Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
История
Воспоминания уцелевшего
(№4 [94] 15.06.2004)
Автор: Сергей Мельник
Сергей Мельник
А.Н. Наумов --- Нажмите, чтобы увеличить.
А.Н. Наумов
Полвека назад за границей вышел двухтомник мемуаров Александра Николаевича Наумова "Из уцелевших воспоминаний. 1868-1917" (Нью-Йорк, 1954-1955), изданный его вдовой Анной Константиновной и дочерью Ольгой Александровной Кусевицкой. Автор – видный российский общественный деятель, некогда Самарский губернский предводитель дворянства, затем член императорского кабинета министров – к сожалению, не дождался выхода книги: скончался в 1950 году в своем имении под Ниццей…

Редкая русскоязычная библиотека на Западе не имеет этого уникального издания, многими же соотечественниками оно до сих пор не прочитано. А жаль: написанная в эмиграции настоящим, полузабытым, на редкость живым русским языком, эта книга таит немало ценных наблюдений и, пожалуй даже, исторических открытий.


Кто же такой Александр Наумов? Даже в сегодняшних, пока еще единичных публикациях об этом недюжинном человеке характеристики его – все какие-то сдержанно-осторожные. Эпитетов вроде "борец за счастье" или "жертва большевизма" не наблюдается. Впрочем, таков закон жанра – жанра биографического очерка. И верится этим публикациям все же больше, чем сусальным иконописям былых "героев".

Сама книга уникальна потому, что не чувствуется в ней ни фальши, ни обычной для воспоминаний о тех годах "ярости благородной" (свойственной и красным и белым), ни следа цензуры. Разумеется, встречаются и фактические ошибки, и субъективные оценки, не без того. Но прочитав за свою жизнь множество мемуаров – и "буревестников"-народников, и "рыцарей революции", и эмигрантов, – ни одному я не поверил в целом так, как Наумову.

Чем ценны для нас эти воспоминания? Тем, что немало страниц в них о глубинке, о самой что ни на есть российской дореволюционной провинции, о земской деятельности. И в первую очередь, в Ставропольском уезде Симбирской губернии, где родился и которому честно служил Александр Наумов двенадцать лет: сначала земским начальником, затем почетным мировым судьей, а с июня 1902 года предводителем уездного дворянства. "Пекся о нуждах" уезда и потом, когда пошел на повышение. В смутном 1905-м избрали его предводителем дворянства Самарской губернии – и там, в Самаре, до сих пор сохранился не потерявший следы былой красоты и достоинства особняк Наумова.

Именно А. Наумову история приписывает открытие самарского музея С.Т. Аксакова и всемерную поддержку (в том числе из своего кармана) нескольких учебных заведений в губернии. В 1913 году и Самарская дума единогласно ходатайствовала перед государем-императором о присвоении Наумову звания почетного гражданина Самары. Николай Второй не смел возразить, поскольку к тому времени знал Александра Николаевича и по делам, и в лицо...

Остаток жизни бывший егермейстер двора и царский министр земледелия (с ноября 1915 года по июль 1916-го) провел в эмиграции. Писали, что назвал он свою усадьбу "Волгой". В ее "колыбели" 3 августа 1950-го, на восемьдесят втором году жизни, Наумов скончался. Отошел в "иной, лучший мир", как писал сам о близких ему людях.

И только близкие люди уже после его смерти могли позволить сказать о нем высоким, но вполне уместным применительно к этому человеку штилем.

"Вся жизнь А.Н. прошла в служении Родине, - писала в предисловии к "Воспоминаниям уцелевшего" вдова Наумова, – а когда прекратилось это активное его служение и начались годы эмиграции, он свою душевную потребность и внутреннюю дисциплину вложил в свои записи и работу над воспоминаниями".

От рождения до потрясений

"Появился я на Божий свет в ночь с 20 на 21 сентября (ст. ст.) 1868 года в гор. Симбирске в так называемом "Ермоловском" доме... Родителями моими были – Николай Михайлович Наумов и Прасковья Николаевна, урожденная княжна Ухтомская. Тот и другой принадлежали к старинным русским родам.

Наумовы ведут свое происхождение от родоначальника Наума, сына Павлина, выходца из "свицких" земель, вступившего на службу в Х1У столетии к Великому Князю Симеону Гордому. Последующие поколения Наумовых в лице своих представителей являли собою беспрерывную серию служилых русских людей, так или иначе привлеченных к делу собирания и строительства российской земли и государственности. Многие из них состояли в числе лиц, в той или иной степени приближенных сначала к Великокняжескому, затем Царскому и, наконец, Императорскому Престолу, а один из моих предков, стольник Наумов, значился в списке избирателей на русское царство Михаила Федоровича Романова".

Вот как распорядилась судьба: один стоял у истоков династии, другому выпало быть свидетелем ее заката...

К концу позапрошлого уже века древнему роду Наумовых принадлежали обширные земли в Ставропольском уезде Самарской губернии. "Основными родовыми наумовскими имениями, жалованными еще Царем Алексеем Михайловичем", владел двоюродный брат деда Павел Алексеевич, крестный отец Александра. От деда Михаила Михайловича (в окружении которого, по воспоминаниям, были и "шут Юдавка и бесконечное количество во всех комнатах пернатых певцов, начиная с попугаев и кончая канарейками") семье достался особняк с огромным садом. "Весь Симбирск" бывал у моих гостеприимных родителей, и это немудрено, ибо добрая половина его были наши родственники. Деловые разговоры чередовались с веселой болтовней, музыка с картами, а про наше раздолье юношеских игр и забав в тенистом плодовом саду и говорить нечего – было где разгуляться и порезвиться!"

В основном же, особенно летами, Наумовы жили в родовом имении, "благословенном" Головкино в 40 верстах от Симбирска. Там – свое раздолье: верховая езда, рыбалка, охота ("отголоски" которой можно встретить в "Записках оружейного охотника" С.Т. Аксакова, подолгу гостившего в Головкино). Там же – уроки цивилизованного землевладения и хозяйствования, которые пригодились впоследствии на всех ступенях "карьерной лестницы". И в изгнании тоже.

В "Воспоминаниях" десятки странниц о родителях. Николай Михайлович, окончив московскую гимназию, с университетской скамьи угодил на Крымскую войну. "Много тревожных ночей приходилось проводить отцу, лежа в грязи, лужах, под дождем лишь с седлом под головой. К глубокому сожалению, интереснейшие отцовские письма, посылавшиеся во время войны моему деду Михаилу Михайловичу и сохранявшиеся в моем семейном архиве, сделались достоянием большевиков и вероятно подверглись общей участи всего оставшегося нашего домашнего скарба".

Детей в семье было четверо. Сестру Елизавету Александр не знал – родилась в "реформенном" 1861-и и умерла вскоре после рождения. Старшие братья, Дмитрий (1862) и Николай (1864), каждый по-своему, нарушили спокойное до некоторых пор течение семейной жизни.

А.Н. Наумов с супругой в Крыму --- Нажмите, чтобы увеличить.
А.Н. Наумов с супругой в Крыму
"В 1897 году стряслась в нашей семье лихая беда: брат Дмитрий захворал сердечной болезнью, а с братом Николаем случилось тоже немалое горе. На почве холостецкого легкомысленного поведения он совершил преступление, которое было тотчас же раздуто в крупный скандал его личными недоброжелателями. Эти мелкие завистники поспешили бросить грязью в незапятнанное до того времени имя Наумовых!" Имя отстоять удалось, но от переживаний у отца отнялась правая половина тела – он умер незадолго до первой русской революции. Александр Николаевич, успевший к тому времени прочно встать на ноги, завоевать огромный авторитет в Ставропольском уезде и всей губернии, обзавестись семьей (в феврале 1898 года женился на Анне Константиновне Ушковой, дочери одного из богатейших купцов, которому принадлежала несметная часть земель Самарской Луки; в единственном браке было шестеро детей – Мария, Анна, Ольга, Александр, Прасковья и Николай) остался для матери единственной надеждой и утешением в старости. Прасковья Николаевна застала сына в лучшие его годы, но до потрясений 1917-го не дожила...

Еще тридцать лет назад, сидя за партой с Володей Ульяновым, – мог ли Саша Наумов даже помыслить, как круто все обернется!?


Рядом с Керенским и Ульяновым

До недавнего времени малодоступные, воспоминания Наумова – сущий клад для отечественных историков. Одни только "отроческие" страницы, посвященные Симбирской гимназии, преподавателям и одноклассникам, чего стоят...

Позади безоблачное детство – с нянюшкой, гувернантками-гувернерами, немцами-немками. Перед поступлением в гимназию (сначала военную, уже затем, в 1881году, Наумова перевели в ту самую классическую, которую мы помним по книжкам о детстве Ленина и экскурсиям в Ульяновск) пришлось брать уроки русского языка. С сыном преподавателя, Андреем Ельчаниновым, который впоследствии "пошел по ученой и учебной карьере, сделавшись профессором Академии Генерального Штаба", поступали вместе и дружили.

Решение родителей о переводе Наумов воспринял "не без грусти": жалко расставаться с друзьями и кадетскими порядками. Уже потом, по прошествии времени, оценил перемену: "излишняя формалистика для детей гимназического возраста явилась в ущерб сути учения и воспитания".

В классической все было по-другому. "Начать с директора... Враг лжи и притворства, Керенский был по существу человеком добрым и справедливым. Образованный и умный, он являлся вместе с тем исключительным по своим способносям педагогом... Прекрасно владел русской речью и любил родную литературу, причем система преподавания его была для того времени совершенно необычная. Свои уроки по словесности он, благодаря присущему ему таланту, превращал в исключительно интересные часы, во время которых мы с захватывающим вниманием заслушивались своим лектором, для которого в эти часы не существовало никаких официальных программ и учебников с обычными отметками чиновников-педагогов: "от сих до сих"... Федор Михайлович приучил мыслить много, но высказывать и писать лишь экстракт продуманного в краткой, ясной и литературной форме..." То же самое – и на уроках латыни... "И вот, спустя 25 лет, на фоне взбаламученной рядом государственных реформ столичной жизни появился Керенский, Александр Федорович, сначала в качестве представителя крайней оппозиционной партии Государственной Думы, а затем, после февральской революции 1917 года, на ролях виднейшего руководителя Временного Правительства... Конец его карьеры известен... Смотря, бывало, на него, странно и больно было мне сознавать, что этот маленький, худенький, нервный политический смутьян и болтун мог быть сыном почтенного Федора Михайловича"...

И уж вовсе бесценна характеристика Владимира Ульянова, с которым Наумов учился "бок о бок, сидя рядом на парте в продолжение всех шести лет и, в 1887 году, окончили вместе курс. В течение всего периода совместного нашего с ним учения мы шли с Ульяновым в первой паре: он – первым, я – вторым учеником, а при получении аттестатов зрелости он был награжден золотой, я же серебряной медалью"... А дальше – потрясающий, прописанный до мельчайших деталей психологический портрет гимназического товарища, о будущей роли которого в истории и судьбах миллионов в те времена никто и не загадывал.

«Маленького роста, довольно крепкого телосложения, с немного приподнятыми плечами и большой, слегка сдавленной с боков головой, Владимир Ульянов имел неправильные, я бы сказал, некрасивые черты лица: маленькие уши, заметно выдающиеся скулы, короткий, широкий, немного приплюснутый нос и вдобавок – большой рот, с желтыми, редко расставленными зубами. Совершенно безбровый, покрытый сплошь веснушками, Ульянов был светлый блондин с зачесанными назад длинными, жидкими, мягкими, немного вьющимися волосами.

Но все указанные выше неправильности невольно скрашивались его высоким лбом, под которым горели два карих круглых уголька. При беседах с ним вся невзрачная его внешность как бы стушевывалась при виде его небольших, но удивительных глаз, сверкавших недюжинным умом и энергией. Родители его жили в Симбирске. Отец Ульянова долгое время служил директором Народных училищ. Как сейчас помню старичка елейного типа, небольшого роста, худенького, с небольшой седенькой жиденькой бородкой, в вицмундире Министерства народного просвещения, с Владимиром на шее...

Ульянов в гимназическом быту довольно резко отличался от всех нас – его товарищей. Начать с того, что он ни в младших, ни тем более в старших классах никогда не принимал участия в общих детских и юношеских забавах и шалостях, держась постоянно в стороне от всего этого и будучи беспрерывно занят или учением, или какой-либо письменной работой. Гуляя даже во время перемен, Ульянов никогда не покидал книжки и, будучи близорук, ходил обычно вдоль окон, весь уткнувшись в свое чтение. Единственное, что он признавал и любил как развлечение – это игру в шахматы, в которой обычно оставался победителем даже при единовременной борьбе с несколькими противниками. Способности он имел совершенно исключительные, обладал огромной памятью, отличался ненасытной научной любознательностью и необычайной работоспособностью. Повторяю, я все шесть лет прожил с ним в гимназии бок о бок, и я не знаю случая, когда Володя Ульянов не смог бы найти точного и исчерпывающего ответа на какой-либо вопрос по любому предмету. Воистину, это была ходячая энциклопедия, полезно-справочная для его товарищей и служившая всеобщей гордостью для его учителей.

Как только Ульянов появлялся в классе, тотчас же его обычно окружали со всех сторон товарищи, прося то перевести, то решить задачку. Ульянов охотно помогал всем, но, насколько мне тогда казалось, он все же недолюбливал таких господ, норовивших жить и учиться за чужой труд и ум.

По характеру своему Ульянов был ровного и скорее веселого нрава, но до чрезвычайности скрытен и в товарищеских отношениях холоден: он ни с кем не дружил, со всеми был на «вы», и я не помню, чтоб когда-нибудь он хоть немного позволил себе со мной быть интимно-откровенным. Его «душа» воистину была «чужая», и как таковая, для всех нас, знавших его, оставалась, согласно известному изречению, всегда лишь «потемками».

В общем, в классе он пользовался среди всех его товарищей большим уважением и деловым авторитетом, но вместе с тем нельзя сказать, чтоб его любили, скорее - его ценили. Помимо этого, в классе ощущалось его умственное и трудовое превосходство над всеми нами, хотя надо отдать ему справедливость – сам Ульянов никогда его не выказывал и не подчеркивал.

Еще в те отдаленные времена Ульянов казался всем окружавшим его каким-то особенным. Предчувствия наши нас не обманули. Прошло много лет, и судьба в самом деле исключительным образом отметила моего тихого и скромного школьного товарища, превративши его в мировую известность, в знаменитую отныне историческую личность — Владимира «Ильича» Ульянова-Ленина, сумевшего в 1917 году выхватить из рук безвольного Временного Правительства власть, в несколько лет путем беспрерывного кровавого террора стереть старую Россию, превратив ее в СССР-ию, и произвести над ней небывалый в истории человечества опыт – насаждения коммунистического строя на началах III Интернационала. Ныне положен он в своем нелепом надгробном Московском мавзолее на Красной площади для вечного отдыха от всего им содеянного»…

Согласитесь: нет в этой мастерски написанной характеристике ни озлобленности, ни личностных передержек – хотя уж кто-кто, а Наумов, наверное, спустя полвека имел на это право. И прежде всего потому, что оба они учились у одних почтенных учителей, а уроки извлекли кардинально разные.

А вот в чем второй ученик превзошел первого, так это – действительно – в логике. И умении прогнозировать. "Наследство оставил Ульянов после себя столь беспримерно-сложное и тяжкое, - читаем в воспоминаниях уцелевшего, – что разобраться в нем в целях оздоровления исковерканной сверху донизу России сможет лишь такой же недюжинный ум и талант, каким обладал отошедший ныне в историю гениальный разрушитель Ленин".


Вдогонку...

Оба медалиста поступили на юридический, только Ульянов – в Казанский университет, Наумов – в Московский. Странно, что потом они ни разу не встретились на самарских просторах, где практиковался будущий вождь...

Дом А.Н. Наумова в Самаре, фото начала ХХ века. --- Нажмите, чтобы увеличить.
Дом А.Н. Наумова в Самаре, фото начала ХХ века.
Университет Наумов окончил блестяще. Еще теплились мечты "о музыкально-артистической карьере", открывались перспективы адвокатуры и профессуры по праву в Москве, однако жизнь распорядилась иначе. Стоило только выехать за пределы Садового кольца...

В 1891 году оказался он в самой гуще голодающей России. "Я был поражен и подавлен невиданной мною доселе обстановкой сплошных лишений, людской скорби и болезней... Резко выявившаяся передо мною параллель – сытой до обжорства Москвы и голодного до ужаса Сызранского пути – неотступно сверлила мой мозг и душу... Цель жизни стала как бы сама собой намечаться... В Москву я вернулся не тем, каким я выехал". Ужасающие последствия эпидемии холеры в родном Головкине, жестокая порка невинных крестьян по приказу Самарского генерал-губернатора Роговича, – все эти потрясения вынудили молодого Наумова согласиться с предложением Бориса Михайловича Тургенева (в то время уездного Ставропольского предводителя дворянства) целиком отдаться земскому делу. Таков "неожиданный для меня самого оборот, давший мне, впрочем, полностью удовлетворение в основном моем желании – служить родному народу честным советом и посильными своими знаниями"...

Вопрос о земле в то время был “первостатейным”. Можно сказать, политическим: от того, как государство распорядится крестьянством, зависело будущее страны. И борьба развернулась нешуточная. Вот как писал об этом в своей книге А. Наумов:

“В 1902 году в Петербурге, по Высочайшему повелению было образовано т. н. “Особое Совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности”, в котором предполагалось по мысли его инициатора, бывшего в то время Министром финансов, С.Ю. Витте, рассмотрев потребности сельскохозяйственной промышленности и устройства быта российского земледельца-крестьянина. Совещание это просуществовало с января 1902 года по март 1905 года и собрало со всей России огромный и интереснейший материал, в большинстве своем подробно разработанный, но его постигла та же судьба, как и другие подобные столичные благие начинания, оставшиеся без всякого практического результата; когда грянул гром и заявила о себе народная стихия – поспешили креститься, но было уже поздно.

Цель Витте была в высшей степени государственно-важная и предупредительно-полезная. Он считал своевременным озаботиться о статридцатимиллионной крестьянской массе, освободив ее, по его собственному выражению, от “…рабства, произвола, беззаконности и невежества”. Под рабством и произволом он разумел, главным образом, гнет общины со всеми ее “круговыми” путами, требовавшей, по его мнению, самого срочного ее уничтожения. Под беззаконием – смешанную подсудность крестьянства волостному и общему суду, вместо единого для всех судопроизводства с существовавшими судебными уставами. Под невежеством он понимал потребность в поднятии низкого просветительного уровня народных масс, которую имел в виду удовлетворить лишь под условием, чтобы народное обучение всецело находилось в руках правительства.

В том же 1902 году на местах были образованы губернские и уездные комитеты о сельскохозяйственных нуждах, первые под председательством губернаторов, вторые – уездных Предводителей дворянства”.

“Взялся я за это дело с превеликой охотой и живым интересом”, – продолжает Наумов. Вдохновленный идеей реформирования, он три года собирал материал о нуждах крестьян Ставропольского уезда. Но тщетно: император не утвердил проект Витте. “Особое совещание” было закрыто; колоссальный материал, собранный по всей стране, положен под сукно.

В итоге не только для Наумова – для всех, кому близки были реформы, встала “неразрешимая загадка: почему в Северной столице верхи относились столь мертво ко всему, что требовало быстрого, чуткого и государственно-разумного разрешения?!”…

Что говорить: Наумов немало сделал на земском поприще. Как только умел – истово и безукоризненно. Один только список его ставропольских и самарских дел займет немало убористо исписанных страниц.

Но все это, как оказалось, было уже... вдогонку. Режим, в который так верил Наумов, на глазах терял позиции – и прежде всего, в деле народного просвещения, по сути отданном однажды государством на откуп всевозможным "черным передельцам".

На его взгляд, "реформаторы-шестидесятники приняли на свою душу величайший грех тем, что при освобождении крестьян не создали одновременно прочную сеть правительственных учительских институтов", – готовящих кадры, которые несли бы в массы "не одну только грамоту, но хотя бы самые элементарные основы государственно-гражданского воспитания на национально-исторических началах". Десятилетиями свято место заполняла другая, "развращающая юные умы и сердца пропаганда" цареубийц. И остановить этот "массовый психоз", охвативший, к несчастью, и его круг, один Наумов был не в силах...

Именно Наумов еще осенью 1905-го, в самый разгар бунта, бессмысленного и беспощадного, отправился в столицу со специальной миссией: убедить предшественника Столыпина на посту премьера, отца идеи аграрной реформы графа Сергея Витте и самого императора Николая II быть жестче.

“Разразившиеся повсеместно по Среднему Поволжью аграрные беспорядки, – писал Наумов в своей книге, – сопровождавшиеся пожарищами, или “иллюминациями”, как сказал один из модных в то время ученых публицистов, член Государственной Думы, Герценштейн, организовывались и протекали почти повсюду в одном и том же порядке. Откуда-то появлялись никому неизвестные гастролеры-агитаторы, большею частью молодежь, руководимая чьей-то опытной рукой. Немало среди них бывало студентов. Являлись всё они не без денег, и выбирали в губернии для своей деятельности места, где население было больше подготовлено к восприятию их агитаторских призывов.

Надо сознаться, что работа этих господ была рассчитана умно. В нашей губернии они очень удачно выбрали экономию Роопа. Ее молодой хозяин – столичный смазливый хлыщ – все делал, чтобы довести местное крестьянство до состояния полной и открытой ненависти к своему “барину”. Стоило появиться двум агитаторам, как все село встало на ноги и пошло пускать красного петуха в господскую усадьбу”...

Оказавшись один на один с Николаем II, Наумов был просто потрясен, насколько слабо представляет себе государь реальную ситуацию в России, насколько безмятежна власть. Александр Николаевич лично убедился: царедворцы и сами-то плохо информированы о масштабе катастрофы. Другие же, оберегая главу государства от потрясений, служат своему Отечеству плохую службу. Наумову пришлось немало потрудиться, чтобы объяснить самодержцу, как шаток его трон, и добиться высочайших распоряжений.

Витте, который принял Наумова несколько дней спустя, оказался гораздо энергичнее, – но наведение порядка в теряющей управление огромной стране (с полуфеодальным устройством и колоссальной инерцией, которую “не пробьешь” половинчатыми реформами) выпало на долю пришедшему ему на смену Петру Столыпину. Сам Столыпин был убежден: реформы возможны лишь после того, как в стране воцарится порядок и стабильность, и потребуют не менее 20 лет…

Конец этой истории известен: спасти страну от “рабства, произвола, беззаконности и невежества” не удалось. Слушая потом уже, в Крыму, упреки – дескать, царя уничтожил не народ, а сами господа, – он до смерти не мог уяснить, почему все это произошло.

___________________________________
© Мельник Сергей Георгиевич
Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum