 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
«В террор можно и влюбиться
и возненавидеть до глубины души, – и притом с оттенком "на неделе семь пятниц", без всякой неискренности... Мы, люди, страшно несчастны в своих суждениях перед этими диалектическими вещами, ибо страшно бессильны... Нет гармонии души, нет величия...» Василий Розанов «Уединенное» В конце апреля 1872 года в тихий, безобидный волжский городок Ставрополь судьба забросила Софью Перовскую.
Так описывала приезжую барышню ставропольская мещанка Мария Карпова (урожденная Иванова) в статье, опубликованной в 1925 году в альманахе бывших политкаторжан «Каторга и ссылка». Ну кто мог ожидать от этого безвредного с виду юного создания чудовищного даже по сегодняшним меркам террористического акта – убийства государя? А 1 марта 1881 года, когда свершилось одно из самых громких политических убийств, потянувшее за собой шлейф великих потрясений, будет всегда отмечаться как «первое марта» – даже по новому стилю… У террора женское лицо? Ну кто, в самом деле, мог представить тогда, что через каких-то девять лет о ней узнает вся читающая газеты Россия. О ней, из первых русских дворянок, «воспрявших от векового сна». О ней, чье имя теперь уж точно читается крупными буквами на обломках самовластья: имя первой русской женщины, казненной по политическому делу. Одной из тех, кому мы обязаны жутким мировым пожаром. Но если говорить понятным языком – Софья Львовна прославилась организацией чудовищного даже по сегодняшним меркам террористического акта: убийства императора. И та же неумолимая история по заслугам поставила ее у самых истоков мирового терроризма. А люди, и по сей день взрывающие мирные поезда, самолеты, дома, убивающие президентов, министров, врачей, просто тех, кто попадется под руку, – как ни крути, ее прямые потомки. Почему я «напал» именно на Перовскую? Сколько их, убежденных террористок, отметилось за последнее столетие: в России, Италии, Германии, Испании, в Палестине, Ольстере, Латинской Америке... Теперь вот в Чечне и Ираке. Но в том-то и дело, что именно Перовской и ее товарками, неистовыми «профессиональными революционерками» конца прошлого столетия была открыта эта нескончаемая эпоха – эпоха женского терроризма. На мой взгляд, наиболее чудовищного и необъяснимого из всех видов и сортов человекоубийства. Лучше оставить психологам и феминисткам споры о том, так ли это. И пусть, если смогут, ответят: откуда они берутся – женщины, которым нипочем убить человека? И не «на бытовой почве», не на войне, не в состоянии секундного аффекта – а прямо-таки годами готовиться к убийству, будто к рождению первенца. И неважно, чем они оправдываются при этом, какими идеями движимы: ненавистью к врагам или любовью к товарищам по оружию. Убийцы – они и есть УБИЙЦЫ, вот и все. А образ Перовской – он тем и «хорош», что хрестоматийный. Сонное царство В Ставрополе Перовская пребывала с весны до осени 1872 года. Именно это тихое местечко было выбрано зарождающимися «буревестниками» для более тесного знакомства с жизнью трудового люда. Нашелся и повод: бывшая супруга богатого помещика и мирового судьи Мария Тургенева, вернувшись из Швейцарии, устроила здесь курсы сельских учительниц. Просвещать неизвестный им прежде народ приехала целая группа товарищей, желающих нести «нецензурные идеи» (как они сами выражались) в угнетенные массы. Для Ставрополя, и в самом деле не избалованного развлечениями, это был сущий фурор: «Маленький городок Ставрополь, смотревший тусклыми окошками убогих деревянных домишек с лугового берега на Волгу и Жигули, был взбудоражен»... Перовская согласилась преподавать русский язык и литературу. А чтобы быть уж совсем близко к народу, брала уроки оспопрививания у известного и уважаемого всеми врача Евграфа Алексеевича Осипова (21.12.1841– ночь с 3 на 4.04.1904). И даже какое-то время жила у него.
Ученик знаменитого профессора Казанского университета Петра Лесгафта (лекции которого по физиологии, кстати, слушали многие будущие народники, в том числе Вера Фигнер), видный земский врач, основатель земской медицины в Ставропольском уезде и впоследствии в Московской губернии, автор множества научных трудов и, как бы сейчас сказали, прогрессивных технологий в медицине, Осипов еще в студенческие годы переболел модным в то время вольнодумством – и вылечился. Перовская же никак не могла простить ему безграничную преданность делу земской медицины, слишком мелкому по сравнению с мировой революцией. «Мерзкое впечатление производит этот барин, – пишет она 6 мая 1872 своей приятельнице по кружку "чайковцев" А. Ободовской ("мерзкое", судя по письмам из Ставрополя, – излюбленное слово Перовской – С.М.). – Он женился на пустой барышне, зараженной только либеральным духом, и теперь постепенно он начинает совершенно погрязать в семейную, барскую, мелочную жизнь; все внимание свое он обращает на земскую докторскую деятельность». Оспа в те времена была бичом населения, но темный крестьянин не очень-то охотно шел на прививки. А революционные идеи, ради которых и было затеяно общение с народом, – те почему-то не прививались вовсе. И вообще, судя по переписке, в Ставрополе ее раздражало все. «Как взглянешь вокруг, так и пахнет отовсюду мертвым, глубоким сном. Нигде не видишь мыслительной деятельной работы и жизни; и в деревнях, и в городах – всюду одинаково... Точно мертвая тишина, которую завели раз навсегда, и она так уже и двигается по заведенному... Единственный выход из этого положения – это взяться за расшевеление этого сна и помочь личностям, вроде этих учительниц (из местных – С.М.), выбиться из этого положения, а между тем для этого у меня нет ни знаний, ни умения. Хочется расшевелить эту мертвечину, а приходится только смотреть на нее», – жалуется Перовская в том же письме. И отчасти напрасно: для некоторых ставропольских учениц она сумела стать «лучом света» и увлечь их в омут народничества. Но большинство обывателей, живших «по заведенному», столичная девушка, скажем так, потрясла. «Обыкновенно, окончив занятия в школе и пообедав, она, захватив книгу, отправлялась в близлежащий сосновый бор, где оставалась до глубокой ночи, – свидетельствует "Каторга и ссылка" ("рыскала по лесам", – писала она сама). – Грибники и ягодники часто встречали Перовскую в лесу, спавшую на голой земле или бродившую в глухой чаще, собиравшую цветы и травы. Фантазия ставропольских кумушек превратила ее в колдунью. Мещанские парни стали следить за ней, подкарауливать и похвалялись убить Перовскую. Узнав, ученицы сообщили об этом ей, прося не забираться в чащу. Но она по-прежнему продолжала гулять в бору или переплывала в лодке за Волгу и часто оставалась там ночевать»... Что ей снилось тогда – можно только гадать.
Но чтобы все это «выносить», Перовской и ее единомышленникам потребовалось еще девять лет. Румянец нарождающегося терроризма Первым, кто покусился на жизнь царя Александра II, был Дмитрий Каракозов: 4 апреля 1966 года он выстрелил в самодержца у ворот Летнего сада, а в октябре был повешен. Нет, не каракозовский выстрел разбудил Соню: она была тогда еще ребенком. Зато именно он разорил ее семью, больно ударил по аристократической фамилии, подарившей миру нашу героиню (Перовская – правнучка последнего гетмана Украины графа Кирилла Разумовского). За недосмотр во вверенной ему столице губернатор Санкт-Петербурга, отец Сони Лев Николаевич Перовский вмиг потерял не только пост, но и львиную долю состояния. Если верить воспоминаниям соратников, Соня с пеленок больше всего на свете презирала две вещи: высший свет, в который ее безуспешно пытались вывозить, и собственного отца – как писали «марксистские» биографы, мелочного, своекорыстного и бессердечного самодура. (И то и другое в своих воспоминаниях опровергает ее брат Владимир, тоже политкаторжанин: в свет ее насильно не вывозили, отец ее не обижал, хотя и не баловал.) Формальным поводом для ее ухода из отчего дома стало нежелание отца принимать одну из Сониных подруг, «державшуюся совсем нигилисткой» (в то время нигилистами называли всех «ходящих в нечесанном и растрепанном виде»). Скрывшись от полиции, девушка распрощалась с родными и с головой погрузилась в гущу свободолюбивого студенчества и разночинства. Молодежь, называвшая себя «радикалами», мечтала о перевороте. Правда, на первых порах без всякого насилия: питерские кружковцы исповедовали бескровное, чисто «нравственное перерождение» масс под влиянием агитации. Чтоб объяснить народу, как ему плохо живется, народники хлынули в деревню. Одни наряжались в ситцевые рубашки и штаны, обувались в сапоги с отворотами, мазали волосы постным маслом, брали щетину и дратву – и пытались чинить сапоги. Другие, как Перовская, фельдшерили и учительствовали, кто-то даже пробовал сеять хлеб. Но у большинства это либо не получалось, либо быстро надоедало. А крестьяне – так те даже не пытались подавить зевоту, когда им читали революционные книжки. Борцам за свободу видеть это было невыносимо, и к концу 1870-х созрела группа народников, которой хотелось всего и сразу. Долго ли коротко, конспиративные тропы вывели Соню к «Троглодитам» – кружку, ставшему прообразом «Земли и Воли». Кто сдавал историю КПСС, может, вспомнит: в 1879 году эта организация распалась на мирно агитирующих деревенщиков «Черного передела» и воинствующих террористов «Народной воли». Последние считали, что единственное радикальное средство, способное разбудить народ, – террор. И чем крупнее мишень, тем лучше.
Неплохой, в общем-то, по всем либеральным меркам, «перестроечный» Александр II (называемый в народе Освободителем за реформу 1861 года) ждал исполнения приговора террористов два года. Как говорится, за все хорошее. За то, что, выражаясь новоязом, сумел собрать команду реформаторов и начал вытаскивать Россию из затяжного «застоя». Вот только делал это не столь радикально, как бы этого хотелось Перовской и другим боевикам. И тогда они решили, что «мерзкий» монарх должен головой ответить за все и всех сразу: за неурожаи и эпидемии, за коррумпированных вельмож и проигрыш в Крымской войне, за усмирение бунтующих крестьян и тюрьмы. Наконец, за те же смертные приговоры, уносящие самых бесноватых из революционных «бесов». Смерть за смерть, считали народовольцы, и чем больше таких видных трупов, тем лучше... Репетиция казни
Интересно, что никто (даже самые матерые революционеры) в то время не мог понять, как уживаются в ней вещи, казалось бы, несовместимые. Безграничная любовь к матери – и страшное презрение к отцу. Аристократическое воспитание – и внешность и манеры деревенской простушки, роль, которую она мастерски играла в целях конспирации, пока другие рыли подкоп и закладывали динамит. «Материнская нежность» к одним (больным и слабым пациентам) – и абсолютная жестокость по отношению к другим («могла довести человека до самоубийства за малейшую слабость»). А ее неженский аскетизм и отсутствие всякой пощады к врагам просто пугали соратников мужского пола: она напрочь рушила идеал женщины. На памяти Веры Фигнер был единственный случай, когда в Софье Львовне обнаружилась женщина. «Отпустите немного: мне больно», – сказала Перовская, когда ей туго связали руки перед казнью... Может, это тоже легенда – ведь слово «больно» не из ее словаря. Во всяком случае, оно не звучало, когда при ее личном участии террористы «по ошибке» пустили под откос поезд с обслугой Александра II. Не звучало и в марте 1881-го, когда подорвали его самого, задев и свиту, и случайных прохожих. Царя достали с седьмой попытки, но теперь уже наверняка: Перовская лично расставляла по местам метальщиков бомб... «Среди снега, мусора и крови виднелись остатки изорванной одежды, эполет, сабель и кровавые куски человеческого мяса, – так описывает место казни царя народник Николай Морозов. – Адская сила, произведшая это опустошение, не пощадила и Венценосца!». «Светлое царство труда» Помню, в предисловии к сборнику воспоминаний известного русского террориста один наш постсоветский критик пытался поправить американского историка Ричарда Пайпса. Бывший советолог считал отправной точкой мирового терроризма именно тот злополучный теракт под началом Перовской. Наш же возражал: дескать, неправда ваша, и раньше убивали, и нечего вешать на русских хотя бы этот «приоритетец». Конечно, убивали, о чем спор? Но в том-то и дело, что никогда прежде убийцы не строили таких наполеоновских планов, не писали таких жутких программ, как исполкомовцы «Народной Воли». В этой черным по белому было написано о «систематическом истреблении», о создании «искусно выполненной СИСТЕМЫ ТЕРРОРИСТИЧЕСКИХ ПРЕДПРИЯТИЙ, одновременно уничтожающих 10-15» столпов власти. Оставшиеся же в живых, по замыслу террористов, должны были удариться в панику, а народные массы – «возбудиться». Мол, достаточно стереть с лица земли «наиболее вредных и выдающихся лиц из правительства» – и народ проснется и сам устроит свою жизнь… По свидетельствам историков, вместо того, чтобы «расшевелить» Россию, это жуткое убийство отбросило страну на десятилетия назад. Такой силы была взрывная волна. Немногие скорбели по цареубийцам. «Как высокие просмоленные факелы, горели всенародно народовольцы с Софьей Перовской и Желябовым, а эти все, вся провинциальная Россия и "учащаяся молодежь", сочувственно тлели, – не должно было остаться ни одного зеленого листика. Какая скудная жизнь», – писал в «Шуме времени» Осип Мандельштам. Но было, было кому подхватить факел. Вещий сон Софьи Львовны сбылся спустя десятилетия. «Нельзя пролить более человеческой крови, чем это сделали большевики, нельзя себе представить более циничной формы, чем та, в которую облечен большевистский террор, – справедливо писал С. Мельгунов. – Это СИСТЕМА ПЛАНОМЕРНОГО ПРОВЕДЕНИЯ В ЖИЗНЬ НАСИЛИЯ, это такой открытый апофеоз убийства как орудия власти, до которого не доходила еще никогда ни одна власть в мире». Так что спите спокойно, Софья Львовна. …29 мая 1881 года протоиерей Помряскинский обратился в городскую думу с заявлением о постройке в Ставрополе на Волге часовни в память об убиенном императоре Александре II. При большевиках часовню срыли вместе со старым городским кладбищем. Зато в Тольятти до недавнего времени было две доски в память о пребывании здесь С. Перовской. _____________________________ © Мельник Сергей Георгиевич |
       
|
