 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Сегодня много спорят (не доверяя, и неспроста, результатам соцопросов): какая часть россиян – большая или меньшая – поддерживает то, что творится на территории Украины. Как будто это имеет хоть какое-то значение в стране, где выборов давно нет и от волеизъявления населения ровным счетом ничего не зависит. Да и если бы даже честно считались голоса, что толку? Порядочных людей – отличающихся от общей массы органической неспособностью истошно драть глотку и вырывать у ближнего последние куски, вечной готовностью вылизывать начальство, отыгрываясь на остальных, – у нас не слышно. А раз не слышно, значит, их вроде как нет. Потому и кажется, что все пространство заполнено представителями аффилированного с любой властью «агрессивно-послушного большинства» (помните такой крылатый мем начала перестройки, «вброшенный» в свое время, уже треть века назад, Юрием Афанасьевым [1]?). Теми, кто воспитан на примерах «героев» гражданской войны – а значит, по законам небытия. Теми, у кого в хромосомы навеки встроены установки из пролетарских гимнов типа «кипит наш разум возмущенный и в смертный бой вести готов». Нет ничего более консервативного, чем человеческая натура. «Человеки разумные», если вы заметили, веками, тысячелетиями вообще не меняются внутренне – только внешне. И как кипел этот воинственный разум у подавляющего большинства, так и кипит. Не буду утверждать, везде ли, но на «шестой части земли с названьем кратким «Русь» – точно… * * * В конце 1997 года я опубликовал в тольяттинской газете «Презент» (номер от 22 декабря) статью под заголовком «Темницы рухнут, и…» (интернет-версия здесь). Материал был посвящен деятельности «Жертв политических репрессий» – городской общественной организации, немало сделавшей для восстановления исторической справедливости. Именно она приняла в конце 1990-х эстафету созданного нами в свое время местного отделения общества «Мемориал». А поскольку в нашей стране успех любого дела зависит от того, кто берется за него, – и в этом случае было очевидно: организация преуспела во множестве добрых дел благодаря ее основателю и лидеру Ниязу Ялымову (1927-2017) – сыну расстрелянного 1937-м «врага народа» [2]. В статье, в частности, я писал об очередной инициативе нашего замечательного подвижника: добиться более-менее достойных социальных гарантий для родственников репрессмпрванных, которые считались не жертвами, а – обтекаемо – «пострадавшими от политических репрессий». Нияз Азизович четко пояснил, чего добивается в судебном порядке: «Порою тот, кто формально считается пострадавшим, перенес в результате репрессий близких не меньше горя и материальных лишений, чем сам репрессированный. Вообще, где мера, на каких весах это можно измерить?.. Мы знаем ситуацию в стране, и мы не требуем каких-то сверхъестественных льгот. Просто считаем, что с учетом перенесенных лишений эти люди должны иметь такие же льготы, как инвалиды Великой Отечественной. Это было бы справедливым решением». Забегая вперед, скажу: Ялымов добился положительного решения: 24 апреля 2001 года Центральный райсуд Тольятти приравнял его к репрессированным, и тем самым был создан определенный прецедент. Примечания:
Светлая память Ниязу Ялымову: благодаря его энергии и упорству воплотилось в жизнь многое из того, о чем мечтали мы. Лично для меня было великой честью сотрудничать с ним по увековечению памяти жертв политических репрессий. Два таких проекта хорошо известны тольяттинцам и ставропольчанам. Так, 30 октября 2005 года в центральной городской библиотеке имени В. Татищева состоялась презентация книги «Политические репрессии в Ставрополе-на-Волге в 1920-1950-е годы: Чтобы помнили» (под ред. Н.А. Ялымова. – Тольятти: Центр информационных технологий, 2005), в подготовке которой довелось участвовать и мне. В тот же день в городском парке был открыт памятник жертвам политических репрессий, автором которого был Игорь Бурмистенко. «Скорбящий ангел» – так назвали скульптуру горожане. Проектная идея была утверждена в 2001 году – из нескольких эскизов, предложенных участниками конкурса на проект мемориала, объявленного по инициативе «Жертв политических репрессий» и по распоряжению мэра (постановление «О сооружении мемориального комплекса памяти жертв политических репрессий» в Тольятти было подписано Сергеем Жилкиным 16 июля 1998 года). Статья «Темницы рухнут, и…» многих, что называется, задела за живое. «Агрессивно-послушное большинство», всегда занимающее сторону авторитарной власти, думаю, особенно зацепили вот эти слова: «На учете в городской комиссии по реабилитации жертв политических репрессий сегодня 1888 человек. Около 250 из них – инвалиды. Конечно, в городе репрессированных больше, чем в списке. Не все, далеко не все «легализовались». Многие из них даже сегодня, когда вроде бы ничего уже не грозит, боятся. Боятся лишний раз напомнить о себе. Их можно понять: десятилетиями они старались быть тише воды, ниже травы, не в силах избавиться от навязчивых снов о чекистах-садистах. И ни один из этих людей – слышите, ни один! – не вспомнит с умилением о «друге всех народов», о «кремлевском горце». Ни один не скажет циничное: «Если бы Сталин встал из гроба...» Потому что даже по человеческим законам душа оборотня уже должна в пепел сгореть в аду. Иногда кажется, что их нет вообще. Их не видно на истеричных митингах. Они не размахивают исступленно портретами новых и старых вождей. Не братаются в порыве отрицания ради отрицания с разным фашиствующим сбродом. И не бьют себя кулаком в грудь, доказывая, что больше, чем другие, заслужили право на спокойный и обеспеченный остаток жизни. Хотя бы на остаток. Но я-то не сомневаюсь: в отличие, скажем, от ветеранов репрессивных ведомств, их жертвы – заслужили…» Ничего удивительного, что в адрес газеты после этой публикации пошли письма. Было немало одобрительных, но не меньше, пожалуй, гневных, оскорбительных. В стране, которая не прошла чистилище после десятилетий пребывания «под коммунистами», в обществе, без люстраций и покаяния пытавшемся шагнуть в новую формацию, подобные высказывания явно не вызывали сочувствия большинства. Того самого, остающегося агрессивно-послушным. Было очевидно, что «новая Россия» застыла в состоянии холодной гражданской войны. Но, знаете, воевать, принимать в любой войне (особенно братоубиственной, гражданской!) ту или иную сторону – особенно сторону превосходящего, доминирующего агресора, – как мне всегда казалось, не дело репортера. Я не говорю, конечно, о высшей ступени журналистики – о публицистике, об очерковых текстах, где мнение автора непременно должно быть озвучено – хотя бы по канонам жанра. И здесь нужно четко понимать, для кого мы пишем и как нам себя вести: идти на поводу у некого среднестатистического читателя, стараясь угодить ему во всем, писать то только то и так, что и как он желает и способен прочесть, опускаясь до его уровня, – или, наоборот, подтягивать, поднимать читателя вверх, просвещая и вдохновляя лучшими примерами и образцами. В этой несложной дилемме лично я всегда выбираю последнее. Если уж мы взялись за перо, нам не пристало «опрощаться», как говаривал Толстой, но и «пасти народы», от чего предостерегал Николай Гумилев (по воспоминаниям Анны Ахматовой в изложении Михаила Ардова), тоже нет ни нужды, ни оснований... Команда «Презента», как я уже не раз отмечал, наряду с новостями предлагала читателю добротную публицистику. И порой приходилось проявлять чудеса толерантности, чтобы не «пойти на поводу». Но одно из писем, которые пришли в редакцию в конце 1997 года, после той самой моей публикации о репрессированных, буквально переполнило чашу нашего терпения. И я настоял на том, что на сей раз нужно ответить. Вот что из этого вышло. * Не ржавеет в душе бронепоезд (Презент. – 1998. – 2 февраля. – с. 6-7) Под самый конец минувшего года в редакцию пришло письмо. Без обратного адреса, да и подпись неразборчива. Словом, анонимка, как ни крути. С внушительным таким началом: «Редактору "Презента". На ваши антисоветские клеветнические статьи. Их много. Одна из них "Темницы рухнут, и...". Заказчик один: банда грабителей и приватизаторов»... Обычно подобные послания до конца не читают. И правильно делают: кому интересно мнение пышущих злом анонимов? И рассуждают трезво: пора, наконец, сказать им, как говаривали легендарные большевики проклятым буржуинам – «кончилось ваше время». Но мы дочитали до конца всей редакцией. И теперь нам всем до слез горько, что еще один год прожит зря. Не принес, понимаешь, ни примирения, ни согласия, о котором говорил Президент [3]. Видать, еще не время... Поле брани Наш тайный корреспондент, судя по всему, любит крепкое словцо. А посему текст его – сплошное поле брани. Хорошо хоть не матом. Сначала он обвиняет в распутстве демократию, которая «наплодила всю доселе нам известную номенклатуру негодяев». Именно она, эта банда «заказчиков» наших презентовских статей, теперь губит все живое, считает автор. Он убежден, что те, кому мы «служим», «все без исключения оборотни, негодяи, шкурники, бандиты, распутники». А мы сами «даже не псы, а щенки нового страшного режима». И за это он щедро вешает на нас всех собак: от убийства русских в Чечне до расстрела в центре Москвы (надо думать, мы подносили патроны и снаряды). А теперь вот, «мерзавцы, ублюдки», живем грабежом тех, кто возвел город, заводы и ГЭС, не построив при этом лично даже уборной. После доброй порции «нежных» слов уважаемый автор переходит к грубым подсчетам. Мягко говоря, он очень не любит жертв сталинских репрессий. «Дети моих погибших в борьбе с фашизмом четырех братьев должны отрывать от себя и выплачивать "жертвам". А эти жертвы вышли из ГУЛАГов с мордами мироедов и бандитов вроде Солженицына, обеспечив себе долголетие до ста лет. Разгон, Лихачев – им перевалило за 95 лет. (Л.Э. Разгон умер на 91-м году жизни, Д.С. Лихачев – на 93-м. – С.М.) А кто строил, защищал – не дожил и до 70 лет. Коммунисты нам оставили могучее, богатое, мирное государство... Не было среди них таких негодяев!..» И так далее. Но и это еще не все. Аноним так увлекся, что двух страниц, исписанных довольно убористо, не хватило. Напоследок пришлось задействовать поля. «Уланова вы, подонки, пришили за то, что оставался человеком, а не псом этих сборных бандитов, на кого вы работаете», – приписал он нам на прощание... Похоже, автор еще бы набрал с десяток жутких «обвинений», которых по совокупности (если бы за дело взялась «тройка» и заплечных дел мастера из НКВД) хватило бы на три расстрела всех сотрудников всех газет. Но, к счастью, бумага у «писателя» кончилась. Вселенская тоска по гильотине Гражданин товарищ, позвольте покурить перед смертью. И ответное письмецо написать. Спасибо... Так вот, нам всегда казалось, что мы работаем не на бандитов, а на читателей. И до сих пор сомнений не возникало: ни у нас, ни у них. Это первое. Не скажу за всех, кто пишет, но лично я всегда тешил себя надеждой, что работаю не просто на читателей, а на читателей умных. И знаете, везло. До этого злополучного письма фортуна изменила только однажды, когда после статьи о Софье Перовской [4] я получил (опять же, от группы анонимов, только женского пола) подробнейший отчет о том, что делали с такими, как я, «изменниками родины». О том, что двум королям – Карлу I и Людовику XVI – отрубили головы. Одному просто топором, другому на гильотине. То ли дело скорое на расправу средневековье – заметно тоскуют патриотичные женщины – а сейчас что? Нет на нас, окаянных (и на меня, и на прочих «рыжих и кучерявых», и на самого «трехпалого начальника», а также на Шеремета и покойных уже Адамовича и Листьева) – нет на нас Перовской, Минина с Пожарским и Матросова. Будь они – не сносить бы нам голов. Всем на свете. И живым, и мертвым. «С соблюдением всех красивых формальностей, деликатно, при большом стечении народа...» – смакуют подробности «милые» дамы. И так же, как автор предновогоднего письма, переживают за судьбу несчастной России. Дескать, при коммунистах из «немытой, вонючей, лапотной стала великой», а теперь вот снова повергнута в тлен и разорение... И всё в том же духе. Всего-то два таких письма из десятков, сотен добрых и благодарных, начисто лишенных брани и назиданий, полученных нами в прошлом году [5]. Но они есть, их никуда не денешь. Они требуют ответа. Короткая память Попробую ответить. Когда я слышу подобные монологи в троллейбусах, в очередях и на лавочках у подъездов, порой от хорошо знакомых мне людей, меня обычно охватывает тоска. А еще жалость к несчастным. Нет, не гнев – именно жалость. Потому что говорят это люди, которые прожили жизнь в «великой» (если хотите, можно и без кавычек) стране и не видели в ней ровным счетом ничего, кроме изнурительного труда за унизительную зарплату. И теперь гордятся былым равенством в нищете. Тем, что делали то, во что искренне верили (или не верили, но признаваться в этом было боязно). А еще тем, что не наворовали, «как некоторые». Таких людей миллионы. Десятки миллионов. Но я далек от мысли, что под такими вот письмами подпишутся все представители поколения, прожившего долгие, порой счастливые годы, при старом режиме (ведь те, кто вырос в новое время, только учатся писать). Я точно знаю: не все наши родители и те, кто годится нам в деды-бабки, тоскуют по массовым казням на площади. Потому что память коротка не у всех. Да, есть люди с короткой памятью. Они знают, что Россия выиграла войну, – но при этом забыли, какой ценой. И кто установил эту цену, обескровив страну накануне войны и без жалости изжарив 27 миллионов в ее пекле. Они козыряют тем, что построили ГЭС и город, – забыв, что и в то, и в другое вложили свой труд более 200 тысяч заключенных, в том числе политических, в том числе коммунистов. И так далее, по каждому пункту «обвинения». Меня всегда поражает, как безапелляционно эти люди (называющие нас «Иванами, не помнящими родства») судят обо всем вокруг. С каким удовольствием перемывают косточки всей вселенной. Как легко, бесцеремонно выдают рецепты по любому поводу и на все случаи жизни. Обычно они «точно знают», как бы сами правили страной, если б им платили ельцинскую или черномырдинскую зарплату. Знают, кому из ныне действующих или из почивших госмужей поручили бы навести порядок на Руси, – почему-то отдавая предпочтение либо диктаторам, либо политическим трупам. Авторы последнего письма, например, прочат в российские президенты товарища Лукашенко. Такие слова, как «на мой взгляд», «мне кажется», в их словаре даже не ночевали: только утвердительные формы, только приговоры. Как, впрочем, и слова типа «помиловать». Им куда милее казнить. А список претендентов у них всегда под рукой. Наконец, они убеждены, что только им принадлежит истина в последней инстанции. Поскольку именно они держат монополию на историю. «Не суйте нос в НАШУ историю, – написано в первом письме. – Ее можно обгадить, но не уничтожить». Согласен. Вот только история эта не только ваша, дорогой аноним, но и наша. И мы вместе с вами пожинаем ее плоды. Это не только наша с вами история – увы, это история и тех десятков миллионов репрессированных, которых стерли в лагерную пыль благодаря таким вот гневным и голословным письмам. Но сегодня, когда вроде бы все улеглось, когда действительно пришло время все расставить на свои места, спокойно разобраться во всем, вы руками и ногами цепляетесь за мифы, которыми вас нагрузили под завязку. Иначе будет тошно. Иначе вам придется признать, что жизнь прожита зря... Рождённым в клетке… Можно отвечать долго. Но я прекрасно понимаю, что всё это напрасно. Что анонимы с короткой памятью, придавленные собственной жизнью, по-глухариному слышат только себя. И любой, кто вторгнется в их «токовище», будет первым врагом. И все же хочу привести здесь мнение человека, с которым трудно не считаться. Мне случайно попалась малоизвестная статья замечательного, ныне покойного писателя-фронтовика Вячеслава Кондратьева, написанная в начале 90-х. Длинные цитаты – не в стиле "Презента", но это как раз тот случай, когда, как говорится, ни убавить, ни прибавить. Поскольку именно в этих словах – наша с вами настоящая история. «Классовая ненависть, газетные призывы к расстрелу "врагов", доносительство – вот в какой нравственной атмосфере мы жили. В памятном 38-м, то есть в разгар сталинского террора, я праздновал свое совершеннолетие, а что было за этими восемнадцатью годами жизни?.. Скажу честно, в армии, особенно когда уже началась война, мне пришлось провести нелегкую внутреннюю работу, чтобы постараться забыть и коллективизацию, которую видел воочию, и слышал, как стонала русская деревня, выбрасываемая из своих изб в пугающую и далекую неизвестность; забыть и своих лучших друзей, у которых сидели родители, забыть бессонницу 37-го года. Все, все надо было забыть, выкинуть из головы, чтобы ничто не мешало воевать... Наше поколение "созрело" для сталинских лагерей и расстрелов к послевоенному времени, хотя в войну было много, особенно в первый ее год, бессмысленных, скороспелых расстрелов отбившихся от частей солдат и командиров – неизбежных последствий паники, отступлений и окружений. Но основной удар пришелся на послевоенное время. Сажали в 48-49-м годах тех, кто был в плену, но прошедших уже проверки, сажали за "встречу на Эльбе", сажали и просто ни за что. Иосиф Виссарионович все-таки знал историю и хорошо помнил Сенатскую площадь. Нас, в войну почувствовавших себя гражданами, в руках которых находилась судьба России, Сталин уже в 1946 году назвал "винтиками" и в дальнейшем упорно превращал в них, выбивая из нас свободомыслие, обретенное нами, как это ни странно, в войну. Все эти аресты, обрушившиеся на наше поколение, родившееся уже после революции и спасшее Советскую власть в жесточайшей из войн, в которой мы и так понесли неимоверные потери, были настолько непонятны для нас, настолько абсурдны и нелепы, что, по-моему, даже самые твердолобые впервые задумались и засомневались в своем бывшем Верховном. Но мы жили и в эти годы, выталкивая из сознания возможность и вероятность неожиданного ареста, легкомысленно надеясь, что сия чаша нас минует. Без этого "отключения" жить было просто нельзя... Сейчас некоторые из молодых людей заявляют нам, пожилым: "Вы сами виноваты, что допустили такое". Я не вижу вины своего поколения за случившееся со страной, исключая, разумеется, тех из него, кто служил в органах и творил беззаконие. Проблема ответственности и вины неразрывно связана с возможностью выбора, а у нас его не было... Мы родились уже в клетке, а рожденные в неволе, как известно, не замечают ее, полагая решетку естественным, нормальным атрибутом своего существования. И в этом заключается наше... счастье, как ни кощунственно произносить это слово в таком контексте. Очень больно и горько, что жизнь наша прошла в несвободе, отчего она оказалась и ущербной, и неполной, мы остались интеллектуально запущенными, малознающими, а наше сознание – недужным, искривленным. Что очень многое в жизни прошло мимо нас, и это, к сожалению, для нашего поколения уже необратимо»... Примечания: 3. Указом Президента РФ Б.Н. Ельцина от 7 ноября 1996 года № 1537 7 ноября было объявлено Днем согласия и примирения, а 1997 год – Годом согласия и примирения. 4. Мельник С. Вещий сон Софьи Львовны // Презент. – 1997. – 25 авг. – с. 4-5. Более поздняя версия здесь 5. Летом 1997 года, к 5-летию «Презента», редакция попросила читателей в письмах выразить свое отношение к газете. 18 июля вышла большая подборка писем. «"Презент" – удивительная газета, – писала, например, читательница Л.В. Насонкина. – Это самое настоящее, редкое и непонятное в нашем времени бескорыстие. Существует на рекламные деньги, но не гонится за рекламным валом, не морочит читателей хвалебными одами. Уж чего нет – того нет. А есть – пульсирующая исканиями, смехом, страданием, печальной и гордой памятью публицистика. Я, наверное, буду помнить всю жизнь... путевые заметки о Дивеево Ларисы Гуенко, многие статьи Константина Присяжнюка, Сергея Мельника и других "презентовцев". Ни в какой другой газете города столь пронзительной публицистики нет. Секрет, наверное, в том, что журналисты пишут о нас, о нашей жизни, не боятся сделать узнаваемыми обстоятельства, факты, какие-то детали – а в сочетании с нравственной трактовкой превращается изложенное в осязаемое философское открытие. Горячие, искренние статьи врезаются в память и остаются в сердце, не давая ему зарастать равнодушием... Публицистика в "Презенте" – это нравственная летопись нашего города».
* * * Тогда, четверть века назад, работая в самой крупнотиражной городской газете, я опубликовал немало текстов, которые сегодня просто не могли бы появиться, особенно в зашоренной местной печати (и не я один: многие из моих коллег ностальгируют по тем временам). О той же войне... Взять, например, серьезное историческое исседование участника двух войн – финской и Великой Отечественной – тольяттинского пенсионера Владимира Конюшко. Один из крупных советских руководителей времен строительства Куйбышевской (Жигулевской) ГЭС, в свое время он был в числе тех, кто утверждал: не нужно «выпячивать роль» заключенных, включая политических, на той «великой сталинской стройке». А незадолго до своей смерти передал мне тетрадку с собственным исследованием о начальном этапе войны и, мягко говоря, печальной роли верховного главнокомандующего Сталина. Эти дотошные, крополивые изыскания были опубликованы в нашей газете: Мы за ценой не постоим // Презент. – 1998. – 22 июня. – с. 1-3; спустя несколько лет я адаптировал этот текст для Релги). «Все факты говорят за то, что главную вину в поражении нашей армии в начале войны несет лично Сталин. Многие его «полководческие» решения были импульсивными, некомпетентными, а посему часто убийственными для армии. Воюющей стране слишком дорого обошелся его диктат...» – согласитесь, немногие даже в те годы осмеливались на такие выводы. А публикация, сделанная по итогам бесед с тольяттинским ученым, некогда одним из ведущих сотрудников института ВНИИНЕРУД, доктором наук Евгением Федоровым! Дитя той страшной войны, угнанное захватчиками на работу в Германию, он стал героем моего очерка «След неостывший, след постылый» ( Презент. – 1997. – 21 июня. – с. 1-2; см. также в Релге). Вот лишь один из фрагментов его воспоминаний – мысли, которые кому-то покажутся «несвоевременными», а кому-то – наоборот. «Многое из тех детских воспоминаний не поддается объяснению. Массированные обстрелы и бомбардировки, в которых на дорогах и в лагерях гибли от советских снарядов сотни, тысячи мирных жителей – и русских, и немцев, – их еще можно списать на неразбериху тех дней. В лагерь, где они дожидались освобождения, каждые пять-семь минут залетал русский снаряд. Они не считали трупы – они пытались найти укрытие. Учительнице из Воронежа, с которой вместе рыли окоп, осколками оторвало кисти рук и обе ноги. В руке убитой, извлеченной Женей из-под завалов, остались документы, – и пятилетний сынишка даже не испугается, увидев обескровленную «куриную лапку», которая только что была материнской рукой. * * * ...Как я уже отмечал в предыдущих выпусках «ЗНАКОВ ДАВНОСТИ», в конце 1998 года «Презент» получил достойное пополнение – еженедельник «Презент Центр». Отныне очерки публиковались в основном здесь (привычный горожанам изобилующий добротной публицистикой «Презент» был отдан впочти полностью под рекламу). Одну из публикаций той поры хотелось бы привести полностью. Кто сказал, что война позади? (Презент Центр. – 2000. – 6 мая. – с. 7) Все 1418 дней Шарифулла Басыров воевал. Большей частью на передовой. День Победы встретил в Берлине. Кавалер двух боевых орденов – Красной Звезды и Отечественной войны II степени. Отец восьмерых детей. Его дочь Альфия Басырова – ветеран ВАЗа. В удостоверении, подписанном генеральным директором завода, чёрным по белому написано: «за долголетнюю безупречную трудовую и общественную деятельность на Волжском автомобильном заводе и большой вклад в его строительство и развитие». Иными словами, за то, что двадцать один год добросовестно ковала, как гласит реклама, «ключ к дорогам России». А вот ключ от её собственной квартиры – он явно не для рекламного слогана. В более чем тесной однокомнатной 17-метровке кроме них, ветеранов войны и ВАЗа, живут... нет, громко сказано – ютятся двое сыновей Альфии Шарифулловны. Младшенький, пятимесячный Радик, страдает врождённым пороком сердца. Так и живут. Говорят, под лежачий камень вода не течёт. Но пока неизменным плодом общения ветеранов с великими и малыми бюрократами стал пожизненный приговор всем четверым: вот ваши 17 метров – и ни пяди больше. Ни мира, ничего Есть такая «буржуазная» теория: войны необходимы для решения демографических проблем. Мир придуман, чтобы плодиться и размножаться, войны – чтобы ненасытно пожинать плоды мирного размножения. Бесчеловечная такая, но очень уж жизненная теория. Басыров-старший проверил её на практике. Старику скоро восемьдесят, он плохо слышит, но память – отменная. Всё помнит: бои за Крым, Керченский пролив, Тамань, подбитый торпедный катер, Первый Белорусский фронт, Варшаву, Франкфурт-на-Одере, берлинские Бранденбургские ворота и Рейхстаг, послевоенный Потсдам, откуда он, командир отделения дальнобойной артиллерии, был демобилизован в 1946-м. До сих пор вспоминает, как всю сержантскую фронтовую зарплату отдавал в фонд обороны. И слова политрука о том, что после войны все заживут богато, во всяком случае, без лишений. Устами бы тех политруков, как говорится, да мёд пить, – но уж очень хотел Басыров, чтоб действительно зажили. Чтобы у всех – и у односельчан, и у подрастающих собственных детей, мал-мала-меньше, – была полная чаша. И вкалывал. Так же, как воевал, – и за страх, и на совесть. В 60-е годы, уже будучи уважаемым в своей деревне, да и во всей округе мастером – плотником, придумал даже, как изрядно сэкономить дефицитный стройматериал – за что, между прочим, стал героем брошюры из серии о передовиках и рационализаторах Татарстана, которую Альфия хранит вместе с орденами. Но много ли богатства наживёшь честным плотницким трудом в глухой деревне? А что нажил и положил на книжку, обнулилось и «сгорело». Схоронив в 1994-м жену, продал немощный к тому времени Шарифулла Халиуллович дом, в котором выросли все восемь детей, и переехал к дочери в Тольятти, на её 17 метров. И зажили на одном крохотном клочке три поколения. Дружно, почтительно, – но тесно. Очень тесно. До обидного. Лотерея Альфия приехала в Тольятти в 1979-м. Как все – устроить жизнь. С личной не получилось, ребёнка пришлось растить одной. А вот с производственной – вполне. «Когда устроилась на завод, первое время даже гордилась, что могла работать за двоих – за троих, больше иных мужиков-северян зарабатывала. Чтоб жить не хуже других. Даже расчётки сберегла, чтобы, когда сын вырастет, не упрекал, что одна, без отца его вырастила. А от государства как мать-одиночка в жизни ни копейки не получала». Так и работает всю жизнь в одной бригаде цеха 45-2, на третьей нитке конвейера. Честно и безупречно – верно написано в ветеранских «корочках». А вот в квартирном вопросе её честность не сгодилась. Не за честность жильё дают да улучшают. В 1985 году, измученная вывертами отсидевшего срок соседа по малосемейке, согласилась Альфия на однокомнатную квартиру. Ждать, когда сыну исполнится 12 лет и дадут двухкомнатную, не было сил. Только замечала, как одна за другой «расширяются» такие же, как она, одинокие соседки, влившиеся в дружную вазовскую семью много позже неё. А в начале 90-х, когда началась раздача квартир, выяснила, что из общей очереди её вычеркнули. Без объяснения причин. Без причин вовсе. «У нас как лотерейная игра: кому больше повезёт, – объяснили мне. До такой степени расстроилась, что – язва желудка и ноги стали отказывать. А потом добавилась позвоночная грыжа». В 1994-м, забрав к себе овдовевшего отца, вновь собралась с силами. Написала письмо на имя генерального и даже попала к нему на приём. Выложила всё как есть. И про то, что из очереди почём зря выкинули. И про отца. «Но оказалось, такие старики никому не нужны. Каданников сказал: он не акционер ВАЗа, это ваши проблемы. Полный отказ. Мало того: однажды пришло письмо из бюро быта нашего производства – на мой адрес, но на имя Каданникова. Видимо, так хорошо решали вопросы, что даже забыли, что он у меня не живет». И не жил никогда, поскольку не развернулся бы: слишком крупная фигура для столь скромных площадей. Если бы да кабы Вместе с курьезным конвертом – номер «Волжского автостроителя» за предвыборный ноябрь 1996-го. Мэр и кандидат в мэры общается с тружениками вазовского конвейера. На одном из фото рядом с градоначальником – Альфия Басырова. Лица у обоих явно не благостные. Вся бригада стала свидетелями нелицеприятного разговора. Предположение, что она хочет улучшить квартиру за счёт отца, её просто оскорбило. По этой логике, все восемь детей, иные из которых живут и похуже неё, должны были прописать отца у себя. Да и сын, пожалуй, мог бы рассчитывать на лучшую долю, если бы она относилась к жизни по-другому. – В газете тогда писали, что детдомовским детям жильё дают. Он и говорит: надо, мол, было в детдоме оставить, а отца – у нас для ветеранов войны и труда есть дом престарелых, я лично помогу туда устроить... Я не понимаю: как это? У нас в деревне в доме из двух комнат жили одиннадцать человек – мать с отцом, восемь детей и прабабушка. У нас ни в детдом, ни в дом престарелых никого никогда не отправляли. Я лучше буду под столом спать, а родню не брошу... Правда или нет, но от обиды, в сердцах поклялась Альфия мэру рожать отныне каждый год – специально для детдома. И родила в 1999-м. Не для мэра, не для детдома – для себя. «Мне говорили – больная, что ли, в 44 года рожать? Сказали, что не рожу, меня парализует. А я и молилась, чтобы меня парализовало. Потому что, куда ни обращайся – нигде правды не нашла. Я говорю: так, конечно, никогда малыша не сдам, а если меня парализует – будет кого оставить и в детдоме, и в доме престарелых. Всякие мысли были, всякие. Думала, пойду и прямо в кабинете оболью себя бензином. А потом, когда он родился – думаю: ну кому он нужен, такой ребенок. Такой маленький, хороший»... Радик пришел в мир с целым букетом болезней. Но по сравнению с пороком сердца, прооперировать который, как сказали матери, стоит сегодня 100 тысяч, меркнет всё. Были бы у нее эти самые 100 тысяч – она бы давно обратилась к услугам «Лады-Дом», куда сегодня ведут все дороги и отсылают в своих до приторности любезных письмах все депутаты и чиновники. Была она там, на Приморском, 8, но, как и отовсюду, ушла ни с чем. В субсидии, положенной нуждающимся в жилье вазовцам, ей отказали: вот если бы не было этой злополучной квартиры – другое дело... Живая-мёртвая очередь Не видно просвета и в жилищных перспективах Шарифуллы Халиулловича, который в ветеранском списке числится человеком несемейным. Так и написано: «участник ВОВ, состав семьи – один человек». В очереди при Автозаводской администрации он стоит с января 1995-го. Когда родился Радик (между прочим, восемнадцатый его внук), был под роковым для Басыровых номером 17. По словам дочери, примерно за год очередь заметно продвинулась. Что, квартиры получили? – спросила я в собесе. «Нет, умерли», – ответили мне. Хорошая, говорю, очередь, встаньте туда сами...
* * * Казалось бы, после всего этого – ну какая может быть еще война?.. Но мы словно не жили в реальном мире. Глубоко, непоправимо советские люди, мы вскормлены мифами. Разными, всё больше не имеющими никакого отношения к реальности. В их числе миф, который, что называется, и вовсе не выдерживает никакой критики. Считается, что умный учится на чужих ошибках, а дурак – на своих. Ничего подобного. Загляните в до сих пор не написанный (толком, честно, с опорой на реальные факты и как на духу) учебник истории человечества: на чужих ошибках не учится никто. Ошибки вообще не учат – ни чужие, ни свои. Так называемая «спецоперация» (а здесь, сдается мне, тот случай, когда ошибка хуже преступления, как молвил Талейран) – разве не пример тому? Многие задаются вопросом: а почему те, кто ни разу не голосовал за правящий вот уже более двух десятилетий режим, должны делить с ним вину, а то и ответственность, за то, что творят от нашего имени в соседней братской стране? А потому, говорят любители штампов, что «каждый народ достоин своего правительства» [6]. И ссылаются на философа Ивана Ильина, которого часто цитирует Путин. Но ведь достаточно внимательно почесть работы этого господина, чтобы убедиться: все ровно наоборот. В статье «Каждый народ заслуживает своего правительства» (впервые опубликована в сб.: И. А. Ильин. Наши задачи: Статьи 1948-1954 г.г. Том I. – Париж: Издание Русского Обще-Воинского Союза, 1956. – С. 163-166) он поясняет: «Каждый народ заслуживает своего правительства»… Нет, наоборот: каждый народ заслуживает – и морально, и политически лучшего правительства, чем то, которое он имеет (курсив мой. – С.М.), ибо именно лучшее правительство сделает и его самого лучшим. Каждое правительство признано действовать, руководствуясь инстинктом самосохранения, присущим его народу; каждое призвано видеть далее своего народа, быть мудрее его и подсказывать ему верные пути жизни»… Примечание: 6. Более точно: «Каждый народ получает правительство, которого он заслуживает». Впервые цитата опубликована в дипломатической переписке, Жозеф де Местр, Альберт Уайт (ред.), изд. Мишель Леви, 1861, т. 2, XLV, Санкт-Петербург, 18/30 апреля 1816. Красиво, убедительнозвучит. Но и здесь можно порассуждать: в начале 1990-х нам был подсказан верный путь? Я-то до сих пор убежден: конечно, верный. Но опять вспоминаются французы, они сегодня в тренде: «республику объявить недолго, где взять республиканцев»? Вот и революция 1991 года, если она была таковой, даже по определению не могла «глубоко перепахать» (по определению В.И. Ленина: см. «Лев Толстой, как зеркало русской революции») то самое агрессивно-послушное большинство. Не сумел же когда-то Лев Толстой (и не он один – все «инженеры человеческих душ» вместе взятые) посеять в душе будущего вождя мирового пролетариата зерна человеколюбия... Собственно, и ключевая общечеловеческая ценность – Свобода – не стала таковой на нашей «одной шестой». Может быть, из за «тотальной непрочитанности» (по выражению Доры Штурман – см. здесь) трудов всякого рода отцов? А может, классики наши учили не тому, чему следовало? И не научили главному – приоритету свободы... Можно спорить с мнением о Толстом и Достоевском в Валерии Новодворской (не помню, по какой причине, не вошедшем в ее интервью в Релге) – но ознакомиться с позицией блистательного философа, политика, публициста, какой была на самом деле Валерия Ильинична, думаю, нелишне. В интервью для «Нового русского слова» (Валерия Новодворская: "Нашу философию не востребовали ни низы, ни верхи // НРС. – 1996. – 31 мая. – с. 22) я спросил ее: «Кто вам ближе – Толстой или Достоевский, чей вы приверженец?»: «Ни того, ни другого, – был ответ. – С моей точки зрения, худшее, что было в России, попало как раз к ним. Не талант – там бесспорный талант, бесспорная гениальность. Я говорю о духе, а не о литературных совершенствах. Толстой – это и есть коммунитарный дух России. Он всё время возвращается к крайне вредной идее о том, что земля Божья, к этому натужному, насильственному социализму, к отрицанию европейской структуры. У него отрицание западничества, может быть, менее оголтелое, чем у Достоевского, но оно безусловно присутствует. Ленин был прав, когда назвал Толстого «зеркалом русской революции». С прекраснодушного Толстого начиналось народничество, с этого, возможно, пошли эсеры и социал-демократы. То есть, пламя пожара на дворянские усадьбы и выброшенный из окна рахманиновский рояль, сожжённая блоковская библиотека – все это в романах Толстого уже есть. Я не люблю Толстого как литератора, хотя знаю его очень хорошо. Я ненавижу его доктрину. Что же касается Достоевского, то, как литератора я его очень люблю. Но доктрину его я ненавижу, пожалуй, ещё больше. Это философия поражения, это типичное человеческое пораженчество, это полное отсутствие свободы выбора. Пожалуй, единственные персонажи Достоевского, которые попробовали вкусить свободы выбора, это Рогожин из «Идиота», Дмитрий и Иван Карамазовы, это практически все персонажи «Бесов» и Родион Раскольников. Что же получается в результате? Раскольников совершает гнусное преступление, и у него не хватает даже мужества это скрыть – он оказывается настолько слабодушен, что ломается под тяжестью собственного преступления. Персонажи «Бесов», которые начинают с идеи свободы, кончают тем, что просто друг друга режут. И так далее. То есть, здесь нет ни чистоты, ни красоты, ни разума. Идёт аннигиляция общества, человека. Идея свободы оказывается слишком тяжела. История персонажей Достоевского – это или история жалких личностей, которые вообще не в состоянии подняться до идеи свободы, или история раздавленных идеей свободы, как камнем. Я не знаю более жалкой, ужасной картины российского общества на грани смены общественного устройства. И я думаю, что это общество было не только несвободным – оно было ещё и припадочным, по крайней мере, так его описывает Достоевский. Достойной человеческой жизни там просто нет…» Не отсюда ли – из хронического, вольно или невольно освященного классиками, бегства от Свободы как высшей человеческой ценности, – растут все наши ошибки, которые хуже преступлений? _____________________ ©️ Мельник Сергей Георгиевич |
       
|
