 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
СКУЛЬПТОР Когда воображенье иссякает, как время, крошку белую дробя, из мрамора ваятель высекает не статую, не искру, а себя.
Закрытый поначалу, словно ставня, впуская свет – ну разве что на треть, он всякий раз рождается из камня, чтобы себя дыханьем отогреть.
Ему не роль доверена, а ролька – начинку отделить от шелухи. И жив-то он, в конце концов, настолько, насколько камень слышит как стихи.
Зато потом пирует он с богами, не замечая их ехидный смех. А мраморная крошка под ногами ещё хрустит, как прошлогодний снег.
МОЙ МИР Эта туча набежала с севера, угловатым стал гнезда овал. Буря пролетела и рассеяла всё, что я так долго создавал.
Из руин до главного до самого доберусь, − неужто я не я? Мир свой возродить сумею заново из слюны, и веток, и гнилья.
Над моим гнездом нависла тень Чеки или, может, ястреба муляж. Чтоб мои остались живы птенчики, применяю древний камуфляж.
Замираю, притворяюсь трупиком или отломившимся сучком. Что же делать, если вырос хлюпиком − мало сил, лишь хохолок торчком?
Но, однако, зеленеет деревце, и за ветку держится гнездо. Остаётся на себя надеяться, удивлять пространство верхним «до»,
нотную тетрадку перелистывать, весело подкручивать колок и подруге песенку насвистывать, скромно наклоняя хохолок.
СРЕДА ОБИТАНИЯ А я на грани света балансирую − в глубинах, где нужны поводыри, и внешнее давленье компенсирую таким же точно, только изнутри.
Когда привыкнешь, слюбится и стерпится, но трудно, если ты совсем один. Здесь мало кислорода, свет же теплится, как маркер хищных жителей глубин.
Чтоб жертвой их не сделаться, для верности, я глубже ухожу в придонный смог. Тем более, что знаю: на поверхности такой, как есть, я выжить бы не смог.
Я был бы рад хотя бы с половиною давления расстаться, сбросив груз. Ну а иначе, бомбою глубинною я, к свету возвращаясь, разорвусь.
Надежда всплыть, хоть и была, да выбыла, я понимаю, что иду ко дну. Но у меня здесь нет иного выбора − и я плыву во тьму и глубину.
И КАК?... Фантом, мираж, видение − не боле, − осыпавшись пыльцою золотой, смогла ты утвердиться в этой роли, оставшись невидимкою, мечтой.
Тебя напоминают летний вечер, осенний дождь и старый клён в снегу. Я наяву тебя едва ли встречу, а встретив, как узнать тебя смогу?
Ты кошка на окне и в небе птица, полночный шорох, старая тетрадь… И как мне от тебя освободиться? И как же мне тебя не потерять?
ПОТОП-2022 не станет извещеньем о товаре. Но мир не сгинет: снова на Ковчег сбегутся отовсюду те же твари.
Что делать с персональною виной, коль ты как бобр, чья вечно с краю хатка, когда ледник растает, и волной накроет всех, в ком тварности нехватка?
Когда ж опять мир будет сух и наг, уйдёт волна к другому полушарью, найдут мой трупик и поставят знак: «Здесь похоронен тот, кто не был тварью, за что Потоп и смыл его волной». И дети посмеются надо мной.
МОЦАРТ И САЛЬЕРИ Однажды разругались до потери всего, что их сближало много лет, два старых друга − Моцарт и Сальери, − да так, что хоть берись за пистолет.
Как два бычка, столкнувшихся в вольере, друг друга видя фаршем для котлет, так разругались Моцарт и Сальери, что просто хоть берись за пистолет.
Решив, однако, что они не звери, залив в лампады свежий керосин, стрелять не стали Моцарт и Сальери, а каждый молча сел за клавесин.
И не глухие, в общем-то, тетери, решив не превращать друг друга в фарш, как можно громче, Моцарт и Сальери сыграли «Савла» и «Турецкий марш».
И слушателей дружную ораву не в силах успокоить был ОМОН. А если кто и прихватил отраву, то никому её не всыпал он.
Добившись продвижения в карьере, дуэтом выступали много лет два старых друга – Моцарт и Сальери, – а на стене пылился пистолет.
АРГЕНТИНА Она гармоничнее шара и круга, поскольку намного сложней. А кожа её и нежна, и упруга, и платье в полоску на ней.
Она похищает сердца, как воришка, не ведая о тормозах. Ей очень подходит короткая стрижка и искорки в карих глазах.
Она может паинькой быть понарошку и даже учиться на ять. Но в туфельках лёгких на босую ножку не хочет на месте стоять.
А если поёт − исключительно соло, то сразу включается зал. За нею подглядывал Астор Пьяццолла, когда либертанго писал.
А те, кто сантимы и песо считают, себя же сажают на клей. Такие, как скрипки, за ней не взлетают из тёмных приморских аллей.
Себя отдаю я на волю смятенью и, вслед веренице теней, её собираюсь преследовать тенью, − боюсь только пасмурных дней.
Пусть нет у меня музыкального слуха, я знаю: спеша и лучась, она гармоничнее шара и круга, как танго и, может быть, джаз. Она Аргентина, и знойное лето, и наш невозможен союз. И всё же в ней столько свободы и света, что туч я уже не боюсь.
В ГОРАХ Подъём был крут: сначала, по программе, я шёл сквозь лес, чтоб приобщить следы к следам зверей и птиц, а под ногами шуршали рифмы, как поток воды.
Лес кончился, потом не стало меха лишайников и порыжелых мхов, и рикошет классического эха упал, как заготовки для стихов.
Держался звук на музыкальных звёздах, но, приближаясь к блеску их огней, я понимал и чувствовал, что воздух редеет, и дышать мне всё трудней.
Средь горных скал ещё не в полной мере я вникнуть смог в секреты ремесла. И всё же в разрежённой атмосфере поэзия играла и жила.
Привыкнув к альпинистской кабале, я, рифмуя, обзавёлся парой крыл, чтоб аппарат, намного тяжелее, чем этот воздух, всё же в нём парил.
На облака забрасывая крючья, я видел горы и морскую гладь… Гудит мотор, рождаются созвучья − осталось научиться управлять.
КНИЖКА БЫТИЯ Случилось так, что некий небожитель, однажды утомившись от сует, снял деловую тогу или китель, чтоб поиграть с лепёшками планет.
Он их вприпрыжку по волнам эфира отправил во вселенной поскакать. Так начиналось сотворенье мира, продлившееся дней примерно пять.
В кисельных берегах струилось млеко, цвёл мак, и кони рвались из удил… А в день шестой он создал человека, которого на Землю подсадил.
А человек, с утра хлебнув кефира, придумал Диснейленд и Интернет. Процесс идёт, и по волнам эфира всё так же скачут блинчики планет.
Творец своё творение забросил, улёгся на небесную кровать. Он нам оставил знание ремёсел, вот только б разучиться воевать.
Мы сможем отыскать дорогу к раю, заклеив скотчем дьявольскую пасть. Однако подходить не стоит к краю, чтобы с земной лепёшки не упасть.
СОРНЯК Уйду в подполье, словно мышь, кормить подпольных блох. Нет, я не мыслящий камыш, скорей − чертополох.
Зароюсь в землю поскорей, чтоб не нарушить КЗОТ. Ну да, я вреден, как пырей, и въедлив, как осот.
Нужды во мне, как в том рожне, − не пустишь на дрова. А потому, что пофиг мне, и сам я трын-трава.
Но прорастая, невзначай взгрустну о розе я и зацвету, как молочай или амброзия.
Пусть даже высох я и сник, но далеко не лох. Я вам не мыслящий тростник, скорей – чертополох.
Из глубины подземных руд явлюсь, как чёрт в цвету. Полоть меня – мартышкин труд: я снова прорасту.
НУЛЬ-ТРАНСПОРТИРОВКА Разгон был дан на стометровку, где виден финиш без труда, но не на нуль-транспортировку из ниоткуда в никуда.
И что там нынче − понедельник, а может, всё-таки среда? Зачем бегу я, беспредельник, из ниоткуда в никуда?
Машинного не слышно гуда, но дни сливаются в года. Что я несу из ниоткуда по направленью в никуда?
И хоть бы стрелка или вешка, но знать бессмысленно места, когда дорожная тележка и неподъёмна, и пуста.
И всё-таки нужна сноровка, твержу себе: не позабудь, − поскольку нуль-транспортировка от века мой особый путь.
А если вникнуть, честь по чести, то я не зря тяну вожжу и в этом беге − пусть на месте − большие смыслы нахожу.
Бегу решительно, по бровке, поджар и резв не по годам. Я опыт нуль-транспортировки в стихах потомкам передам.
МУХА Мухи, как интеллигенты, это тонкая прослойка. Да и жизнь у них не сахар: вечно бди и не зевай. Чуть присядешь, чтоб подумать, и со свистом мухобойка, прерывая размышленья, настигает птицу флай.
Этот мир несовершенен, ждёт его, как видно, крах, на ветках дерева, колдуя и сплетая кружева, целый день сидит в засаде кровожадная арахна и готовится на муху заявить свои права.
Или стриж, прервать мечтая бесконечное паренье, склюнет муху, чтоб отправить репортажик в интернет. И к тому ж закрыта крышкой банка жёлтого варенья, − то есть жизнь полна соблазнов, но по сути жизни нет.
И, однако, муха – символ хаотичного движенья и повсюду проникает, как классический агент. Вот летит она на запах – тяжкий запах разложенья, − такова её природа, я ж сказал – интеллигент!
ДВЕ ГИПОТЕЗЫ Есть две гипотезы: согласно одной, любовь − константа, Бог её на всех распределяет, но тонким слоем, вот беда.
Людей всё больше на планете − уже справляется с трудом Земля с прокормом населенья, любви же пайка всё скромней.
И есть гипотеза другая: любовь безмерна, но она при сотворении вселенной в генплан конечный не вошла.
Её искали безуспешно Пуанкаре и Перельман. Но обнаружить этот тензор никто доселе не сумел.
Любой расклад пессимистичен: получишь мало или ноль, когда вписать любовь не сможешь ты в уравненье жизни сам.
Мой друг, мы трудимся с тобою над иероглифом любви. Выходит в целом кривовато, но лучше с ним, чем без него.
СМЕРТЬ СТАРИКА Ещё слегка подёргивались руки, глаз смаргивал, в тоске кривился рот. Тем временем бессовестные внуки растаскивали дедушкин комод.
Они искали, чем бы поживиться, и понимали: всё здесь прах и тлен. А всякие доверенные лица, кряхтя, пытались привставать с колен.
Но не было у них иного плана, чем на прощанье плюнуть деду вслед. А внуки из замшелого чулана уже спешили выбраться на свет.
Ушла эпоха, даже отголосков уже не слышно – прозвучал отбой. Побрезговав, из дедовских обносков не взяли внуки ничего с собой.
МУРАВЕЙ
только тара для переселенца-души: может, рубище, или торжественный китель, или хвост-чешуя − через жабры дыши.
но вернётся сама, полетав в синеве. В прошлых жизнях не раз я бывал тараканом. Все они сохранились в моей голове.
впрочем, есть и в аду у неё кореша. Хвост отпал, но когда я резвлюсь и играю, то виляет хвостом невидимка-душа.
не всплывёшь из глубин, плавником шевеля. Вот когда б не склероз, я бы помнил всё это, ну а так каждый раз начинаю с нуля.
впрочем, быть муравьём − это тоже не мёд. Но бегу я по следу твоих феромонов − и ликует душа, и как птичка поёт!
ГАДАНИЕ 1
хоть методы такие устарели. Хочу понять, в какую часть планеты чуть реже попадают при обстреле.
найдётся серебро в гадальной смете. Но знаю, что стреляют здесь повсюду, и нет другой планеты на примете.
я наугад втыкаю в карту палец. Там хорошо, куда мы не попали, и лишь пока мы там не оказались.
а в небе места хватит всем народам. Но там, где разместились Марс с Венерой, конкретные проблемы с кислородом. ....................................................... Стрельба на фронте, в спину метят с тыла, и, что бы я ни говорил про смету, моя монета на ребре застыла, − куда податься бедному поэту?
2 Гадаем мы на чёт и нечет, где жизнь привольнее и краше. Но нет иных, а тех долечат, и наше место у параши.
Мы здесь живём, жуём свой силос, не отрываемся от масс, но, как видно, время износилось, − что ждёт нас в будущем, не ясно.
Мы жертвы лопнувшего треста, играющие в долгий ящик, где нет ни времени, ни места себя приметить настоящих.
Мы пишем краской акварельной кровь на полу и стенках кадра и, будто кегли, клин расстрельный, готовы грудью встретить ядра.
Нет между нами промежутка, зато хватает красных пятен. Но верим мы, что это шутка, и промах всё же вероятен. Давно помяты наши души, хотя исполнены в металле. И в миг последний, строй нарушив, мы осознаем: в нас попали.
не зря крошатся под руками: воссоздан буден строй разбитый, жаль, что с другими игроками.
КИПЯТИЛЬНИК но ведёт себя всем связям вопреки. Разбегаются в наполненном стакане от него, кипя от гнева, пузырьки.
Он мечтает, как утопленник, о Ное, распаляясь, возмущается судьбой. Но, однако, охлажденье водяное позволяет быть ему самим собой.
Вот на тряпочке лежит он, остывая, как и все мы, как забытая мораль. И витков его короткая кривая прогрессивна, как развития спираль.
Шнур свивается змеёю подколодной, кипятильник завершил свою гастроль. Можно трогать: он уже почти холодный, − только пользы от него такого ноль.
КОРАБЛИК А были мы ретивы, но нынче слаб замах, и наши перспективы теряются впотьмах.
Ни рожи и ни кожи, спасёт едва ли грим. И всё же, всё же, всё же попытки повторим.
Мы на листках тетрадных напишем краткий план. Сложив из них кораблик, отпустим по волнам.
Идёт один дымок? Нет, дыханье горячо. Кораблик не размокнет − поплавает ещё! __________________ © Вольфсон Борис Ильич 5 июня – 23 июля 2022 г. |
       
|
