Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Культура
Харуки Мураками в круге чтения россиян
(№4 [394] 07.04.2022)
Автор: Дмитрий Пэн
Дмитрий Пэн

ПРОДОЛЖАЯ ДИАЛОГИ ПЕРВОГО ВСЕРОССИЙСКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ФЕСТИВАЛЯ ФЕСТИВАЛЕЙ

Второй после Ясунари Кавабаты?  

Об этом японском прозаике, книги которого начали активно публиковаться в России с конца девяностых годов прошлого века, порой пишут как о вечном претенденте на Нобелевскую премию.  Мураками Харуки (1949, Япония, Киото) – сын преподавателей японской литературы, внук буддистского священника, необычайно плодовитый автор. Он имеет  шанс стать не только лауреатом престижной  мировой премии по литературе, но и стать у врат вечности настоятелем храма своего имени. В произведениях Харуки Мураками много мистического и таинственного. Книги Харуки Мураками необычайно популярны и не залеживаются на полках книжных магазинов, ведь, что важно для религии, они несут в себе  не только идею человеческой судьбы, но и соотнесённые с ней представления о человеческом «я» и обществе. Будет ли это именно буддистский храм или храм новой литературной секты? Об этом нам со временем, можно надеяться, расскажут не только эссеисты и критики, но и культурологи и религиоведы. Мы ограничимся лишь задачами собственно эссеистики познакомить с общим впечатлением об авторе и его книгах.

Харуки Мураками успешно соединяет авантюрную и лирическую линии в своей прозе. Заявленные Ясунари Кавабатой на правах своеобразного литературного компаса в его нобелевской лекции «Красотой Японии рождённый» (1968), они знакомы европейскому читателю на примере Мурасаки Сикибу (978-1016) и Сэй-Сёнагон. (966- …)  «Гэндзи-Моноготари» (1001-1016),  Мурасаки Сикибу «Записки у изголовья» (ХI) Сэй-Сёнагон – литература светская, прямо скажем, связанных с высшим светским обществом кругов элитарных. 

 Похождения блистательного принца (Гэндзи-Моноготари») и дневниковые заметки  знатной, но происходящей из захудалого рода придворной дамы, покидающей двор после смерти умершей при родах императрицы и ведущей дневник в глубокой провинциальной тиши, –компас на века. Два полюса, на которые показал европейцам   литературный компас Ясунари Кавабаты – входят с веками в круг чтения всех образованных японцев на правах литературных памятников и образцов стиля жизни, самой психологии, склада души  и манер поведения представителей элиты нашего ближайшего соседа – самого загадочного из азиатских народов. 

Разумеется, литературная карта страны восходящего солнца не исчерпывается двумя именами и заданными ими векторами для творчества и вдохновения. Во-первых, фольклор – это важнейший, собственно народный круг общественной жизни и культуры общества. Натуралистическая литература, с её демократизмом, не столько связана с фольклором, сколько выступает в роли фольклора, непосредственно существуя в периодике и неся в себе, в самой своей динамике, периодичность календарно-обрядового цикла природы и человека как её части. И литературе Японии, да и других стран, сколь бы ни были высоки элитарные ориентиры, им можно найти той или иной силы пограничное влияние в литературе натуралистической и даже непосредственно в фольклоре. Так, тонкий душевный склад персонажей Харуки Мураками, который и делает их интересными для участия в событийных, собственно повествовательных сюжетах, несёт в себе саму возможность участия таких персонажах не только в связях разного общественного уровня, но и в их доступности для наблюдения зрителям, читателям. Дневники, записки, телефонные разговоры и даже внутренние диалоги и монологи – открывают широкий простор не только для наблюдения живописуемых событий, но и даже погружения в них. Создаются драматические эффекты присутствия, намечаются ситуации драматических конфликтов, сами коммуникации персонажей становятся драмой и авантюрой.

Так ужасный мир Акутагавы Рюноске даёт себя знать в самих отношениях персонажей, не оставляет и саму обыденную жизнь, сколько бы ни углублялся персонаж в недра своего «я», сколько бы ни отдавался потокам жизни и всех её событий. Всегда чувствуется традиционная  иерархичность и даже кастовость восточного общества, сколь бы современным и даже европеизированным, оно не представлялось внешне.

Харуки Мураками – интересный и оригинальный автор, он плодотворен и для традиционного одиноко чтения, допустим, в аллеях парка и на экзотическом -гостиничном отдыхе, и для чтения семейного, но требует определённой готовности для самого чтения и бесед о нём. Думается, круг читателей здесь – это люди с высшим образованием за плечами и в будущем, специалисты в своих областях, гуманитарии, прежде всего. 

Так, «Слушай песню ветра» (1979), «Норвежский лес» (1987) и «Джазовые портреты» (2001) смело ввёл в круг своего чтения российский писатель, один из ярчайших представителей современной российской интеллектуально-артистической прозы Салават Вахитов. В творчестве этого потенциального Нобелевского лауреата по литературе, Салавата Вахитова заинтересовали,  прежде всего, джазовые музыкальные темы  японца.

Достойный пример российского собрата по союзу писателей и побудил вашего покорного слугу-эссеиста, дорогие читатели, отправиться холодным, но зато весенним солнечным деньком  в поход по библиотекам и книжным магазинчикам  маленького степного городка на севере Крыма на поиски произведений Харуми Мураками. И вот уже сегодня, спустя парочку таких же  денёчков, по погоде скорее осенних, чем весенних прочтены две книги современного японского классика, можно делиться впечатлениями. На календаре 18 марта, с улицы доносятся в моё окошко на втором  этаже дома по улице Нестерова праздничные звуки празднования воссоединения Крыма и России. От меня и родная «Ясная поляна» далеко.  «Лотос» тоже не чужой, но до его высот не дотянешься. Что уж говорить о Швеции с Норвегией. Они хоть и близко, да не от меня, а от мамочкиного Тарту. В 1631-м году в городе  Тарту основал знаменитый своим воинским искусством шведский король Карл Густав университет. У всемирно известных научному миру литературных гуру из этого университета  Юрия Лотмана и Бориса Егорова училась моя  мамочка. Но ни мамочка моя, ни я к динамиту никакого отношения не имели и не будут иметь, так что знакомлюсь я с творчеством Харуми Мураками именно как эссеист, который читал и комментировал книги Салавата Вахитова. А нас с Салаватом Вахитовым познакомила в 2016-м году на Первом всероссийском литературном фестивале фестивалей Светлана Василенко. Проводился фестиваль  в Алуште, где организовала его издатель  и поэтесса Маргарита Аль. Светлана Владимировна гуру российской прозы, при её участии и состоялась наша встреча с прозаиком из Уфы Салаватом Вахитовым. Творчество Салавата Вахитова и побудило меня заинтересоваться японским прозаиком, прочесть хоть несколько его книг и  не столько подумать  над влияниями японской словесности на российскую, сколько продемонстрировать саму возможность российского осмысления российским читателем современной японской литературы.  

ЧИТАЯ РАССКАЗЫ ИЗ ОДНОГО СБОРНИКА ХАРУКИ МУРАКАМИ 

«Призраки Лексингтона»  (1996)

В этом, одном из самых известных, если верить аннотации издательства, рассказы девяностых годов объединены с написанным в первом своём варианте рассказом предыдущего десятилетия. Этот рассказ 1983-го года был переработан за год до своего вхождения в сборник 1996-го года и представляет собой, как уверяет нас автор, самостоятельное произведение. В книге он непроизвольно композиционно выделен. Во-первых, опубликованный последним в общем корпусе текстов из семи рассказов, он имеет предпосланное себе предисловие, а сразу после него следует общее послесловие ко всей книге. В таком композиционном обрамлении он смотрится самостоятельным текстом, который мог  быть издан и отдельной книгой. К тому же ему предшествует шестой по порядку следования рассказ под названием «Седьмой», а собственно седьмое место занимает интересующий нас именно сейчас рассказ, который мы и собираемся комментировать и анализировать. Называется этот интересующий нас рассказ «Слепая ива и спящая девушка». На наш взгляд, «Слепая ива и спящая девушка» – самый японский по своему содержанию:  его действие происходит не просто  в Японии, а именно там, где был организован творческий вечер прозаика, что и заставило Харуми Мураками переработать первоначальный текст 1983-го года, в этот рассказ входит пересказанная его повествователем поэма местной больной девушки.  Этот пересказ и даёт название рассказу. Девушка, лёжа в больнице, сочиняет поэму, иллюстрацию к которой и показывает двум навестившим её приятелям: на поросшим слепыми ивами холме стоит дом, в котором спит девушка, которой муха, заносит в ухо отраву – пыльцу слепых ив, спасти эту спящую девушку поднимается на холм юноша. Вот такая история. А, ни слова не говоря об этом, но лишь вспоминая всё это в деталях, герой-повествователь, едет в больницу и возвращается из неё, сопровождая своего младшего двоюродного брата к врачу. Дорога и осмотр у врача занимает несколько часов. Поездка, ожидание автобуса и составляют основное действие рассказа, в котором сердцевина – предмет воспоминаний повествователя и его младшего двоюродного брата, молодого мужчины и 14-летнего школьника. Основное действие занимает около двух часов ожидания автобуса в больницу, ожидания в больничной столовой мальчика с осмотра, ожидание у больничной остановки  обратного автобуса. От посадки до посадки – около двух часов  ожидания. 

Рассказ – диалогичен по отношению к западной культуре, прежде всего американской. Вспомните героя Сэлинджера «Над пропастью во ржи», который пишет сочинение о бейсбольной перчатке - именно от удара бейсбольной биты и начинается болезнь мальчика. В столовой братья говорят об американском вестерне. В вестернах сама поэтика жанра предполагает необычайную насыщенность действием, событиями, а в рассказе Мураками ожидание автобуса в больницу начинается в двадцать минут одиннадцатого, а ожидание возвращения мальчика в столовую после осмотра у врача завершается в двенадцать двадцать. В столовой всего одной фразе из вестерна братья тоже уделяют совсем немного, ну, максимум, пару минут, но она не столь значима в структуре повествования, сколько просьба мальчика  прямо в столовой посмотреть ему  в ухо. Глядя в ушную раковину мальчика, старший брат представляет ухо девушки из поэмы и с рисунка подруги своей приятельницы. Традиционно много пишущий в своих книгах о джазе, автор здесь приглашает нас именно в мир молчания, ожидания. Даже номер автобуса, который ждут у больницы,  несёт в себе образ скорее зрения, очков на носу – 28. Да и в самом ожидании – диалог. Вспомните классическую новеллу О. Генри из его книги «Огни большого города» (1908). Само основное действие у японского новеллиста ответная реплика новеллисту американскому. У американского автора ждёт автомобиль, а даже не шофёр, хотя и его  имена упоминаются. У японского – люди полны ожидания и они соединены не раскрывающейся в развязке забавной ложью интриги, а глубоким общим сочувствием друг к другу. Здесь не спор, а диалог двух культур (стремится ввысь американская культура и углубляется японская, стремительна американская культура и замедленна японская), и уж затем двух новеллистов, американского и японского. Социология человека – это с американской стороны диалога, морфология человека  - с японской стороны. Автор – японец, человек востока, но ищет признания этот человек востока и на западе. Запад и восток интересуют его в равной степени.           

Страшны ли они вообще, эти призраки?

Тема диалога западной и восточной культур  проходит и через рассказы «Призраки Лексингтона» (1996), «Молчание» (1991), «Тони Такия» (1993). Можно предположить, что она характерна для творчества Харуки Мураками в целом. Но всё-таки географическими проблемами культур творчество этого крупнейшего прозаика современности не исчерпывается, не исчерпывается оно заявленной эссеистом проблематикой и в рассказах книги «Призраки Лексингтона». Даже в тех, где диалог Востока и Запада очевиден. 

Чисто английская история рассказана японцем, который решил не проявлять излишнее любопытство и ограничиться лишь слуховым восприятием звуков музыки и веселья праздного общества призраков. Важно не то, что действие рассказа происходит именно в Англии, а то, что сам мир видящих призраков и становящихся призраками людей по самой своей природе эфемерен, уходит в прошлое и остаётся в нём, теряя способность даже пробуждать интерес к себе настоящего. Такова идея рассказа, который даёт сборнику своё название.

Кошмары именно таковы, каковыми мы их себе представляем, Но скорее они беспомощны в своём любопытстве к миру людей, а те жестоки и кровожадны по отношению к ним в своих страхах. Наши страхи страшнее нас самих – вот, в чём проблема рассказа  «Зелёный зверь» (1991). 

А ледяной человек, женой которого становится жительница Токио, не имеет национальности, не важна национальность и для него. Тепло и холод не имеют национальности. Лёд – это просто метафора замедленности, обыденной жизни, её обращённости в прошлое (1991).

Скорость, сила, внезапность – качества стихии, они губительны для человека, чья жизнь так хрупка по сравнению с природой и обречена в своём размеренно счастливом бытии на понятные и послушные им механизмы. В рассказе «Седьмой» (1996) человек ближе к технике, чем к природе. Сама встреча с ней несёт в себе гибель людям и способна навсегда остаться глубокой душевной раной. Здесь в самом повествовании нет эффектных решений. Автор часто подчёркнуто прост и незамысловат даже в фантастике, но он становится близок читателя именно обычностью, незамысловатостью разговора  о людях, каждый из которых, как убеждён Харуки Мураками, интересен именно  своим  неинтересным существованием.

ЧИТАЯ ОДИН РОМАН ХАРУКИ МУРАКАМИ

 «Мой  любимый sputnik» (1999)

Завязка этого романа построена на чисто лингвистическом явлении, так называемой паронимии, путанице внешне сходных слов, тех, что в практике речи именуют, обходясь без замысловатой терминологии («пара» – рядом, «онима» – имена), «ложными друзьями переводчика». На собеседовании с ищущей заработка Сумирэ, 22-летней студенткой,  частный институт в Токио, Мюу, независимая деловая особа старше претендентки на вакантное место в её бизнесе, принимает слово «битник» за слово «спутник». Так начинается их уже неформальное знакомство.  Сумирэ – «неисправимый романтик», мечтающий написать роман (оставляет для этого частный институт в Токио). Мюу – независимая деловая особа старше на 17 лет. В отличие от Сумирэ она кореянка, которая в Японии родилась, оставляет фортепьянное искусство для бизнеса (организация гастролей исполнителей классической музыки и сбыта в японские ресторанчики вин из Франции). Так вначале первым было слово. Именно слово дало первооснову для развёртывания дальнейшего повествования. Увлечённая Джеком Керуаком Сумирэ предпочитает стать чуть больше, чем слугой, а не впасть в нищету. Всё-таки она немного компаньонка, делит стол и кров, а со временем и постель со своей патронессой, которую искренне любит. Элитарные позиции в жизни даются дорогой ценой и, разделяя образ жизни, внешний стиль, хоть и в разных ролях, невольно  меняешься и в самом своём существе. Когда-то Мую поседела за одну ночь. Возможно, это был своеобразный обряд инициации, вхождения в свою не просто социальную роль, но в само своё биологическое, социальное амплуа. Теперь такое происходит и с Сумирэ. Она становится полноправной представительницей людей своей стаи. Не будем вдаваться в подробности пересказа содержания. Одним словом, она выходит на свою орбиту, а может, просто выпадает в осадок. Кто знает? Исчезнув при таинственных обстоятельствах, она неожиданно звонит своему приятелю по институту, но звонок прерывается и не возобновляется. Неожиданно такси с  этим скучным  «занудой» обходит  в потоке машин  «ягуар» с Мюу, жесткое, волевое лицо, сосредоточенный взгляд вдаль, абсолютно прямая посадка – образ целеустремлённой хозяйки судеб и жизней. Возможно, такой хозяйкой жизни станет и Сумирэ, но это уже домыслы эссеиста… 

Кто и кого любит в романе?

Наверное, на этот вопрос невозможно ответить. Скорее всего, никто никого, но все друг без друга не могут, однако прямо о любви автор говорит в связи с чувством повествователя к Сусмирэ и Сумирэ к Мюу. По роману можно составить представление о стиле и образе  жизни  японских любителей всемирных удовольствий, гедонистах в дамской вариации повес-плэйбоев. Но всё-таки мы здесь имеем дело не с любовным романом, а  с элитарной вариацией «Судьбы человека» – романом судеб. «Волхв» Джона Фаулза здесь ближе, чем, к примеру, «Анна Каренина» Льва Толстого и «Бесы» Фёдора Достоевского. «Судьба человека» – это, разумеется, сказано эссеистом с иронией. Здесь много эксперимента, психологической и даже психиатрической лаборатории, но нет природной и народной силы в их эпическом размахе, в их подкупающей силе.  Если автор и завоюет искомые высоты, то благодаря лирическим страницам, а не общему строю своего постмодернистского повествования. Но, всё-таки главное в романе – любовь. Любовь автора к человеку и к людям, к японцам и корейцам, ищущим своё место в мире Запада и Востока.    

___________________ 

© Пэн Дмитрий Баохуанович

Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum