Сюгоро Ямамото (1903-1967) упоминается специалистами и знатоками японской литературы с эпитетом «известный», но в общих популярных литературных справочниках его не найти, нужно заглянуть в специальные книги по Японии. Известен этот следующий традиции натуральной школы прозаик благодаря кинематографу, прежде всего гениальному маэстро Акире Куросаве (1910-1998).

В ноябре 1970-го года гениальный режиссёр развеял слухи о своей болезни и творческом кризисе премьерой (31 октября) фильма, всего за 28 дней поставленного по сценарию, написанному всего за несколько дней. Это был «Додескаден» («Под стук трамвайных колёс»). Фильм стал результатом многолетнего увлечения кинематографиста творчеством Сюгоро Ямамото, по роману которого «Город без времён года» (сценарий А. К. Хидэо Огуни, Синобу Хасимото) и была  произведена лента кинокомпанией «Четыре всадника». В фильме участвовали: операторы Такао Сайто, Такамити Фукудзава, звукооператор  Фумио Яногути, композитор Тору Такэмицу, художники Йосиро и Синобу Мураки. Среди актёров в ролях  не ищите мудрого и обаятельного Тосиро Мифунэ. Этого любимого актёра Акиры Куросавы  здесь  нет.  В советском прокате лента, получившая Специальный приз советских кинематографистов, появилась в 1972 году.

Почти пять лет молчания, которое заострили и драматизировали неосуществленные замыслы в Голливуде, было прервано появлением настоящего шедевра. Но, к сожалению, шлейф слухов сопровождал этот шедевр не беспочвенно. Шедевр обошёлся гениальному режиссёру не дёшево, ох, как он был не дёшев, этот шедевр. И не только для одного Куросавы, но и для его настоящих друзей. Вынужденный пойти на расторжение контракта с Голливудом, японский режиссёр был обязан выплатить американцам огромную неустойку. В результате свобода тоже оказалась отнюдь не бесплатной. Для того, чтобы приступить к съёмкам новой своей картины, ему пришлось заложить, фактически продать свой дом. Прокат снятого фильма не окупил рискованной финансовой операции, на которую мастер кино пошёл для создания своего детища. Куросава, в прямом смысле слова, оказался на дне. След этой ситуации – жуткие шрамы после многократного покушения на самоубийство всё-таки спасённого друзьями и врачами мастера кино. Вот чем стал для самого режиссёра ритм-мотив снятого им фильма «Додескаден». «Додескаден» – это звукоподражательное  словечко. Именно словечко «додескаден» повторяется мальчиком, мнящим себя водителем трамвая.  

Куросава признавал взаимосвязь нового фильма со своей экранизацией пьесы Горького «На дне» (1957). И даже называл «Додекаден» вариантом «На дне». Вспоминая образ Рокутяна, безумного, как считается, уличного мальчика, представляющего, что он ведёт трамвай, можно смело предположить, что и фильм Акиры Куросавы «Идиот» (1951) по роману Ф.М. Достоевского не мог не оказать влияния на новую ленту, прерывающую в 1970-м году многолетнюю паузу. Действие «Додескадена»  сжато в отрезок времени вне связи с романом, и это время можно назвать одним словом «современность», уточнить в том смысле, который использовал Ф. М. Достоевский, утверждая в спорах об искусстве, что современность – это подлинная художественность, исходя из принципа: «Что художественно, то и современно!» В подобном обобщённом смысле и была представлена лента в серии «Мастера зарубежного кино» составителем сборника документов и материалов «Акира Куросав» (М.: «Искусство», 1977. - 282с.) Л. Завьяловой: «Додескаден» – воображаемый трамвай под названием «кино» (Указанный источник, с. 225)». Но даже в этот солидный академический компендиум история с многократным покушением на самоубийство не вошла. Шокирующие  суицидальные подробности творческой истории «Додескадена»  просочились лишь в газеты.

Главной редакцией восточной литературы издательства «Наука» в переводе Б. В. Раскина с предисловием Т. П. Григорьевой  в 1980–м была  издана 184-страничная книга  Сюгоро Ямамото «Рассказы», которая объединила в себе два сборника этого автора  – «Рассказы голубой плоскодонки» и «Улица без сезонов». В её составе есть и новелла Ямамото «Бежит по нашей улице трамвай (стр. 27–38 указ. изд.)».  Концепция издания экзистенциалистская, но она позволяет взглянуть на роман в его эмбрионе, что проделывал ещё знаменитый друг Чарльза Дарвина, изучая в дородовой истории эмбриона эволюцию кур и петухов как биологического вида, проще говоря, с умом поедая яйца. Методика общеизвестна всем, имеющим образование не выше среднего. Не грех и воспользоваться, не впадая, как говорится в грех редукционизма и механицизма, особенно учитывая, что лучше нюхать сыр, чем самого себя уподоблять сыру. Это ещё ученики Жана Поля Сартра благодарные понимали, не говоря о великом ученике Зигмунда Фрейда Сальвадоре Дали, который даже Иисуса Христа уподоблял не чему-нибудь и кому-нибудь, а именно сыру, уж до чего витиеватой и метафорической проповедью католицизма отличался этот верный христианин и послушный богу и папе в своих экстравагантностях католик! Дзенские патриархи могут ему только позавидовать!

И здесь эссеист, дорогие мои читатели сего эссе, позволит накануне 100-летия Юрия Михайловича Лотмана, исповедующий учение Клода Левин-Стросса в его самой обаятельной вариации Юрия Михайловича Лотмана и Бориса Фёдоровича Егорова, воспользоваться задекларированной в родной «Релге» своей структурно-сюрреалистической методологией. Сконцентрируем своё внимание на образах рассказа Сюгоро Ямамото, дав волю ассоциациям в их сюрреалистической смелости.

Трамвай – это, пожалуй, главный, а не просто «заглавный» образ! История кино для критика-эссеиста  есть не что иное, как история его личных просмотров, хочет ли он того или нет, здесь он не в силах что-либо изменить. Эссеист не киновед! Успел, что-то увидеть в кинозале, а что-то не успел, прошло мимо, даже незамеченным. И жизнь эссеиста, о ней ведь тоже можно сказать словами поэта: «Жизнь моя – кинематограф…» Можно, конечно, горестно пошутить на словечком «просмотреть», его энантиосемия, то есть переход одного из значений слова в его противоположность, теоретически позволяет. Да, лексико-семантические варианты слова способны образовать и антонимические пары! Просмотреть в премьерном престижном зале и просмотреть, в смысле не увидеть даже на афише, даже пролистывая журналы и книги, – вот и пример такой энантиосемии, дающей простор личным сюжетным поворотам в жизни-кинематографе как комическим, так и мягко говоря, печальным. Но не будем давать волю воображению на ниве теорий, да ещё и науки о науках в компании с их величеством терминологией. Ограничимся личными ассоциациями. Каждый из нас, любящих кино и берущихся за перо эссеиста, на такие ассоциации вправе.

  Если говорить об экранной истории, то эссеисту вспоминается финал «Рабы любви» Никиты Михалкова, ленты давним отрочеством увиденной в Крыму, в Джанкое. Вагончик, бегущий через туман, скачущие в тумане за вагончиком всадники и  расширенные глаза Елены Соловей в заглавной роли ленты. Расширенные от смеси удивления и ужаса. Кадр с лошадиной и трамвайной одновременно мизансценой – кинематографическая метафора любви, отнюдь не платонической, воспользуемся  эвфемизмом. Прошли годы и ваш покорный слуга, любезные читатели сего эссе, даже прожил несколько лет в общежитии трамвайно-троллейбусного управления одного из городов. Эти несколько лет – особое кино с множеством продолжений… Сериал! А задолго до этих запоминающихся лет сочинил и написал «Поэму о городском трамвае», было и такое в студенческом отрочестве эссеиста. И трамвайные пути не раз проходили через улицы, на которых бывал и живал эссеист, любезные читатели сего эссе.

Многое вспоминается из того, что увидел на этих путях. Ну, а те, кто бывал в Крыму, знают, что от столицы полуострова до Ялты, почти по всему южному берегу можно на троллейбусе ехать, а троллейбус, он ведь братец трамваю не чета его сестричке электричке, которую крымчане прозвали электрихой и которая уж до города-праздника Ялты не добегает. Увы, и в российской поэтической лирике времён, которые не выбирают, образ трамвая – это образ, ассоциированный с безысходностью, почти с абсурдом, а в антологии «Лёд» это распространится и на прозу. У Владимира Коробова в его книге «Сад метаморфоз» (М.: СРП, 2008, с. 40) появляется и обобщённый образ целого литературного поколения, представителя которого, «не протрезвев от повальной попойки, вскочили случайно в трамвай перестройки». Перестройку и гласность принимаю, но и представители целого поколения не посочувствовать не могу.

Вспоминается, конечно, и то, что не увидел. Таковы уж таинственные «механизмы» и «организмы» памяти. Но вернёмся к японцу, которым вдохновился Акира Куросава, а то ведь тропинки памяти затейливы, далеко могут завести.

Мальчик Рокутян, повторяющий ономатопею  (звукоподражание) «додескаден», по условиям новеллы «Бежит по нашей улице трамвай» горожанами воспринимается как безумец. Врачи-специалисты из этой новеллы его таковым не признают, а когда его мать, мечтающая о настоящем молитвенном барабане, пользуясь игрушечным, только собирается приняться за молитву и попросить разума для сына у Бога, Рокутян её опережает. Он сам первый просит Бога вернуть разум его матери. Художественный мир творит автор. Улица без сезонов и её жители таковы, какими их создал, изобразил, какими вывел в своё повествование, представил в самой коммуникации, в слове автор. Мы не вправе что-либо менять, навязывать Сюгоро Ямамото. Что создано, то уже создано. Литература не Перестройка. Увы, увы, увы…               

Для нас, читателей, важно, что изображённый типаж не злодей и, судя по всему, даже нечаянно, случайно, по недосмотру какого-либо зла не причиняет и причинить  не может. Он никого не насилует, не убивает, не грабит, даже просто не обижает. Никому ничем не мешая, он всего лишь играет со своим воображением. Вот такой маленький чудак встречается на улице без сезонов. Особенности мужского туннельного зрения и социальной организации психики могут нас, мужчин, заставить посочувствовать этому мальчугану, отнестись, что называется, с пониманием. Ну, а читательниц, думается, причуды Рокутяна способны, как говорится, и разжалобить.

Есть, однако, у Сюгоро Ямомото и другой рассказ. Он поначалу способен вызвать и удивление, шок. Это «Уродина». Новелла о девочке. Героиня новеллы воспитывается в семье своей тёти, жены бедного школьного учителя. Родная её мать – скопидомка, хоть и жена богатея-бизнесмена, дочь свою почти не навещает, называя обидным словом «уродина». Так бедную девочку-подростка и дразнят уличные дети.  К довершенью этих несчастий муж тёти ещё и обесчещивает несчастную. Это приводит к психологически парадоксальным в своих  шокирующих подробностях и мотивах последствиям. «Уродина» бросается с украденным в рыбной лавке ножом на мальчика-рассыльника из винной лавки и едва ли не смертельно ранит его, а ведь он не принимал участия в настоящей травли «уродины», которую развязали другие дети, «уродине» сочувствовал, а безжалостных сверстников не поддерживал. Сама «уродина» объяснила свой поступок тем, что хотела умереть, но не могла перенести, что мальчик-рассыльный забудет её, как только она умрёт. Новелла завершается тем, что «уродина» просит прощения у мальчика, которого едва не убила.  Такие вот превратности любви и не для женской прозы, так сказать,  и не  для мужской прозы. Это из области метаморфоз «основных инстинктов» и «империй страсти» для любителей предаваться скорее психологическим анализам, чем углубляться в японские традиции русской натуральной школы. 

А вот в новелле «Уточка» привычные стереотипы восстанавливаются. Агрессивный подросток, которому ненавидимые им учителя даже оплачивают дорогу, давая возможность получить образование в другой школе, в юности, жестоко избивает и свою жену. Но после одного особо жестокого избиения меняется и становится даже трогательно заботливым мужем, нося свою искалеченную жену в женскую баню. Уточки – один из дальневосточных символов нежно любящих друг друга супругов. Это объясняет художественный смысл названия новеллы «Уточки». 

Сюгоро Ямамото – киногеничный автор. Ясно понимаешь это и то, что же именно увлекло в прозаике Сюгоро Ямамото режиссёра кино Акиру Курросаву, когда читаешь новеллу «Дом с бассейном». Герои новеллы сорокалетний нищий и его сын лет шести. Они ютятся в крохотной лачужке и питаются отбросами, которые им иногда подают в бедняцких харчевнях. В пути по добыче этих жалких объедков мальчик иногда становится жертвой издевательств подростков-хулиганов и огромного мордатого пса, за угрожающим оскалом которого скрывается трусливая и подленькая собачья натура. Мерзкие хулиганы и пёс стоят друг друга, но мальчику от этого не легче.  В конце новеллы мальчик умрёт от нищеты и голода после отравления отбросами  скумбрии. Это история полной беспредельной безысходности, но на протяжении всей новеллы герои мечтают о доме с бассейном, представляя и обсуждая его во всех архитектурных подробностях. Завершается новелла состоящая из жанровых сценок, передающих сюжет, монологом отца на свежей могилке сына, продолжающего в разговоре со своим только что похороненным ребёнком абсурдный рассказ о доме их мечты. У его ног скулит щенок, дрожащий от своих собачьих невзгод, он словно взывает к человеческой жалости. 

       В череде разноплановых мизансцен, сменяющих друг друга, своей почти прямо декларируемой эстетикой кино обращают на себя внимание рассуждения героя о крайней чувствительности японцев к контрастам теней и света. Такой, осознанный, кинематографизм Сюгоро Ямамото, наверное, не мог не привлечь внимания к творчеству автора «Улицы без сезонов» и «Города без времён года»  Акиры Куросавы. Может быть и и скрыто полемически, ведь  «Додескаден» был его первым цветным фильмом. Для  этого павильонного фильма он даже сам, собственноручно специально раскрашивал декорации. Внимание режиссёра к творчеству экранизируемого автора всегда, думается, шире взгляда на одну новеллу, один сюжет, которые вовсе не обязательны для факта самой осуществлённой экранизации.

Стремление к высокому, прекрасному, которое открывает  и утверждает  японский прозаик, а за ним и японский режиссёр, в горьковской традиции изображения «дна» жизни. Следует ли этой традиции другой японский прозаик, лауреат Нобелевской премии Ясунари Кавабата. Нет, этот отстаивающий свою национальную самобытность японский гений ближе к полемике, но традиции эти в национальной японской литературе столь сильны, что самобытный японский гений прозы не может удержаться от пробы диалога в чисто японском стиле. Именно такое  скрытое за парадоксами художественной образности приглашение к диалогу можно увидеть в университетских  лекциях «Существование и открытие красоты», прочитанных    Ясунари Кавабатой в Гонолулу (май 1969). Настоящего художника слова просто невозможно пересказывать и комментировать. Для наглядности просто позволим себе цитату из сборника «И была любовь, и была ненависть», составленного Т.П. Григорьевой для главной редакции восточной литературы изд-ва «Наука». Лекции, прочитанные Кавабатой в Гонолулу (май 1969-го), завершают этот 296-страничный сборник 1975-го года,   их можно считать эстетическим итогом, выводимым составителем. … сколько раз по утрам я любовался красотой игры утреннего солнца на стаканах, расставленных по длинному столу, что стоит в углу ресторана-террасы на берегу моря. Нигде я не видел такого сверкания обыкновенных стаканов: ни в Ницце, ни в Каннах на южном берегу Франции, ни на полуострове Сорренто в Южной Италии, где так же ясен и прозрачен солнечный свет и так де ярко искрится море. Думаю, что утреннее сверкание стаканов в ресторане отеля «Кахала Хилтон» навсегда останется в моём сердце как чистый символ Гавайев, прозванных райской землёй вечного лета, или символ яркого  гонолулского солнца, ясного неба, прозрачной морской воды и зелёных деревьев. Стаканы, перевёрнутые вверх дном, стоят в строгом порядке, как будто на параде. Одни побольше, другие поменьше, составлены по два и по три. Они так близко прижаты друг к другу, что их поверхность сливается. Естественно, стаканы не целиком освещены лучами утреннего солнца – они перевёрнуты вверх дном, и потому только грани донышка излучают сияние и искрятся, как алмазы. Интересно, сколько их здесь? Наверное, две, или три сотни. Не все донышки светятся одинаково, но у большинства одни и те же точки  сверкают, как звёзды. Ряды стаканов образуют причудливые гирлянды светящихся точек.

Присмотревшись к мерцанию света на гранях дна, я обнаружил, что свет проникает и внутрь стаканов. Он сияет там не так ярко, как на гранях дна, более тусклый, мягкий. Слово «мягкий» в японском понимании, наверное, не подходит к яркому гавайскому солнцу, но в отличие от сверкающих на гранях дна точек этот свет растекается действительно мягко. Два сияния, но каждое по-своему чисто и прекрасно. …  …на стаканах со льдом и водой, стоящих на столиках посетителей, также шевелится утренний свет. Не присмотришься – и не узнаешь источника чистой красоты». («И была любовь, и была ненависть. Сборник рассказов японских писателей ХХ века». - М.: Наука, 1975, - С. 249-250.) Прекрасный перевод лекции Кавабаты, сделанный самой составительницей сборника! К такому переводу из такой лекции трудно что-либо добавить. 

Этой цитатой автор предлагаемого вашему вниманию эссе и завершает свой разговор, который намеревался ограничить одним Сюгоро Ямамото. Но так уж получилось, что речь одним Сюгоро Ямамото не ограничилась. Прошу любить и жаловать всех упомянутых японцев, мои дорогие читатели.

_____________________ 

© Пэн Дмитрий Баохуанович