не вождей же. Простые, обычные люди, выстрадавшие, огорившие (есть такое русское слово) победу в кровопролитнейшей из войн, достойны благодарности и светлой памяти. Так давайте отметим очередную годовщину с достоинством. Без глупостей и пошлостей вроде «можем повторить» и «на Берлин!». После снятия этого материала «человек разумный» бросил бы даже делать попытки затрагивать столь чувствительные для пуганых редакторов темы. Но я в этом смысле необучаемый, и, знаете, что-то из написанного все же было опубликовано. Выдержками из такого, недавнего своего эссе к Дню героев Отечества я, пожалуй, и закончу этот выпуск в рамках авторского проекта «ЗНАКИ ДАВНОСТИ»: * Никто не забыт (Ставрополь-на-Волге. – 2021. – 7 дек.) «Нас, мальчишек шестидесятых-семидесятых, воспитанных на классных часах мужества, зарницах, линейках, смотрах строя и песни и встречах с еще бодрыми ветеранами Великой Отечественной, не нужно было учить любить родину. Любили преданно и безоговорочно. А мне ведь досталось быть знаменосцем школьной пионерской дружины – и в самые торжественные и пронзительные моменты ни один мускул не должен был дрогнуть на мальчишеском лице, когда к микрофону выходил ветеран в полном «иконостасе». И начиналось: «Ржев… Сталинград… Курск…Берлин…» И имена погибших друзей-однополчан… Как нас учили, у знамени нужно было стоять не шелохнувшись, но мои ассистентки Роза и Вита – крепкие, в общем-то, девчонки – не всегда выдерживали это испытание. Помню, и сам готов был разреветься, когда по радио повторяли полувековой давности песню из фильма «Офицеры»: «От героев былых времен не осталось порой имен…» А ведь там еще подразумевалась и гражданская война, которую, ко всему прочему, учителя почему-то требовали писать с заглавной буквы...»
_____________________
© Мельник Сергей Георгиевич
|
       
|
