Театр. На сцене актеры играют актеров. Актеров по профессии и по стилю жизни. Воистину, весь мир - театр, а люди в нем - актеры. И тут появляется Он, главный актер, который отлично знает пьесу жизни, знает в ней все на два шага вперед, ведь он единственный, кто может читать завтрашний номер газеты. Он, актер и зритель, единственный забавляется всем происходящим, отлично сознавая, что все кругом блеф; Он, блестящий, яркий, стремительный, как светящаяся комета; Он - принц Уэлльский. Но что это? Лишь игра, маска. Где блестящий и едкий на язык молодой монарх, окруженный почетом и подобострастием? Его нет. На его месте лишь несчастный человек, страдающий, мечущийся и не находящий покоя. Вот уж воистину, жизнь - игра, где каждый прячется за своей маской.

Герои актера Александра Семикопенко хорошо усвоили эту истину: смеяться, когда грустно; быть равнодушным, когда душа переворачивается; молчать, когда хочется петь, и кричать, когда стоило бы помолчать.

Тяжело смотреть на человека страдающего, но в десятки раз тяжелее и больнее смотреть на того, у кого в глазах стоят слезы, но он смеется и даже паясничает, стремясь обмануть всех и, прежде всего, самого себя. Открыто стонущий человек скоро перестает вызывать интерес, а еще скорее - жалость. Человек, скрывающий свою трагедию, тем самым делает производимое впечатление во сто крат сильнее, до сострадания, до щемящей боли в груди. Шарль Форестье Семикопенко в "Милом друге" по Мопассану - светский аристократ с изысканными манерами и замашками любимца бомонда, пораженный болезнью и знающий о своем неминуемом скором конце. Он не вызывает жалости своим видом, как герой Мопассана. Он блестящ и энергичен в своей игре, которую он затеял с окружающими, с собой, с судьбой. Лишь предательский кашель, неожиданно вырвавшийся посреди этой игры в прятки, на мгновение срывает маску, заставляет корчиться от боли. Но через мгновение он уже с удвоенной энергией продолжает играть, источая блеск и жизнерадостность. Но тем больнее смотреть на этого увядающего молодого человека, тщательно старающегося не показать этого. Это своего рода защитное средство от страдания - не думать о нем, не дать ему взять над собой верх, и, может быть, тогда оно уйдет. А пока приходится уходить от себя, как это делает Орас в "Приглашении в замок" Ж.Ануйя. Он ускользает сам от себя, от своих истинных чувств, как ускользает и преломляется его фигура в зеркалах, за маской распущенности, жестокости и цинизма, безжалостно смеясь над другими, но и над собой тоже. В первую очередь над собой. И именно этим он вызывает и заслуживает гораздо большее сочувствие, чем его эфемерный, неземной брат-близнец Фредерик, который своей патологической робостью и закомплексованностью вызывает лишь снисходительную улыбку. Безусловно, с симпатией, но и с долей насмешки, которую всегда вызывают такие "чудаки". Трагедия Ораса гораздо сильнее и больше "берет" за душу.

Актер любит играть человека, которому плохо, но который и вида старается не подать, как ему нехорошо. Вот откуда эта хлещущая через край яркость и искристость: главное - не подать вида. Но вид-то все равно прорывается, не спрятаться за маской шутовства человеческой натуре. Но Александр играет не только тщательно спрятанное страдание, он играет бунт против неотвратимой действительности, вызов судьбе, борьбу за право быть счастливым. И все это ёрничество, шутовство, напускная веселость - лишь вызов, брошенный жизни, судьбе, вызов их на поединок с целью сразиться: кто кого. Отсюда эта стремительность, метания, целая гамма чувств, которые сменяют друг друга, блестящие "кусочки", как в калейдоскопе, сменяющие и перетекающие друг в друга, складывающиеся в причудливые узоры. Брызги шампанского - вот что такое игра Семикопенко. Но брызги, летящие из туго натянутого обнаженного нерва, который остро чувствует все вокруг себя: каждый звук, каждое прикосновение. Он остро ощущает боль. Но его хозяин не успокаивает, не утешает эту боль. Сами принципы душевного покоя он не приемлет. Наоборот, растравляя в себе эту боль с радостью распятого, довольного своей казнью, он представляет собой ухмыляющийся танцующий лик в сопровождении истошного крика из самых глубин его души. Принц Уэлльский открыто забавляется и издевается над окружающими и над тем спектаклем, который ставит сама жизнь. Только в сценах с Кином он позволяет себе быть иным. Но лирические ноты сменяются насмешкой, а показное балагурство переходит в истерию. Он нуждается в Кине, завидует ему и ненавидит одновременно. Ему необходима эта маска шутовства, за которой прячется истерия тоски, страданий, одиночества, скорой смерти. Со смертью не шутят, но принц и тут находит замечательный повод осмеять самого себя: язвенный колит - явно не королевская болезнь.

В связи с обостренной чувствительностью нерва души появляется четкая акцентация каждой детали: отточены все жесты, мимика, движения, важным становится каждое слово. Каждый штрих настолько полон и самодостаточен, что может существовать и отдельно. Это не наигрыш и аффектация: туго натянутый, обостренный до предела нерв проявляется так, вырывается в окружающую среду. Но надо сказать, что такой прием создает не только трагическое состояние, но и комическое, ведь Семикопенко блестящий комедийный актер. В спектакле "Маляр" по пьесе турецкого драматурга Т.Джюдженоглу комическое создается именно из этих деталей: взгляда, жеста, мимики, походки.

Александр воссоздает на сцене целую жизненную философию: умей улыбаться, даже если по лицу текут слезы, умей найти силы осмеять себя, посмеяться над своей жизнью, а если надо, и смертью. На это способны только натуры сложные, неоднозначные, мятущиеся.

Неоднозначны герои, неоднозначен и сам актер в манере изображения своих героев, их сценическом существовании. В репертуаре Александра преобладают роли исторические, герои - из высшего света. И как органично вписывается актер в рамки каждого исторического времени, как органично сливается с роскошными гостиными и залами дворца, выдавая аристократическое происхождение своего героя манерностью и грациозностью. Но в тоже время он удивительно современен. В манере держаться, в неуловимых интонациях голоса, в мимике и жесте Семикопенко есть как бы отблеск, яркая мета современности; он умеет быть повседневно - обычным в любой роли, даже в мелочах максимально приближен к формам общения и самовыражения, принятым сейчас, сегодня. Какая-то легкость, пластичность, стремительность во всем его облике - все атрибуты того, что принято именовать "современностью". Но за всем этим глубочайший внутренний конфликт, душа, разрываемая противоречиями. Под стать времени: времени противоречивому, утратившему свою целостность, мечущегося в поисках обретения себя.

Обнаженный нерв души ложится на обнаженный нерв действительности. Александр современен, повседневен, но неизменно утонченен и изящен - явно от "голубых кровей".

Время сложное, неоднозначное, время переосмысления и переоценки ценностей дает и героев сложных, неоднозначных. Никогда не дашь однозначную оценку героям Семикопенко. Они не безусловно положительные или отрицательные. Да и откуда взяться этой безусловности характера, если душа разрываема противоречиями, наружу рвутся искренние чувства, но подавляются искусным лицедейством. Но вот что поражает больше всего в героях Александра, так это то, что даже самые отрицательные из них все равно обаятельны.

Хотя в данном случае на это в значительной мере влияет личное обаяние актера. Взять хотя бы Глумова из спектакля "Бешеные деньги" по Островскому: куда уж неприятнее. Одетый во все темное, с вихляющей, извивающейся походкой на цыпочках, с постоянной ухмылкой. Не человек - змей, змей-искуситель, скользкий и изворотливый, ненавязчиво так, по-ласковому толкающий на грех. А есть в нем все равно что-то такое, что не дает тебе воспринимать его полностью как негодяя. Ведь негодяй и есть. Характер ведь гораздо острее, чем у Островского. В пьесе Глумов - просто скучающий и от нечего делать решивший "приколоться", в полной мере, может, даже не ощущая всего неприличия своего поступка. Но Глумов Семикопенко отлично знает, на что идет, идет не ради скуки, чтобы как-то расшевелить застоявшуюся жизнь. Он очень хорошо знает о последствиях, он жаждет их, наслаждается от всей души затеянной игрой. Вот и опять игра. А он снова главный зритель и актер. А в душе бог знает что творится: зависть к удачливому Василькову, прикрываемая презрением, обида на Лидочку, чувство собственной никчемности. Вину его это меньше не делает, а вот симпатию вызывает. Подло ведь поступает, но с каким безукоризненным обаянием! Качаешь головой, а в кивке сочетаются и укор, и невольное восхищение ловкостью и обаянием проделок. То же можно сказать и про Ораса из "Приглашения в замок". Знаешь, что негодяй и циник, знаешь, что ни во что людей не ставит и играет ими, а испытывать однозначную неприязнь не можешь. Этакое обаятельное злодейство. Да еще с налетом мальчишеского озорства. Даже в самых трагичных героях Семикопенко всегда присутствуют такое мальчишеское очарование, озорство и эксцентричность. Ведь недаром актер сыграл Тома Сойера - воплощение мальчишества, хулиганства в хорошем смысле этого слова, и обаяния. Конечно, в какой-то мере эти качества служат дополнительным свидетельством противоречия внешнего и внутреннего у героев, частично служат маской, защитной реакцией. Но, на мой взгляд значительное влияние на присутствие этих качеств у героев оказывает и сама личность актера, в котором, по словам людей, знакомых с Александром, есть это мальчишество и обаятельное озорство. Но за всем этим чувствуется душа нежная, тонко чувствующая и романтичная.

Пресса единодушно признает импульсивность, блеск, стремительность, особую эмоциональность и страстную самоотдачу актера. Завлит театра им. М. Горького, в котором с 1989 года работает Александр Семикопенко, Н П. Перминова говорит, что артист ценен, любим и почитаем ею за его импровизационный дар, способность постоянно изменять своего героя, а не тиражировать его от спектакля к спектаклю. "Поэтому такие эпитеты, как "непредсказуемый", "неповторимый", "особо эмоциональный" рождаются всегда, когда видишь Семикопенко на сцене. Главным же в палитре молодого художника стала его особая чувственность и чувствительность".

Уходят последние минуты спектакля. Дан занавес. Зал приветствует актеров аплодисментами. На поклон выходит артист Александр Семикопенко. Он выглядит усталым и немного удивленным. Он словно спрашивает: неужели эти овации мне? Это маска? Не думаю. Туго сжатая пружина резко разжалась, освободившись. А зрители видят лишь душу: нежную и тонко чувствующую.

______________________________________________
© Звездина Инна