Федор Гиренок


Существует ли природа у современности или не существует - неважно. Важно, что коммуникация манифестирует насилие и глобализацию. И в этом смысле она неприемлема.

Как образуется современность

В слове «современный» важна та его часть, которая передается смыслом прилагательного «временный». Быть временным – быть не навсегда, на время, на скорую руку. Быть преходящим. Частица «со» указывает на собранность, на скученность людей, испуганных и потому объединенных условностью преходящего. Мы все временные, условные, случайные. И эта наша условность делает нас современниками. Нас склеивает эмоция. Мы условные. Но мы – не знаки.
Никто из нас не на своем месте. Все мы как-то сдвинуты, смещены в сторону от своего назначения. Современность – это мир людей со смещенным из центра взглядом, мир вещей изнанки, реализация бытия не на своем месте.

Коммуникация

Быть на своем месте – значит обладать полным бытием и не нуждаться в коммуникации. Абсолютное забвение своей уместности составляет условие полной коммуницируемости. Быть на своем месте значит быть молчаливым. Вступать в коммуникацию – значит сообщить о том, что ты не на месте. Что тебя унесло потоком времени, что ты - частичное существо. Коммуникация – это просто способ борьбы со временем, с условным, с частичностью.
Современность принципиально коммуникативна. Никто более не может уклониться от коммуникативных связей современности. Все не на своем месте. Всем, как заблудившимся в лесу, нужно подавать голос, вступать в коммуникацию, плести связи диалога и полилога.
Для того чтобы коммуницировать, то есть быть вместе и одновременно быть в состоянии своей неуместности, нужно не только забыть о своей самости. Необходимо научиться лгать, обманывать. Обман и ложь составляют содержание жизни коммуникативного целого. Истина некоммуникативна. Поэтому она подлежит знаковому забвению. Истина сопряжена с символом, а символ с молчанием. Не истина, а демагогия составляет коммуникативный проект современности. Ибо язык коммуникации говорит больше, чем хотят сказать.
Всякая коммуникация строится не в плане выражения, не потому, что есть «что сказать», а плане ускользания слова к слову, в порядке знака. Даже диалоги указательно предметны. В коммуникативном проекте современности диалоги образуют речь, которая ведет к болтовне, к бессмыслице.

Нулевая коммуникация

Разговор с самим собой неуместен. Не современен, он требует тишины молчания, в которой знак перестает быть знаком, отсылая к самому себе. Любой монолог устремляет речь к молчанию. В монологе смыслы даны дословно, до коммуникации. Поэтому монолог, как речь, стремящаяся к молчанию, не может быть встроен в коммуникативный проект современности. Ибо коммуницируют в отсутствии смысла. Тогда как в присутствии смысла молчат.
Коммуникация с самим собой является автокоммуникацией. В автокоммуникации с самим собой коммуницируют как с другим, то есть себе сообщают о себе на языке другого. Если себе ничего не сообщают, то возникает нулевая коммуникация. Безъязыкость нулевой коммуникации выражается в самотождественности « я» во времени.

Коммуникативное сознание

Идея коммуникации зарождается в сознании частичного человека, в горизонте его отчуждения от целого. Безнадежная попытка по преодолению частичности и составляет нерв любой коммуникации.
Коммуникативное сознание не напоминает тебе, что ты не такой, как все, что ты выходишь из ряда. Вот эта твоя непохожесть на другого и делает возможным твое участие в коммуникативном целом, всякий раз, требуя новое. Вновь и вновь. Для коммуникативного сознания реально то, что изменяется, движется, У всякого изменения полагается причина, субъект. А у субъекта – желания.

Уже сознание

Уже сознание работает в ситуации бессубъектности. Оно вводит в поток времени, но не делает тебя субъектом потока. Это речь без автора речи. Некое безличностное речение.
Уже сознание мистериально. Оно приводит к состоянию эмоционального экстаза. Коммуникативное целое замещает мистерию. В мистерии доминирует эмоция, В коммуникации – язык. Если эмоция склеивает образы, то язык рассеивает энергию образа. В коммуникативный проект современности эмоция встраивается как невербальная коммуникация.

ОДИНОЧЕСТВО

Адекватным состоянием человека является одиночество. Только между одинокими может быть настоящее общение. Потому что у одинокого есть вся полнота бытия. В силу этой полноты он радуется другому, если он есть, и радуется другому, если его нет. Чтобы быть самим собой, нужно быть одиноким. Свободно говорит только тот, кто говорит наедине собой. Коммуникативный человек не знает тишины одиночества. Он может уединиться, но он никогда не бывает один. Частичность привязывает его к другому, делает зависимым от него.
Одиночеством нас наказывают, когда отправляют в свою комнату, когда изолируют от других, подвергая остракизму. Нас наказывают вербальной изоляцией, когда с нами не хотят говорить. Нас наказывают, а мы иногда получаем удовольствие от уединения. Если мы творим, то мы всегда одиноки, изолированы. Хуже всего переживать одиночество на людях, в момент осознания своего отщепенчества.

Другой

Другой – это тот, кто достраивает тебя до завершенного целого. Благодаря другому ты можешь иметь полный обзор, а также можешь впервые увидеть себя. В конце концов, другой, другой нужен для того, чтобы с ним можно было поговорить, чтобы можно было реализовать свою потребность в общении.
Почему же ни одно Я не любит другого? Потому что оно любит философию. А философия – это разговор с самим собой и о себе. Поэтому никакой другой нам не нужен. Другой нужен попсе, тем, кто думает, что истина рождается в споре. Правда, философия к этой истине не имеет никакого отношения.
Другой – это удвоенное коммуникацией Я, т.е. Я, которому больше не противостоит не Я. Если другой - это нефилософский жест коммуникации, то философия – это антикоммуникативный жест Я. Согласиться с присутствием другого, с тем, чтобы он был частью твоего Я, значит, заговорить не своим голосом, подчиниться дискурсу другого. Стать пустым
В коммуникативном проекте современности Я существует в качестве того, что поименовано другим. У поименованного другим не может быть разговора с самим собой. Вот эта невозможность и составляет смысл коммуникативного поворота к другому. До поворота Я могло спрятаться от другого в складках своей души. После поворота нужно искать себя на дне у другого.
Там, на дне, к тебе приходит сознание того, что другой, если он и существует, то для того, чтобы был язык. Ведь пока нет другого, язык нам не нужен. Нам нужно уже-сознание и связанное с ним чувство страхорадости. Другой – это не ты, а он. Появление другого требует защиты от него. Вот язык и является такой защитой. То есть язык существует не для коммуникации, а для защиты не понимаем от другого.
Встреча с другим рождает не смыслы, а знания и ложь, не истина, а обмен пустыми знаками. Другое – это не Бог. Он не может предшествовать мне. Бог – это не другой, а Бог. До «ты» нет никакого Я, а после Я есть уже Мы.
В коммуникативном пространстве современности нужно все время говорить. Любая остановка речи показывает тебе твою пустоту. Говорить – значит все время ставить в центр Другого и вступать с ним коммуникацию. Мыслить – значит выпадать за пределы коммуникативного пространства, ибо мыслить – значит ставить в центр самого себя, выталкивая из каналов общения коммуникативные заглушки. Поэтому нельзя одновременно и говорить и мыслить, ибо мысль смещает тебя в сторону от языка, а язык уводит тебя в сторону от мысли. Не может быть индивидуального языка. Ведь если бы он был, то тогда делать и думать, что делаешь, было бы не различимо. И значение слов учреждались бы тем, кто говорит, оставаясь вне языка.
А это значит, что мы индивидуализируем язык тогда, когда нам почему-то важно понять, кто говорит. Усилие такого понимания носит не коммуникативный характер. Ибо оно полагает, что сам язык ничего не говорит, а говорит что-то неязыковое. Для того чтобы редуцировать влияние неязыкового в языке, нужно отказаться от неязыковой конституции значения и отдать судьбу значения в руки языка, которой превращает значение в величину, производную от языковых игр, от обмена знаками. Вот эта производность значения и позволяет утверждать, что коммуникация основана на принципе, неважно, кто говорит.

Путь к одиночеству

Полное погруженность в себя – это знак самости, дно нашего самосознания. Вернее, его исток, место, где оно начинается. Возможно, что человек ищет своего другого, хочет найти того, кому он может сказать «ты», но ему вместо чаемого «ты» показывает себя его «я» Кто не был одинок, у того нет самосознания. Одиночество рождается в тоске, в ужасе, в попытке заполнить свою пустоту наркотиками, водкой, психоделикой. Даже потребность быть включенным в группу, в целое сопровождается осознанием утраты, неприятием тебя другими, чувством покинутости, оторванности, ненужности. К одиночеству ведут: разочарование, крушение надежд. Все люди одиноки, но не все это осознают. Если человека не поглощает коммуникация, то у него возникает чувство одиночества. Если она его поглощает, то он становится пустым. Каждый из нас прокладывает свой путь между одиночеством и пустотой. Поскольку для общения используется одна информация, постольку от нее отделяются смыслы. Отделение смысла от информации является признаком одиночества, которое удваивается в случае, если я и другой похожи друг на друга как две капли воды.

Пустое «Я» как проблема коммуникации

Язык говорит и всегда недоговаривает. Немотствующее немотствует, в ожидании слова. Обнаружение немотствующего и желание дать слово дословному составляет горизонт современного способа коммуникации. Дело не в том, чтобы дать язык безъязыкому в его совершенной форме. Дело – в жесте, в туннели между знаком и образом. Только Бог может выговорить недоговоренное. Но именно Он есть Слово. А это значит, что у него нет вербального опыта. Неопытность ставит Бога вне диалога. Над коммуникацией. Слову не нужен язык. Ему нет надобности в «Я» как точке отсчета субъектного языка. Человек – не Бог. И потому ему нужен язык.
Язык, если он существует, то в пределах опыта соединения слова с дословным или, что то же самое, в пределах социума. Социум - это множество других, сосчитанных из предельной точки социума. Из пустого «Я». «Я» ничего не прибавляет к счету и ничего не отнимает. «Я» - это социальный ноль. Пустое имение места, которое начинает счет другим и завершает этот счет, являясь соблазном для другого.
Само «Я» не является элементом социума, Оно желает в нем все, кроме себя. Поэтому социальность всегда испытывает нехватку «Я», отсутствие которого воспринимается другими как пустота. Пустое имение место означевается другим. Замещается обменом знаков. «Я», означенное другим, становится поименованной точкой пространства. Его речь сводится к речи других.
Иными словами, язык может пониматься как «отсутствующий другой» в ситуации недоговоренности, которая и принуждает обращаться к языку в поисках имен и смыслов. Всякое «Я», не обнаружив себя в социуме, обращается к языку в поисках своего имени. Отсутствие имени в языке заставляет «Я» вернуться к себе в некоммуникативном жесте самоименования. Лишь именуя себя, «Я» может вернуть себе свою речь, сделать ее полной. Коммуникация отнимает у «Я» его собственную речь. Речь «Я» становится пустой. Разрыв с коммуникацией возвращает полноту речи, наполняет ее собственными значениями. Но «Я» может застрять в языке. Не вернуться к себе. В последнем случае нельзя будет дать голос немому, а слово – дословному. И речащий станет речиться с удвоенной говорливостью. Бытие бытийствует в речи уже не только как бытие, но и как «имя» бытия. Слова перестают отсылать к дословному, означающее – к означаемому и начинают отсылать к самим себе. Самоотсыл языка указывает на случившийся разрыв с безъязыким. Энергетика разрыва расширяет перформативную практику языка и повышает статус самореференции. Язык проникает всюду. Все становится языком. Везде опыт заменяется текстом, в котором можно увидеть движение означающих, игру знаков и значений. Но в тексте нельзя увидеть призыв и отклик на призыв, зови отзыв. Знаки не зовут. Значение не отзываются. Поэтому безъязыкое исходит жестами, сохраняя связь с мистерией. Реальность безъязыкового описывается не в терминах присутствия или отсутствия, а в терминах действия. Если вещи даны, то безъязыковое действует.
Всякое «Я» обладает самоочевидностью. Коммуникативный же акт предполагает преодоление самоочевидности. Отказ от «Я». Важно, чтобы в каждый момент коммуникативного действия «Я» не выходило за свои пределы. Ибо этот выход будет восприниматься другим как принуждение. И, следовательно, будет разрабатываться технология ускользания от отчуждения. Если же «Я» не выходит за свои пределы, то оно находит себя в любой точке коммуникативного пространства. И поэтому всякий раз будет конституироваться положение вещей, при котором каждый знает: это говорят не мне. Это я говорю. То есть я вменяемо и свободно в коммуникации, если оно пусто.
Самоочевидность «Я» сопровождается свободой так, что это сопровождение скрывает отчуждение «Я», его управляемость, подчиненность законам не своей воли и ума, а законам ума и воли другого. «Я» видит вещь не потому, что они есть, хотя они и есть. А потому что «Я» воображает, что они есть. Ведь «Я» - точка, откуда смотрят. Куда сходится и исчезает бесконечное множество сцеплений причин и следствий.
Управление в системе коммуникаций строится на базе самоочевидностей, как соразмерных «Я», так и несоразмерных ему. В последнем случае очевидности измеряются в безличной форме: так говорят «само собой разумеется» и т.д.. Всякая мысль есть движение языка из пустого в порожнее. Движение здесь понимается в качестве переноса значения одного слова на другое. Если бы не было пустого «Я». То не было бы и языковых пустот. Не было бы пустых слов, пустых смыслов, пустых значений. Но тогда не было и переноса значений. Не было бы коммуникации. И тогда появился бы язык. На котором было бы невозможно помыслить. Нельзя было бы говорить. Вернее говорить можно и на таком языке. Но на нем сказать ничего нельзя. Человек, который создает язык мысли, называет себя философом. А его язык называют философским.
Пустота предстает в течи философа как тавтология. Тавтология допускает замещение повторения первого нулем. А у нуля нет собственного бытия. Ноль означает отсутствие чего бы-то ни было. Следовательно движение языка может быть либо к нулю. Либо от нуля. Но и в том и в другом случаях тождественность уступает место коммуникативной метонимии. Движению. Перебор метафор бесконечен. Нет ни одной метафоры, которая сама по себе могла бы выступить завершающей метафорой, которая сама по себе могла бы
Выступить завершающей метафорой коммуникации. Следовательно, любая философия может быть переосмыслена только метафорически, то есть в результате наращивания нового слоя метафор.
Чтобы движение мысли завершилось, необходим соскок. Выпадение из бесконечности переноса смысла. Любой коммуникативный соскок случаен. Но, случившись, он становится событием философии. И как событие он может быть рассмотрен картографически. Как событие жизни определенного человека. Картография подготавливает почву для археографии смысла коммуникативного движения философа. Предельные смыслы этого движения обнаруживают себя в антониме. В отрицании того, что утверждается. От пустоты нонсенса мысль движется к пустоте тавтологии. Но само это движение требует непрерывно возобновляемой пустоты коммуницирующего «Я».
Коммуникативная метафора как тело языка философии предполагает ноль и бессмыслицу. Пульсирование языка между нулевым содержанием и бессмысленным составляет коммуникативный язык философии. Тело этого языка – в дословности метафоры.

Антропология и социология

Человек существует как человек не потому, что есть общество. А общество существует не потому, что есть люди. Социум и человека можно описывать вне зависимости друг от друга. Как нечто самодостаточное. Как субстанции. Социальный человек возникает в момент наложения социальной и антропологической реальности. А оно случайно. Всякий социум требует равенства. Существование же человека требует неравенства. Нехватки. Того, что рождает волю. И эмоции пассионариев. Человек возникает как привилегия немногих быть людьми. Как неравенство, у которого нет конца. Потому что место человека всегда пусто. И никаким содержанием не заполнить эту пустоту. То есть неравенство – это форма, условие того, чтобы вообще что-то было не выровненным. Хитрость мира состоит в том, что он создает неравенство людей как иллюзию всякой возможности стать человеком.
Привилегия быть человеком – это фикция. Мираж, который заставляет двигаться. Идти к нему, чтобы никогда не прийти. Поэтому каждый может попытаться стать человеком. Выйти в люди. Ведь если быть человеком – это привилегия немногих, то может быть и тебе повезет. И ты окажешься среди немногих. Расширение круга немногих составляет антропологический смысл истории. Ведь и свобода рождается как привилегия немногих. И современность существует как привилегия немногих. И ум. И добро. Это потом, когда свобода станет привилегией всех, она умрет. И исчезнет ум. И перестанет манить добро. И человек перестанет быть человеком. Устранение привилегий, расширение равенства составляет социальный смысл истории. А когда неравенство заканчивается, тогда начинается антропологическая катастрофа. Борьба с привилегиями – это последний этап деантропологизации мира. Расставание с умом и свободой. Ведь привилегия стала формой существования пустоты. А без пустоты человеку не во что изменяться. И он растворяется в бытии элеатов, в котором нет привилегии немногих быть людьми. А социальная история продолжается. Ибо существует еще много всяких неровностей, которые нужно выравнивать. Это и запрет на неравенство полов. И запрет на неравенство поколений, рас, религий и прочего.
_________________________
© Гиренок Федор Иванович