 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Минувший год запомнится нашей «самой читающей» стране юбилеями Николая Гоголя и Сергея Аксакова. Мыслящие Россия, Америка и Европа отметили некруглую, но значимую дату – 120-летие выдающегося социолога Питирима Сорокина. А меломаны всей планеты – столетие основания «Российского музыкального издательства» и первых абонементных симфонических концертов легендарного оркестра под управлением Сергея Кусевицкого – великого маэстро, сделавшего для понимания миром «особенной стати» России не меньше, чем Дягилев с его знаменитыми «русскими сезонами». Как, впрочем, и все, кого я только что перечислил. А понимание, на мой взгляд, – цель куда более достойная и гуманная, нежели так любимая нашими доморощенными политиками пропаганда.
Вот и воспоминания выдающегося земского и
И вообще, есть тексты, к которым людям, всерьез интересующимся историей отечества, хочется возвращаться вновь и вновь – как к первоисточнику, дающему немало пищи для размышлений и анализа. Мемуары Наумова, которым я посвятил две публикации в Релге (см.: «Воспоминания уцелевшего» в № 94 и «Читая Наумова» в № 192) – тот самый источник. Вот почему вновь обращаюсь к нему. Песня о Гоголе 200-летие Николая Васильевича Гоголя – основателя «четырехмерной», неэвклидовой прозы (развивая мысль Владимира Набокова, сравнившего его с Лобачевским), которое в прошлом году отметил весь современный мир, пришлось на 1 апреля по новому стилю. Можно, конечно, обратить в первоапрельскую шутку, а можно было бы и исключение сделать – Гоголь все-таки. Хотя бы из уважения к его таланту и исканиям, сконцентрированным, пожалуй, в той одной единственной заученной некогда (спасибо строгим учителям) цитате из «Мертвых душ» – о Руси, подобно тройке несущейся невесть куда. «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ», – по сей день вопрошает Гоголь. «Не дает ответа». Зато образ авторский потрясающий, не зря многие вот уже полтора столетия используют сей логотип… Вот так и с бессмертной ленинской цитатой – о том, кто кого разбудил и какие это возымело последствия, породившей бесчисленное множество политических анекдотов. Все уже забыли, что было в первоисточнике – со школьной скамьи запомнилось только, что первым «будильником», запустившим невиданную по своей разрушительной силе бомбу с часовым механизмом, выступили декабристы. На самом деле цитата звучит так: «Как декабристы разбудили Герцена, так Герцен и его «Колокол» помогли пробуждению разночинцев, образованных представителей либеральной и демократической буржуазии, принадлежавших не к дворянству, а к чиновничеству, мещанству, купечеству, крестьянству» (В.И. Ленин «Из прошлого рабочей печати в России»). Но «это ничаво», как говаривали «вонючие мужики» в одном из приписываемых Хармсу анекдотов про Пушкина. Беда в другом: что для большинства даже самых «образованных представителей» такие общечеловеческие, в общем-то, понятия, как «уважение к источникам и традициям» и «память» и ровным счетом ничего не значили. Как, собственно, и для последующих поколений. Каждый, из чего придется, строит свою колокольню и льет свои колокола. А тройка знай себе несется мимо. Происходит ровно то, о чем грустил мой любимый Осип Мандельштам: «И те, кому мы посвящаем опыт, до опыта приобрели черты». Но это уже ощущения позднего, зрелого Мандельштама (а поэты зреют поздно) – в тридцать с небольшим были совсем другие. «Память моя враждебна всему личному, – писал выпускник знаменитого Тенишевскго училища и Сорбонны. – Если бы от меня зависело, я бы только морщился, припоминая прошлое. Никогда я не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых внуков, влюбленных в семейственные архивы с эпическими домашними воспоминаниями. Повторяю – память моя не любовна, а враждебна, и работает она не над воспроизведением, а над отстранением прошлого. Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочел, – и биография готова. Там, где у счастливых поколений говорит эпос гекзаметрами и хроникой, там у меня стоит знак зияния, и между мной и веком провал, ров, наполненный шумящим временем, место, отведенное для семьи и домашнего архива. Что хотела сказать семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения, – а между тем у нее было что сказать. Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения» («Комиссаржевская» – из цикла «Шум времени», 1923 год). В этом, в отношении памяти – даже не ров, а глубоченная пропасть между гениальной «четырехмерной» прозой Гоголя и гениальной «четвертой прозой» Мандельштама. В отличие от Мандельштама, Наумов точно знал, «что хотела сказать семья». Никакого косноязычия. Родословная, которой нельзя было не дорожить. Древо с такими корнями, что, казалось, не выворотить ничем. Уходящая вглубь веков абсолютно прямая ветвь… Я уже писал однажды (см.: Воспоминания уцелевшего // http://www.relga.ru/ № 94), но стоит повториться. Ветвь древнего рода, к которой принадлежали Александр Николаевич и его предки, шла «от родоначальника Наума, сына Павлина, выходца из "свицких" (шведских. – С.М.) земель, вступившего на службу в XIV столетии к Великому князю Симеону Гордому. Последующие поколения Наумовых в лице своих представителей являли собою беспрерывную серию служилых русских людей, так или иначе привлеченных к делу собирания и строительства российской земли и государственности. Многие из них состояли в числе лиц, в той или иной степени приближенных сначала к Великокняжескому, затем Царскому и, наконец, Императорскому Престолу, а один из моих предков, стольник Наумов, значился в списке избирателей на русское царство Михаила Федоровича Романова» (Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. – Т. 1. – С. 5). Обширные родовые имения в Ставропольском уезде (сначала Оренбургского края, затем Симбирской, а со второй половины XIX века – Самарской губернии) были пожалованы Наумовым еще царем Алексеем Михайловичем… Словом, не какие-то там «приписанные к дворянству» и мелкопоместные, не степные дикие помещики, многие из которых задолго до революции проиграли и иными способами порастеряли состояние, нажитое их отцами и дедами
Родовое наумовское поместье Головкино, располагавшееся на берегу впадающей в Волгу реки Урень в 9 км южнее современного с. Старая Майна Ульяновской обл., до революции относилось к Ставропольскому уезду Самарской губ. Усадьба, по праву считавшаяся одной из самых богатых в Поволжье, принадлежала сначала вице-канцлеру Российской Империи Г.И. Головкину, затем графу И.Г. Орлову, а с XIX века – Наумовым. Знаменитый головкинский дворец и Вознесенская церковь «с изысканной декорацией фасадов в стиле раннего классицизма» (проект связывается в литературе с именем архитектора К.И. Бланка), вкупе представлявшие собой уникальный памятник архитектуры и бывшие подлинным украшением края, были построены на средства, выделенные Екатериной II после посещения усадьбы в 1765 году. (По: Чекмарев А.В., Слезкин А.В. Хроника вандализмов // В сб. «Русская усадьба», №12 (28). - М.: «Жираф», 2006. С. 822-840). Как и все представители дворян (и сам Александр Наумов), прежде чем вступить в наследство, его отец Николай Михайлович (3 апреля 1835 – 24 июля 1903, ст.ст.) должен был получить приличное образование и жениться. Что и случилось, только не так гладко, как хотелось бы. Окончив московскую гимназию на Лубянке и поступив в Императорский Казанский университет – нежданно угодил на Крымскую войну. Пошел добровольцем, «несмотря на родительский запрет… Господь хранил моего отца даже от ранений, несмотря на ряд испытанных им опасностей… По окончании Крымской кампании отец вышел в отставку, и с гордостью до конца своих дней, именовал себя «поручиком в отставке», – читаем в мемуарах (там же: Т. 1, С. 10). За боевые отличия отец А.Н. Наумова получил офицерский чин, служил ординарцем известного полководца, героя Крымской войны генерала от инфантерии П.П. Липранди. «К глубокому сожалению, – пишет Наумов, – интереснейшие отцовские письма, посылавшиеся во время войны моему деду… и сохранявшиеся в моем семейном архиве, сделались достоянием большевиков и вероятно подверглись общей участи всего оставшегося нашего домашнего скарба». Поселившись после войны в Москве, отец весь отдался музыке, усиленно занимаясь игрой на виолончели, брал уроки у известных профессоров. Он оказался в самом центре интеллектуальной жизни. «В Москве того времени жили Аксаковы (Иван Сергеевич, Александр Николаевич и др.), Самарины, Хомяковы, которые, как известно, представляли собой культурный, оживленный и интересный славянофильский кружок, в котором довольно часто бывал мой отец, принятый как свой человек в родственных семьях – Аксаковской – по Пановым, и Хомяковской – по Наумовым. Встречал он там также Николая Васильевича Гоголя и нередко слушал его художественно-мастерские чтения». Думаю, именно это родство и именно эта семейная традиция – всегда быть в центре живой культуры – так или иначе уберегла юношу Александра Наумова от «подпольных» соблазнов века. Сам он «не бывал» у славянофилов – но наверняка слышал семейные предания. Родной дядя отца Александра Николаевича, брат его бабушки Варвары Алексеевны (ур. Пановой) – Василий Алексеевич Панов (1819–1849), по свидетельству В. Григоровича, был «среди первых начинателей науки славянской». Как вспоминали современники, Аксаковы, Самарины, Хомяковы, Киреевские высоко ставили его познания, способности и дела (достаточно вспомнить изданный им «Синбирский сборник» трудов славянофилов). Известны его тексты. Но, честно говоря, в историю он вошел прежде всего как ангел-хранитель великого русского писателя Николая Гоголя. Панов пришел в восторг от его сочинений – и, «пожертвовав всеми своими расчетами», вызвался сопровождать одинокого и больного писателя в его второе путешествие за границу. По воспоминаниям В. Буслаева, Панов был для Гоголя «и радушным, щедрым хозяином, и заботливой нянькой, когда ему нездоровилось, и домашним секретарем, когда нужно было что переписать» (сохранились сделанные им копии с «Ревизора», «Мертвых душ» и «Женитьбы»). Кто знает, может, благодаря этому человеку, искреннему и бескорыстному в своем служении русской культуре, мы можем читать и перечитывать провидческие строки про «бойкую необгонимую» тройку-Русь. Василий Панов умер рано, в тридцатилетнем возрасте, друзья похоронили его в Москве. Бабушка Александра Наумова, как и его дед – гвардии полковник и одно время Симбирский губернский предводитель дворянства Михаил Михайлович Наумов (1800–1880), погребены на кладбище Симбирского Покровского мужского монастыря. Там же, где и прадед – богатый симбирский помещик, штабс-капитан гвардии Алексей Нилович Панов. А спустя десятилетия искренняя дружба объединила двух ровесников, членов Государственного Совета, предводителей самарского и московского губернского дворянства Александра Наумова и Александра Самарина (1868–1932) – племянника известного славянофила, историка, публициста и общественного деятеля, в свое время сослужившего добрую службу только что образованной Самарской губернии. (В период подготовки крестьянской и земской реформы Юрий Федорович Самарин был членом от правительства в губернском комитете по устройству быта крестьян и председателем первого Самарского губернского земского собрания). В 1915 году, когда А.Н. Наумов стал министром земледелия, А.Д. Самарина назначили обер-прокурором Синода, за что он, собственно, жестоко преследовался впоследствии большевикам и умер в ссылке в Костроме. «Глубоко-религиозный и консервативный в лучшем смысле этого слова, Александр Дмитриевич Самарин отличался необычайной стойкостью своих продуманных и твердо усвоенных убеждений. В открытом исповедании их, несмотря ни на что, он видел цель и правду своей жизни и службы. Вот отчего так трудно ему было нести свой крест на высоком посту обер-прокурора Синода в тяжелые времена разных темных влияний на царя. Из-за небезызвестного Варнавы (ставленника Григория Распутина. – С.М.) Самарину пришлось уйти со службы с сознанием страшного грядущего», – пишет Наумов (там же: Т. 2, С. 5), который и сам лишился поста министра, по сути, из-за того, что не пустил на порог «тобольского старца», чем вызвал немилость императрицы… Господи, как они были похожи! Гуси и лебеди 150-летие со дня смерти Сергея Тимофеевича Аксакова (1 октября 1791 – 12 мая 1859), в отличие от юбилея Гоголя, никто будто не заметил и не отметил. Не тот масштаб, не та величина? А кто их определяет? Если следовать логике уже процитированного мной Осипа Мандельштама, который «не мог понять… Багровых внуков, влюбленных в семейственные архивы» – получается, что вроде как и не стоит Аксаков, на произведениях которого росли просвещенные поколения, торжеств, соразмерных с гоголевскими. Но ведь известно: оценки в гуманитарной сфере – дело вкуса, а о вкусах не спорят. Другое дело – вкусы меняются, компромиссно, конформистски подстраиваясь под «шум времени». И чем круче компромисс, тем горше послевкусие. Вряд ли большинство «безродных космополитов», как говаривали в не столь отдаленные времена, с их неприятием всех этих «Толстых и Аксаковых» и некой неизбывной «тоской по мировой культуре», будь такая возможность, обратились бы и к мемуарам Наумова. И вряд ли впечатлила бы их, скажем, потрясающая история, которой Александр Николаевич посвятил в своей книге немало страниц. Случившаяся в год 50-летия со дня смерти С.Т. Аксакова история спасения его усадьбы и создания самарского «Аксаковского музея» со знаменитым «гоголевским диваном» и прочими уникальными экспонатами (разумеется, как и все более-менее истинно ценное, уничтоженных впоследствии большевиками), о которой я расскажу ниже. И дело тут не только в неизжитом по сей день конфликте между «западниками» и «славянофилами». Мне кажется, не в этом… Зная теперь уже точно, как Мандельштам закончил свои дни, – а в январе 1991 года, когда я готовил статью к 100-летию поэта в одном из тольяттинских изданий (С. Мельник. Век Мандельштама // Молодежный акцент. – 1991. – № 1 (40), даже точной даты его смерти не было известно, – страшно перечитывать места о его исканиях. Вот – из чьих-то рассказов – годы 1880-е, десятилетие, предварившее его рождение: «Как высокие просмолённые факелы, горели всенародно народовольцы с Софьей Перовской и Желябовым, а эти все, вся провинциальная Россия и "учащаяся молодёжь", сочувственно тлели… Какая скудная жизнь...» А вот его детские, не по-детски мрачные «глухие годы России – девяностые годы, их медленное сползание, их болезненное спокойствие, их глубокий провинциализм – тихая заводь: последнее убежище умирающего века». В гимназическую пору Мандельштам величает себя «законченным марксистом» и с гордостью сообщает, что предпочел тошнотворным мировым вопросам и прочей мрази «мир Эрфуртской программы, коммунистических манифестов и аграрных споров». Ему чудилось и импонировало, что марксисты всех мастей «не торговали смыслом жизни, но духовность была с ними...» Мало того: впечатлительный, восторженный юноша, наслушавшись в Париже страстных проповедей убеждённого террориста Бориса Савинкова, готовился вступить в боевую организацию партии эсеров. А много позже, когда в полной мере проявится «духовность» победивших большевиков, упрямо тоскует по «энгельсовой бурности и познавательной страсти» молодого марксизма. А друзья – свидетели его терзаний – напишут в своих воспоминаниях: «Особенно, по-видимому, для него силён был соблазн уверовать в нашу официальную идеологию, принять все ужасы, каким она служила ширмой, и встать в ряды борцов за великие идеи и за прекрасное социалистическое будущее. Впрочем, фанатической убеждённости в своей правоте при этих заскоках у него не было». Не отсюда ли апофеоз метаний уже обреченного поэта: «дав стопе упор насильственной земли… губ шевелящихся отнять вы не смогли»… Наверное, замечали: люди, лишенные корней (или полагающие, что их нет) и потому убежденные, что им «нечего терять», а история человечества начинается с момента их появления на свет и заканчивается с их кончиной, – по-своему несчастны. Тем, что им легче других уверовать в духовность прирожденных вандалов и «принять все ужасы». Но была ведь и другая жизнь, «другая жизнь и берег дальний», «другие берега»… 18 мая (ст. ст.) 1840 года, пообещав вернуться с первым томом «Мертвых душ», Николай Гоголь выехал в свое второе путешествие за границу. Вместе с ним в Рим отправился брат бабушки А.Н. Наумова и шурин брата С.Т. Аксакова Василий Панов. Сергей Тимофеевич проводил их до первой станции… Пережив своего родственника на десять лет (Панов умер в 1849-м), Аксаков до конца дней поддерживал отношения с Наумовыми, «в свое время проживал подолгу в Головкине, прежде чем составить и написать свой классический труд "Записки ружейного охотника", где им описаны все сорта водяной дичи, встречавшейся в наших займищных местах, - пишет Александр Николаевич (Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. – Т. 1. – С. 318). – Вспоминается мне один переплетенный экземпляр этих "Записок", хранившийся в отцовской головкинской библиотеке», с дарственной надписью. Можно представить, насколько дорога была память об этом знакомстве и гостю, и хозяевам. Материал для книги, собранный Аксаковым в наумовских владениях, не имел цены. «О наших нетронутых "целинах", блюденых, заповедных и сказочных летних охотах на водяную дичь лучше бывало и не рассказывать – настолько наша охотничья обстановка казалась невероятною!» – вспоминал А.Н. Наумов. Чего стоили одни только несметные стаи диких лебедей, «без опаски и оглядки пожиравшие у "господских" гусей корм» (без опаски – потому, что на лебедей «лично у меня рука никогда не подымалась», оговаривается между прочим автор). – «Бывший со мной граф Мстислав Толстой [1] спрашивает меня: – "Скажи, ведь это лебеди твои? домашние?" – Но когда мой гость узнал, что это лебеди дикие, он обомлел от охватившего его удивления. Потом годами всем рассказывал о сей чудесной встрече, приговаривая – "если б я сам своими глазами не видал, никогда бы этому не поверил"» (там же: с. 317)…
Книга с автографом С.Т. Аксакова – безусловно, фамильная реликвия и украсила бы любой музей. Но где она теперь? Там же, где и прочие реликвии Наумовых. «Драгоценнейшую скрипку Антония Гварнериуса, подлинную редкость с отметкой внутри: "antonius guarnerius faciebat in Cremone an.1726", с которой я никогда не расставался… в ноябре 1917 года уничтожила все та же большевистская бесовщина... Вместе с роялями Блютнера и «Стэнвей», отцовской виолончелью Вильома (подаренной Л.Б. Тургеневым, см. прим. [1] – С.М.) и «чудной фисгармонией» все они были «вдребезги разбиты, как "господская буржуйная" затея…» (там же: с. 50-51). А вскоре, с созданием на Волге Куйбышевского водохранилища в 1950-х годов, и сама старинная усадьба, изрядно изгаженная «новыми хозяевами», вместе с уникальным храмом, в котором отец А.Н. Наумова до конца жизни служил церковным старостой, и фамильным склепом на церковном кладбище, где были похоронены родители Александра Николаевича, - все было погребено под толщей вод «рукотворного моря». Могла ли предположить мать Наумова, урожденная княгиня Прасковья Николаевна Ухтомская, что родовое гнездо, которая она так оберегала, ждет такая судьба? Мог ли помыслить об этом сам Александр Николаевич, когда в январе 1917-го, накануне судьбоносных февральских событий, выполняя завещание матери, вез хоронить ее из Москвы в родное Головкино – рядом с отцом. («Говорят, что могила их цела – слава Господу! – утешал себя Наумов. – Моя заветная мечта иметь возможность перед своей смертью еще раз поклониться дорогому праху на родной земле!»)… К счастью, сохранилась фотография головкинской церкви и вошедшие в книгу рисунки видов усадьбы, сделанные одной из дочерей Наумова – герцогиней Анной Александровной Лейхтенбергской. И кое-что – совсем уже из разряда чудес: окрестные рыбаки (и не только из Майны, но и из довольно удаленных, лежащих на правом берегу Волги Тетюш) до сих пор ездят ловить «на мельницу». Так называют в народе место, где сохранились останки знаменитой на всю округу и отмеченной во всех путеводителях начала прошлого века знаменитой «наумовской мельницы» – образцовой, высокопроизводительной, пятиэтажной, в ночное время освещаемой электрическим светом вальцовой мельницы промышленного типа, построенной Александром Николаевичем в 1912 году. Конечно, теперь, когда ушли в мир иной старожилы, уже никто не вспомнит, «откуда есть пошло» даже это название – «мельница», не говоря уж о том, что она наумовская. Но рыбаки знают: место там исстари прикормленное – сущая благодать для промысла… Хоть что-то пошло впрок… Аксаковский уголок
Честно говоря, я уже давно ничему не удивляюсь. Лишь с прискорбием констатирую, как тяжело дается в наше время в моем родном Ставрополе-Тольятти любой прорыв (а как иначе?), связанный с сохранением исторической памяти. В том числе те, в которых мне посчастливилось поучаствовать. Вспомнить хотя бы многолетнюю эпопею по отвоеванию кусочка городской территории под мемориал жертвам политических репрессий – сколько копий и перьев было сломано, пока «Печальный ангел», признанный победителем конкурса проектов, наконец не «сошел на землю». Автор, наш тольяттинский скульптор Игорь Бурмистенко не дожил до этого момента. Или самый свежий пример: шикарный проект «памятника одному стихотворению» друга Сергея Есенина, замечательного волжского поэта Александра Ширяевца. В конкурсе, устроенном осенью 2006 года Городским музейным комплексом «Наследие» при поддержке городского департамента культуры, победил потрясающий проект Василия Перфильева – молодого московского архитектора, ученика известного скульптора Салавата Щербакова (см.: С. Мельник. Памятник стихотворению А.В. Ширяевца // В сб.: «Мир Есенина», вып. 7. – Ташкент: Есенинское общество «Радуница», 2007 / http://zinin-miresenina.narod.ru/photo_4.html) – и до сих пор гробовая тишина… Раньше хоть грешили на идеологию да валили на занятость построением светлого будущего, не позволявшую отвлекаться на всякую там ерундовую суету, – ну а теперь-то на что валить? Потому-то и потрясла меня история, произошедшая сто лет назад – во времена, когда о начинающем поэте Ширяевце, служившем в начале века писарем в Ставропольском лесничестве, еще никто и слыхом не слыхивал (теперь самое время почтить и его память). Аксаковым же, оставившим благодарным потомкам целую библиотеку замечательной прозы зачитывались все, от писаря до академика. На нем буквально росли. Что, впрочем, не помешало чиновникам, чья природа за сто лет уж точно никак не изменилась, без всяких там «телячьих нежностей» и угрызений совести в 1907 году включить родовое аксаковское поместье в селе Знаменском Бугурусланского уезда, в то время Самарской губернии, в список земель, передаваемых Крестьянскому поземельному банку. (Напомню: Крестьянский поземельный банк, учрежденный в мае 1882 года, в начале ХХ века выступил в качестве одного из рычагов в проведении столыпинской реформы. Выделял крестьянам ссуду для покупки земли под незначительные проценты. С 1900 года, помимо государственных земель, через Крестьянский банк распродавались поступавшие в его распоряжение заложенные в Дворянском банке земли дворян в случае невозврата заемщиками ссуды). Проще говоря, примерно 100 десятин – а это около 109 гектаров, на которых располагалась описанная еще в «Семейной хронике» аксаковская малая родина, – памятник культуры, которую пощадила даже «первая русская революция», чуть было не пал жертвой столыпинской реформы. К счастью, нашлись люди, которым было ясно: валить все в одну, пусть хоть и реформаторскую, кучу – дико. Свалишь – похоронишь навеки. Как вспоминает Наумов, тревогу забил «живой, отзывчивый и успевший «осамариться» ярославский дворянин – князь Петр Дмитриевич Урусов, в ту пору управляющий Самарским отделением Дворянского и Крестьянского банков, который «с болью в сердце усмотрел в общем ликвидационном списке помещичьих имений родовую Аксаковскую вотчину». Александру Николаевичу пришлось изрядно постараться, чтобы изъять ее из списка кандидатур на растерзание и передать в собственность самарскому дворянству. «Цель этого приобретения сводилась к сохранению и возможному восстановлению Знаменской усадьбы в том виде, как она изображена в «Семейной хронике». Имелось также в виду основать в означенной усадьбе ремесленно-техническое училище имени С.Т. Аксакова для обучения в нем детей местного крестьянского населения. Представители нашего дворянства поручили мне выхлопотать те платежные льготы, которые по банковским правилам предоставлялись при подобных сделках крестьянскому сословию» (Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. – Т. 2. – С. 118). Потребовалась целая серия публикаций в суворинском «Новом времени» и визитов к петербургским сановникам и, как к последней инстанции, к самой императрице, которую особо порадовал план создания училища для крестьян. И вот результат: «Министерство финансов предоставило самарскому дворянству возможность приобрести стодесятинный усадебный участок бывшей Аксаковской вотчины на тех же льготных условиях… Я немедленно предпринял шаги для возвращения в Аксаковскую усадьбу мебели, картин, книг и пр., которые за время моих хлопот местные крестьяне успели тем или другим способом получить из рук банковских приказчиков. Разыскали мы у псаломщика большой акварельный портрет Сергея Тимофеевича в старинной раме карельской березы, представлявший собою исключительную историческую ценность»... Не так много времени потребовалось, чтобы вернуть к жизни усадьбу. «Год спустя после покупки вся усадьба, со всеми прилегавшими к ней угодьями, совершенно преобразилась, - пишет Наумов. – Обширный дом вновь имел жилой превосходный вид. Окружавший его парк был вычищен; прудки восстановлены; водяная мельница заработала полным ходом. Огороды и незначительные хлебные посевы были образцовые. Невдалеке от самой усадьбы фасадом на церковную площадь красовалось новое большое одноэтажное, но широко раскинутое здание под зеленой железной крышей, с целым рядом отдельных служб и построек. На фронтоне главного фасада значилось: «Учебно-ремесленная мастерская Попечительства о Трудовой Помощи имени С.Т. Аксакова». В этом прекрасно оборудованном здании было все нужное для теоретического и практического обучения крестьянской молодежи ремеслам – главным образом, столярно-кузнечно-слесарному. В Аксаковскую ремесленную школу стекалась масса ребят. По окончании курса они нарасхват приглашались в качестве машинистов, монтеров и пр. Года два спустя после открытия мастерской изделия учеников были выставлены мною в Петербурге на Всероссийской кустарной выставке. Чистота и художественность этих работ привлекла общее внимание… Самарское дворянство было вправе гордиться своим детищем, тем, что ему удалось исполнить культурную задачу и в то же время принести практическую пользу краю и крестьянскому населению» (там же: с. 127). Не просто спасти историко-культурный памятник – а создать в весьма суровое столыпинское время действительно работающее хозяйство, сделать Аксаковский музей под открытым небом рентабельным и даже прибыльным – вот, собственно, ради чего все это затевалось. Только для этого. Но, сдается мне, читатель, памятующий о новейших, как говаривал Солженицын, «грязнохватах», все равно не поверит, что не было у Наумова и его единомышленников никаких иных скрытых мотивов. Но не прослеживаются ведь! И Михаил Дмитриевич Мордвинов, гласный Самарского губернского земства от Бугурусланского уезда, назначенный дворянским обществом управляющим аксаковской вотчиной, хоть и мечтал получить «камергера», получил его по представлению А.Н. Наумова много позже и вовсе не за это благое дело (за подобные вещи, увы, не награждали и в те времена). К слову, получал он это придворное звание вместе с братом Мстислава Толстого – графом Александром Николаевичем Толстым (см. комм. [1]), который в спасении аксаковской усадьбы не участвовал, но прославился другим: в сентябре 1910 года, будучи Самарским уездным предводителем дворянства – председателем губернской землеустроительной комиссии, возил Петра Аркадьевича Столыпина по самарской губернии, демонстрируя «процветающие» «столыпинские хутора». Как пишет Наумов, результатом этого объезда явилось назначение графа на пост Санкт-Петербургского вице-губернатора. И это при том, что сам Столыпин, повидавший немало подобных свежепостроенных бутафорских деревень по всей стране, не раз задавал своим спутникам риторический вопрос: «Не по Потемкинскому ли способу создались все эти новенькие хутора?»… В возрожденное Знаменское Столыпина не возили. Но зато побывал он в музее С.Т. Аксакова в Самаре, под который Александр Николаевич отвел целый этаж в доме Дворянского собрания. Созданный при содействии внуков писателя Сергея Григорьевича и Ольги Григорьевны Аксаковых, передавших в качестве экспонатов для музея множество семейных портретов и личных вещей (в том числе диван, на котором любил отдыхать гостивший у Аксакова Гоголь, и, самое ценное, более четырехсот подлинников писем деда), аксаковский музей в Самаре просуществовал до прихода большевиков. В годы Первой мировой войны А.Н. Наумов открыл в нем еще одну экспозицию – фронтовых писем и других вещей дворян-участников сражений… «Революционное лихолетье, - пишет он, - уничтожило все с трудом накопленное». А заодно и тех, кто жертвовал музею семейные реликвии. По свидетельству внучки О.Г. Аксаковой, писательницы Веры Филатовой (Филатова В. Бессмертно всё, что невозвратно: Очерки из жизни симбирского дворянства. – Ульяновск, 2001), после революции ее бабушка Ольга Григорьевна, которой был посвящен аксаковский «Аленький цветочек», основавшая известную на всю Россию кумысолечебницу в с. Аксаково, «осталась без средств к существованию, скиталась, голодала. Умерла она в 1921 году в прямом смысле под забором – упала и замерзла»… Расписался в книге почетных гостей аксаковского музея и Столыпин. Но где опять же и эта книга, и тот музей, и спасенная аксаковская усадьба, где самарские дворяне встречались ежегодно? Там же, где и добро из родового гнезда Наумовых. «Большевистская стихия, вероятно, не пощадила Аксаковский культурный уголок и все смела в общую «коммунистическую» загаженную кучу», - посмел предположить автор «Из уцелевших воспоминаний…». И попал в самую точку. Родное пепелище В октябре 1999 года сотрудники Самарского художественного музея готовились отметить трехсотлетие одного старинного купеческого рода. Между прочим, ждали гостей из Италии. И не напрасно: граф Константин Сосновский-Парравичини приехал из Милана вместе с дочерью Камиллой. Отстояв «обедню», устроенную вовсе не ради них, гости попросил организаторов о маленьком одолжении: свозить их на родину предков, в старинное родовое имение село Сосновку – расположенное неподалеку от нынешнего Тольятти и известное нам сегодня как место привязки вазовского автополигона. Родные могилы – да и вообще хоть что-то, что бы напомнило о далеком прошлом, о котором ему еще в детстве рассказывал отец, Константину Александровичу, естественно, не показали. Всего этого просто давно нет. Но, как говорили очевидцы, ни гнева, ни даже мало-мальского укора неблагодарным потомкам не последовало, да и не могло – аристократическое воспитание… Удивительные они люди, последние из ныне живущих русских эмигрантов, успевшие родиться еще здесь. И их дети, зачастую знающие об «одной шестой земли с названьем кратким Русь» лишь по устным и печатным воспоминаниям и газетным статьям. Они доверчивы, безобидны и беззлобны, как и положено детям. И вновь готовы – разумеется, безвозмездно – отдать нам все, что сумели спасти и сохранить. Надеясь на взаимность, искренний интерес и чистоту наших помыслов. На то, что их душевный порыв не только будет правильно истолкован, но и пойдет на пользу. Надеялись на что-то и их далекие предки. Прадед графа Сосновского-Парравичини – отставной ротмистр, кандидат естественных наук Александр Ипполитович Сосновский был одним из первых ставропольских и самарских земцев-реформаторов. С 1858 года работал в особом комитете от дворянства по разработке Положения «Об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян» (вместе с упомянутым выше, в главе «Песня о Гоголе», Ю.Ф. Самариным, а также отмеченными в мемуарах Александра Наумова Б.П. Обуховым и А.А. Шишковым – о последнем речь пойдет ниже). Затем, в 1865 году, А.И. Сосновский был избран в первый состав самарской губернской земской управы – исполнительного органа первого в Российской Империи учредительного губернского земского собрания под председательством Леонтия Борисовича Тургенева (см. комм. [1]). Стоит отметить, что с дедом классика русской-советской литературы Алексея Толстого Л.Б. Тургеневым А.И. Сосновского – как, впрочем, и самого А. Наумова, – связывали не только деловые, но и родственные отношения: Александр Ипполитович был крестным отцом дочери Леонтия Борисовича и тетки писателя Варвары Тургеневой (1856, г. Ставрополь Самарской губ. – 1934, Франция) – автора изданных в 1966 году на французском языке мемуаров «Tourgueniev Varvara. Souvenirs d’une enfance russe» («Воспоминания о русском детстве»). Наумов подружился с представителями этой семьи в феврале 1893 года – когда, по окончании Московского университета, по рекомендации племянника Леонтия Борисовича и своего троюродного брата Бориса Тургенева (подробнее см.: Мельник С. Читая Наумова // www.relga.ru, № 192), получив назначение на должность земского начальника, приехал в Ставрополь принимать дела. Как вспоминает Александр Николаевич, семья, состоявшая из «старухи матери – Елизаветы Андре¬евны, урожденной Головинской, давно овдовевшей; двух пожилых сыновей – Ипполита и Сергея и замужних дочерей – Ольги Александровны Хирьяковой и Елены Александровны Шишковой (см. комм. [4])», владела поместьем, расположенным «приблизительно в 50 верстах от уездного города, при с. Сосновке Ташелкской волости… Именье было обширное с превосход¬ными пахотными угодьями. В нем постоянно жила и хо¬зяйничала добрейшая и приветливая Елизавета Андреевна, невзирая на свой почтенный возраст (далеко за 70 лет) удивительно бодрая, жизнерадостная и радушная... Дружба родителей Сосновских и Наумовых перешла на детей, взаимоотношения которых носили характер близкого родства» (Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. – Т. 1. – С. 138-139). Особенно тесно сошелся Александр Николаевич с братьями Сосновскими. Старший, Ипполит Александрович, «окончив гимназию и университет, сначала вел после смерти отца хозяй¬ство и служил по земству, а затем перешел на должность управляющего Самарскими отделениями Крестьянского и Дворянского банка». Вскоре последовало повышение – его перевели в Петербург, на должность члена совета министра финансов – помощника главноуправляющего Крестьянским банком. Тайный советник И.А. Сосновский скончался в 1914 году.
Намного больше известно о его младшем брате Сергее Александровиче Сосновском [2]. Выпускник юридического факультета Казанского университета, С.А. Сосновский некоторое время служил «по министерству юстиции» – но охотно вернулся в Ставрополь, получив назначение на должность уездного члена суда по Ставропольскому уезду… Такое назначение лишь соответствовало самому духу реформы, выдвигая роль и значение поместного дворянства», – с удовлетворением замечает автор «Из уцелевших воспоминаний…» (т. 1, с. 140). Именно он для А.Н. Наумова одним из первых наставников в освоении непростой земской науки. Оба брата участвовали в жизни родного уезда, и не только по долгу службы. Как и Наумовы, они представляли в местной законодательной власти «консервативно-сдерживающее» течение, не позволявшее гласным Ставропольского земского собрания «откланяться в сторону обсуждения политических вопросов, не связанных с хозяйственной жизнью уезда». По воспоминаниям Александра Николаевича, Ипполит Сосновский, не отличавшийся особым красноречием, тем не менее, своими «деловыми и практически-разумными мнениями значительно влиял на ход работ» земских собраний. Нет сомнения: именно разумный консерватизм, в противовес либеральным устремлениям иных деятелей, готовых бездумно и неуемно тратить земские деньги, оправдал себя. Не случайно, пишет А.Н. Наумов, к началу Второй мировой войны «годовой бюджет Ставропольского земства разросся до солидной цифры в 330 с лишком тысяч рублей, причем было достигнуто осуществление в уезде т.н. «нормальной сети», как по насаждению школьного преподавания, так и в отношении оборудования медицинских участков» (там же: т. 1, с. 251)… И кто знает, может, именно за этот самый здоровый консерватизм и не пощадила Сосновских «стихия народного негодования», обрушившаяся осенью 1905 года на Ставропольский и сопредельные уезды. Как пишет Наумов, «разрушительная революционная лавина, не встречая на своем пути никаких препятствий, разлилась широкой полосой… захватив часть Самарского, Ставропольского, Бузулукского и Бугульминского уездов, причем было сожжено дотла, разгромлено множе¬ство культурнейших и ценнейших хозяйств» (там же: т. 2, с. 25). 27 ноября дошла очередь и до Сосновки. «Некоторые жители сс. Ташёлки и Сосновки разграбили всё имение помещика Сосновского, находящееся в с. Сосновке, Ставропольского уезда, заключающееся в хлебе, жилых постройках, скоте, земледельческих орудиях; дом, в котором помещался владелец, и контора уничтожены пожаром, лес, принадлежащий Сосновскому, крестьяне уничтожают на корню», – читаем в жандармских донесениях. (Подробнее см.: Мельник С., Казакова В. Чисто русский бунт. К 100-летию первой русской революции // www.relga.ru, № 101). Как вспоминал А.Н. Наумов, «громилы не пощадили даже память умершей добрейшей старушки Е.А. Сосновской, в свое время сделавшей много добра всей деревенской округе. Над ее могильной плитой в церковной ограде озверелые от пьянства участники разгрома устроили возмутительную оргию» (там же: т. 2, с. 25). Вскоре грянула новая стихия. Восстановленное родовое поместье, которое хотели, но так и не смогли оставить своим детям братья Сосновские, было растерзано окончательно. И с тех пор у наследника единственного из оставшихся в живых детей [3] ставропольских земцев – а ныне владельца виллы в Италии Константина Александровича Сосновского Парравичини ди Парравичино, у его сестры Карлы Александровны и всех их потомков больше нет «малой» родины предков. С ней их связывают только запись в Общероссийской дворянской родословной книге. Быть бы живу 7 ноября 2008 года в Париже скончался 87-летний Андрей Дмитриевич Шмеман – потомок русских эмигрантов, известный читающим газеты россиянам прежде всего тем, что за четыре года до своей смерти получил российский паспорт из рук самого Путина. Получил за то, что был одним «из тех, кто свято хранил традиции нашей страны, поддерживая национальную культуру, язык». Но главное – за то, что много сделал «для пропаганды России за границей». Пропаганда здесь – ключевое слово. «Теперь я счастлив, что наконец обрел Родину», – молвил в ответном слове растроганный старик, обретший в конце жизни заветное гражданство и даже успевший – первый и единственный раз – побывать в России. Потомок наших ставропольских дворян, рожденный за границей, как и его родители, принципиально не принял чужеземного подданства, прожив всю жизнь с «нансеновским» паспортом. А это, вероятно, лучшая пропаганда, созвучная нынешним временам всех и всяческих «перезагрузок»… Известный журналист, лауреат Пулитцеровской премии Сергей Шмеман (племянник А.Д. Шмемана и сын его действительно знаменитого, известного всему миру брата-близнеца – выдающегося богослова протопресвитера о. Александра Шмемана) в интервью «Российской газете» от 11 сентября 2009 года так ответил на вопрос, почему для России вновь актуальна «белая линия» в ее истории: «Думаю, что белая эмиграция в Париже всегда чувствовала, что она что-то должна нести, что-то держать. И когда Россия вернется, они это отдадут – музеи, идеи, мысли, чувства… По тому, как читают в России книги моего отца и внимательны к трудам дяди Андрея, я вижу, как современные люди России что-то ищут в эмиграции. Какие-то корни, которые хотят тронуть». О том, что с нашей стороны желание «тронуть корни» – не только искреннее, «из глубины русской души», но и политически мотивированное, свидетельствует не только история с гражданством Андрея Шмемана. Чего стоит нашумевшая в свое время эпопея, связанная с возвышением на нашей новой российской медиа-ниве и последовавшей отставкой имеющего русские – и опять же наши, самарско-ставропольские дворянские корни, американского финансиста Бориса Йордана, которому не так давно доверили было порулить (вместе с нашим же, выросшим в Тольятти, Альфредом Кохом) телеканалом НТВ. Как полагают эксперты, с заморским гостем вежливо распрощались из-за памятных событий на Дубровке: не справился с пропагандой… А между прочим, и Йорданы, и Шмеманы серьезно занимаются историей России, в частности, кадетских корпусов. И своими родословными. Так, например, несколько лет назад С.А. Шмеман довольно глубоко «копнул» свои корни – правда, пока только по материнской линии, - издав книгу о калужском имении Осоргиных (Echoes of a Native Land: Two Centuries of a Russian Village. – New York: Alfred A. Knopf, 1997. Русский перевод: Эхо родной земли: Двести лет одного русского села / Пер. Марии Монделло. - Москва: Рудомино, 2003). Может, вернется когда-нибудь и к отцовским корням. А может, оба вернутся. Ведь у Бориса Йордана и Сергея Шмемана общий прадед – Тихон Андреевич Шишков [4], один из известнейших в свое время ставропольских земских деятелей. И кстати, один из ближайших друзей и единомышленников Александра Николаевича Наумова. Первое знакомство Александра Наумова и Тихона Шишкова, переросшее во взаимную симпатию, состоялось в середине 1890-х, в годы работы в Ставропольском уездном съезде. Как вспоминает Александр Николаевич, в ту пору он «ближе всего сошелся» – наряду с Сергеем Сосновским и своим двоюродным братом и добрым соседом по головкинскому имению, «крупным помещиком и превосходным хозяином» Павлом Наумовым [5], – с теми ставропольскими помещиками-депутатами, которые, как и сам он, «окончили» не только университеты, но и суровую школу земского начальничества в родном уезде и изрядно поработали «на земле». Очень скоро Наумов стал свидетелем того, как местные потомственные дворяне с высшим образованием и земельным цензом, которые, за редким исключением, несли «свои обязанности с чрезвычайным достоинством и пользовались уважением и доверием местного населения», были замещены «варягами». Но варяг варягу рознь. Тихон Андреевич Шишков – сын тульского дворянина, действительного статского советника, служащего Министерства государственных имуществ, а затем прокурора Московской конторы Святейшего Синода, окончивший университет и получивший степень кандидата естественных наук, – оказался не самым плохим варягом. Получив назначение на должность земского начальника в Ставропольский уезд и породнившись с «поместными», женившись на Елене Александровне Сосновской, он, как и наши земляки, нес свою службу достойно. И завоевал уважение и доверие. Не зря неоднократно избирался губернским земским собранием (и как полагалось, утверждался в этой должности министром внутренних дел) на почетную должность непременного члена губернского присутствия – немаловажного органа, сменившего в дореволюционной России институт мировых посредников. И прослужил на этом поприще много лет. Вполне логично, что Т.А. Шишков вошел в созданную по инициативе и при участии А.Н. Наумова «Партию Порядка на началах манифеста 17 октября» и в редколлегию наумовского «Голоса Самары» – в небольшой, в общем-то, круг людей, пытавшихся хоть как-то вразумить и упорядочить сходящую с рельсов Россию… Если углубиться в генеалогию, становится как-то даже не по себе. Представьте только: бабушка Тихона Андреевича, Екатерина Леоновна (Левановна) (урожд. княжна Грузинская), была праправнучкой царя Грузии Вахтанга VI (1675–1737) и правнучкой Василия Никитича Татищева (1686–1750). Того самого, нашего Татищева! А значит корни обоих русских американцев, С. Шмемана и Б. Иордана (как бы ни пытались опровергнуть это критики последнего), действительно весьма и весьма глубокие. Можно сказать, у их родословного древа мощный стержневой корень. Да и сам А.Н. Наумов, по сути, породнился с Шишковыми: дочь двоюродного брата Павла Михайловича Наумова вышла замуж за старшего сына Т.А. Шишкова. И далекий Буэнос-Айрес, где Тихон Тихонович трудился скромным бухгалтером, стал для них последним пристанищем. Там, в Аргентине, они и похоронены. А неподалеку – но в далекой, опять же, от исторической родины Бразилии, в кофейной конторе служил Александр Наумов – старший сын Александра Николаевича. Клерком на чужбине, хотя, как и его брату и трем сестрам, «в прошлой жизни» ему была уготована другая, лучшая доля. В отличие от того же Павла Наумова – как и многие помещики, согласившегося, в том числе, под давлением правительства, в начале прошлого века продать часть своих земель крестьянам, – Александр Николаевич категорически отказался сделать это, и к 1917 году предпринял все возможное, чтобы обеспечить своих детей. «Каждой из дочерей был отложен капитал в 350.000 рублей (это даже больше, чем ежегодный бюджет огромного Ставропольского уезда в 1913 году. – С.М.), а оба сына должны были в будущем получить по чудному имению», – читаем в «воспоминаниях уцелевшего» (Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. – Т. 2. – С. 202).… В итоге и потомки Рюриковичей Наумовы, и потомки грузинских царей (а Шишковы всегда гордились этим, сохранив и, надо полагать, до сих пор бережно храня семейные реликвии) – все вкупе, «в чем мать родила» оказались выброшенными на край земли, на чужой континент. Впрочем, «быть бы живу». Большинство и не столь именитых стихия не жаловала. Так, например, вовсе не родовитая, но с великой благодарностью упомянутая в мемуарах А.Н. Наумова (там же: т. 2, с. 210) рабочая архангельской таможни Магдалина Ивановна Турицына (имя-то какое знаковое – Магдалина!), благодаря которой в 1924 году удалось переправить из большевистской России во Францию младшую дочь Александра Николаевича Прасковью (23 марта 1906 ст. ст. – 1935, Ницца), ставшую инвалидом после тяжело перенесенной в раннем детстве скарлатины, – была расстреляна в 1937-м «за контрреволюционную деятельность». Видимо, как раз за то, что продлила немало жизней. Сам Наумов об этом так и не узнал. Жизнь великой подвижницы, за чьё здравие и долгие лета молились раскиданные по миру русские эмигранты и их дети, оборвалась в те дни, когда он заканчивал свои воспоминания. Русская ветвь Наумовы, Тургеневы, Сосновские, Шишковы – из тех дворянских фамилий, которые мы с благодарностью вспомним еще не раз. Достойные поводы появится совсем скоро: в 2011 году, когда будет отмечаться 150-летие отмены крепостного права и 160-летие Самарской губернии, и в 2015-м – в полуторавековой юбилей самарского земства, первого в России. Отмена рабства, которой поспособствовали и наши ставропольские дворяне, и глубокая реформа местного самоуправления – вот, собственно, начало конца Дома Романовых. Цивилизованный мир, разумеется, приветствовал поступок императора Александра II «Освободителя». И правы наши «правые силы», предлагающие сделать 19 февраля государственным праздником. Вот только, в отличие от планеты всей – от той же пресловутой Америки, которая использовала свободу по назначению, – мы и здесь «пошли другим путем»... А каких только нападок и бед ни накликал на свою голову просвещенный монарх, сумевший осадить и вразумить наших «южан»-крепостников, но не совладавший с «северянами» – либералами радикального толка, упрекавшими императора в медлительности и требовавшими как можно скорее завершить реформы. А ведь наверняка последние искренне полагали, что «промедление смерти подобно». В числе тех, поучаствовал в подготовке крестьянской реформы, был и богатый ставропольский помещик Александр Александрович Шишков [6] – представитель уже известного нам старинного рода, только, как пишет А.Н. Наумов, «чисто русского происхождения, тогда как Тихон Андреевич вел свой род от грузинских царей» (на самом деле, оба рода принадлежат к одной ветви Шишковых, которая идет от Микулы Шишка – правнука Юрия Лозинича, выехавшего из Польши в Тверь в дни Великого Князя Павла Михайловича Тверского; кровь грузинских царей «добавилась» в XVIII веке). Шишков владел землями при с. Репьевке-Архангельском – примерно на полпути от наумовского Головкино до Симбирска (до затопления Куйбышевским водохранилищем село располагалось на территории Чердаклинского района Ульяновской области. – С.М.). Интересно, что исстари и эти земли «с великолепными пахотными, лесными и луговыми угодьями» целиком принадлежали Наумовым. Но после «ряда семейных перемен и связанных с ними земельных мобилизаций» село оказалось разделенным на две части: восточная до самой революции принадлежала Наумовым, западная – Шишковым. (Александр Александрович получил ее, женившись на наследнице прежних, породнившихся с Наумовыми, владельцев – княгине Марии Хованской, дочери князя Ю.С. Хованского и сестры декабриста Е.П. Ивашовой, и соседствовал в Репьевке с крестным отцом автора «Из уцелевших воспоминаний…», двоюродным братом его деда – П.А. Наумовым). Как подчеркивают самарские историки, в особом коми¬тете по разработке проекта Положения «Об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян» в конце 50-х годов позапрошлого века губернский секретарь А.А. Шишков вместе с отставным прапорщиком Д.Н. Рычковым были заметными представителями «либерального меньшинства» – вплоть до того, что устраивали потасовки с «консерваторами». Старший сын Шишкова тоже вошел в историю российского либерализма, во всяком случае, в Самарской губернии. По воспоминаниям А.Н. Наумова, «европейски-образованный, много читавший, прекрасно владевший английским и французским языками, Николай Александрович Шишков был человек исключительно кабинетный, хотя он любил говорить о хозяйстве и увлекал, благодаря своему таланту, слушателей, но как практик он был для дела совершенно неприспособленным, и собственное его хозяйство шло до крайности плохо». Все эти сомнительные качества, собственно, и сделали его одним из лидеров «либерального направления» и одним из лучших ораторов. При этом он «говорил увлекательно, красиво, но неубедительно» и тем самым «оказывался неудачным защитником своих идей, благодаря излишней нервности, путаному изложению мыслей и всему своему суетливому поведению, с явным заискиванием перед крестьянскими представителями… На земских собраниях его речами все, бывало, заслушивались, но за ним не шли и его на ответственные роли не выбирали, и лишь, когда нужно было от губернского земского собрания впервые послать нашего избранника в состав реформированного Государственного Совета, в 1906 году, Николай Александрович одним лишь голосом прошел в его члены» (Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. – Т. 1. – С. 239). Именно за это словесное заискивание, подкрепленное «делом» (известно, что Н.А. Шишков продал значительную часть принадлежащих ему земель Крестьянскому банку), выборщики из крестьян, как пишут местные историки, на съезде мелких землевладельцев причислили его к разряду «своих» и поддержали его кандидатуру на выборах в Государственный Совет, обновленный вместе с выборами в Первую государственную думу. Но мало кто знает, что это самое «избрание» для «действенного либерала» (как его снисходительно называли в своих мемуарах оставшиеся в живых после Октябрьского переворота «деятели революционного подполья») «чисто русского происхождения» организовал потомок грузинских царей и неисправимый «реакционер» Тихон Андреевич Шишков. Вот как пишет об этом Наумов. «Гласные раскололись на два численно равных лагеря: половина стояла за кадета Николая Александровича Шишкова, другая часть – тоже за Шишкова, но Тихона Андреевича – члена нашей партии («Партии Порядка на началах манифеста 17 октября». – С.М.). В результате первый прошел всего лишь одним голосом, по поводу которого в тот же день Тихон Андреевич покаялся мне в своем неуместном благородстве: этот один шар, решивший участь выборов, был им положен направо своему противнику» (там же: т. 2, с. 86)… Маленький, но весьма интересный штрих для понимания того, как делалась история! Впрочем, «дума народного гнева», как принято называть Первую думу, просуществовав всего 72 дня, была распущена, и Шишков в виде протеста вышел из состава Верхней палаты… «Это был несомненно живой и острый ум, с которым можно было не соглашаться, но который, во всяком случае, давал немалый материал для размышления», - пишет Наумов о самарском либерале Николае Шишкове (там же: т. 1, с. 239)… Материала для размышления старший из сыновей Александра Александровича Шишкова оставил и в самом деле предостаточно. Например, мог ли он сам подумать, что все трое его братьев переживут его совсем ненадолго и падут жертвами тех, кто, ничтоже сумняшеся, вырвет знамя из рук воинствующих (действенных, как писали о них советские историки) либералов лишь с одной целью – обагрить его их же кровью. Все трое… И «умный и одаренный» погодок Сергей, уступивший Н.А. Шишкову как старшему брату свою первую любовь – Ольгу Тургеневу (дочь Л.Б. Тургенева и тетку писателя Алексея Толстого). Семейное предание гласит, что, не смея переходить дорогу брату, Сергей Александрович уехал за границу, получив прекрасное образование, вернулся в Россию, стал крупным промышленником – совладельцем известного на всю Россию Сюгинского стекольного завода в городе Можга в нынешней Удмуртии, а в то время Вятском крае. А любившая его Ольга Леонтьевна вышла замуж за Николая и рано угасла «от несчастной любви» (после чего тот очень скоро, как в свое время его отец, женился на княжне Хованской). Именно эта история, кстати, положена в основу рассказа А.Н. Толстого «Мишутка Налымов», прототипами послужили Николай и Сергей Шишковы… И оба младшеньких – «необычайно оригинальный» Владимир, ближайший сосед А.Н. Наумова по Головкину, и «музыкант, мечтатель» Евгений. «Тот и другой окончили Рижский политехнический институт и были способными молодыми людьми… но к практической жизни совершенно неприспособленными», – вспоминал Александр Николаевич. Имя «экспансивного», как пишет Наумов, Евгения Александровича Шишкова попало даже в список политических ссыльнопоселенцев в Ставрополе и уезде (приведенный в справочнике «Ставрополь и уезд», издание Архивного управления мэрии Тольятти, 1998 год): видимо, поучаствовав в студенческих волнениях, в 1899 году он был уволен из Рижского политехникума «за неодобрительное поведение» и определен под негласный надзор полиции. Окончив все же институт, «пробовал свои силы на земском поприще» (в 1905-1909 гг. служил земским начальником в Ставропольском уезде. – С.М.), «но неудачно, после него, как говорится, болтался «между небом и землей», покуда брат его Сергей не вызвал к себе. Оба брата мученически погибли в Вятском крае во время революции». Жизнь Владимира Александровича Шишкова закончилась не менее трагично. По воспоминаниям его внучки, писательницы Веры Филатовой, на которые я уже ссылался (см. главу «Аксаковский уголок»), - узнав о предстоящем аресте, дед прятался от чекистов в шалаше в поле подсолнухов, и когда настали холода, простудился и умер. Так же нелепо и страшно, как другая родственница Шишковых, упомянутая выше внучка знаменитого писателя Ольга Григорьевна Аксакова – кстати, крестившая, вместе с «реакционером» Тихоном Андреевичем Шишковым, одного из детей «действенного либерала» Николая Александровича Шишкова. Вот так: один брат рубил сук, другие «полетели щепками». Точные даты смерти всех троих неизвестны. Зато известно, что в особняке убитых большевиками Сергея и Евгения Шишковых в удмуртской Можге ныне действует культурный центр «Свет». Благодаря и вопреки Первая годовщина трагической гибели первого мэра и ректора Тольяттинского государственного университета Сергея Жилкина (см.: Мельник С. Огонь на поражение… // www.relga.ru, № 189) была отмечена редкой для нашего города премьерой: 18 ноября 2009-го на концерте в Тольяттинской филармонии в исполнении оркестра института искусств под управлением Евгения Прасолова прозвучала «Симфоническая поэма» Андрея Шувалова, посвященная Сергею Федоровичу… Не тот случай, понятно (не приведи Господь больше подобных поводов!), – а так хочется возвестить о зарождении новой городской традиции, сродни тем многим, что были заложены Жилкиным. Но жизнь научила не спешить с выводами. От премьеры до традиции как от земли до неба. И прозвучавшие в тот вечер со сцены пожелание сделать такой концерт ежегодным и призыв к сидящим в зале «сильным мира сего» поддержать музыкантов оркестра («стыдно сказать, сколько они получают»), другие проекты, связанные с увековечением его светлой памяти, – вовсе не руководство к действию. Во всяком случае, для тех «сильных», кто не способен оценить масштаб его личности и горечь утраты. А ведь только благодаря ему, Жилкину, говорят, появился на свет тот же симфонический оркестр Тольяттинского института искусств (как, впрочем, и сам институт). Мог и не появиться, если бы не росчерк его пера, сделанный вопреки чиновничьему недоумению: дескать, зачем одному городу целых два оркестра. А другие проекты, «долго зревшие и не вызревавшие на нашей не слишком плодородной для культурных посевов почве» и давшие плоды, во многом – если не исключительно – благодаря ему: фонды «Будущее через образование», «Духовное наследие» с его уникальными издательскими проектами, конкурс «Благотворитель года»… Не секрет: только силе притяжения его личности мы обязаны тем, что с Тольятти «породнились», в свою очередь породнив нас с мировой культурой, и маэстро Владимир Спиваков, и мастер Александр Рукавишников, и многие другие. Только он мог поставить перед собой задачу, на которую не хватит жизни: «создание культурного слоя» в городе, который и о корнях-то своих не очень помнил. И ему удавалось. Не пускать пыль в глаза, как, бывало, любили те, кто «рулил» городом уже после него (достаточно вспомнить акцию «Тольятти – культурная столица Поволжья», когда за считанные дни на ветер были выброшены миллионы), – просто делать. Создавать истинные культурные ценности. Не для пропаганды или галочки – для понимания… Нет личностей – нет и истории, нет культуры, нет будущего… Вот о чем думаю, перечитывая мемуары Александра Наумова, которому столетие назад благодарные ставропольчане за столь же значительные дела, невзирая на политические и иные «мотивы» (а их немало «витало» и в то смутное время), единогласно присвоили звание почетного гражданина нашего города. А вскоре, в 1915 году, по случаю его назначения на пост министра земледелия Российской империи, благословили святыней – скромным, но дорогим его сердцу складнем с изображением особо почитаемой им Божьей Матери Нечаянной Радости. Чтоб до смертного часа напоминала «о тех чувствах неизменной любви и уважения, которую они все питали к их бывшему уездному и губернскому предводителю. Я им это обещал и слово свое сдержал до сего времени, несмотря на все встреченные на моем житейском пути превратности судьбы со всеми пережитыми революционными и эвакуационными лихолетиями», – писал Александр Николаевич (Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний.– Т.1. – С. 133-134). А мне не забыть самого первого ощущения от соприкосновения с единственным экземпляром двухтомника А.Н. Наумова – этого, пока еще не оцененного по достоинству, историко-культурного памятника, чудом (и опять же, несомненно, благодаря авторитету С. Ф. Жилкина) оказавшегося в Тольятти – переданного в дар городу Н.В. Жестковым, сыном известного деятеля русского зарубежья В.И. Жесткова (1902–2000). (Вероятно, в библиотеку Владимира Ивановича издание попало не случайно: как и А.Н. Наумов, в эмиграции долго жил в Ницце). Впервые открыв книгу, я был потрясен: издателям – вдове и дочери автора – удалось сделать то, чего, по воспоминаниям современников, не могли добиться даже друзья и родные Нобелевского лауреата Ивана Бунина: во второй половине ХХ века (!), в Америке (!), в разгар «холодной войны» выпустить воспоминания любимого человека в родной ему старой русской орфографии – именно так, как они были написаны! Мне еще предстоит узнать, как им это удалось. Но уже сегодня ясно: авторитет этой семьи в мире отечественной и мировой культуры был настолько высок, что шрифты, которые давно «ушли в историю», не могли не отыскаться даже в Нью-Йорке. Нет сомнения: дочери А.Н. Наумова – Ольге Александровне [7], которой выпало счастье и труд вдали от родины разделить последние годы жизни Сержа Кусевицкого – контрабасиста-виртуоза и выдающегося дирижера, четверть века, с 1924 по 1949 год руководившего знаменитым Бостонским симфоническим оркестром и оставившего немало великих учеников (одного Бернстайна вспомнить!), – там, на Западе, были открыты все двери. Разумеется, во многом этому способствовала аура ее тети и предшественницы «на посту» музы маэстро – Натальи Константиновны Ушковой [8]… Наумов познакомился с Ушковыми в Новом Буяне, где служил земским начальником – они же приезжали из Москвы на лето в свое имение. По воспоминаниям Александра Николаевича, получившая, как и его будущая супруга, прекрасное домашнее образование, Наталья к тому же посещала в Париже высшие курсы (Русскую высшую школу общественных наук, 1901–1905), открытую властителем дум молодежи того времени, одним из основателей русской социологической школы и будущим академиком Максимом Ковалевским, впоследствии коллегой Наумова по Государственному Совету. «Несомненно, этот период парижского пребывания наложил некоторый отпечаток на общий уклад мыслей и взглядов Натальи Константиновны», - читаем в воспоминаниях (там же: т. 1, с. 172). Жить вопреки условностям, как велит сердце, – может быть, именно это имелось в виду… По поводу брака наследницы огромного состояния с бедным, но безумно талантливым «евреем-музыкантом» было немало разговоров «в свете». Да и сам Наумов, автор законченных в 1937 году воспоминаний, отдавая дань «природному уму и унаследованной деловой сметливости» Натальи Ушковой, замечает между прочим: «Ныне имя Сергея Кусевицкого достигло апогея своей славы, но думаю, и он сам, вероятно, отдает должное своей незаурядной супруге, по праву разделяющей его заслуженный успех». Согласитесь, ничего удивительного, что примерно в те же годы в Америке встретились и крепко подружились две великие пары – Кусевицкие и семья «сплавленного» из большевистской России на «корабле мудрецов» отца-основателя Гарвардской школы социологии Питирима Сорокина.
«Еще в бытность бедным студентом Санкт-Петербургского университета я часто ходил на волшебные концерты оркестра Кусевицкого, – вспоминал П.А. Сорокин. – Наталья Кусевицкая по-своему тоже была выдающейся личностью. Талантливый скульптор и одна из самых богатых дам дореволюционной России, она финансировала оркестр мужа, один из самых лучших тогда… После моего переезда в Гарвард мы дружили семьями много лет до самой смерти наших выдающихся друзей… Вместе с Ольгой Кусевицкой, на которой Сергей женился после смерти Натальи, мы наблюдали, как расстается с телом бессмертная душа маэстро. С его смертью в нашей жизни возникла пустота… Примерно раз в год мы ездим на могилу наших дорогих друзей в Леноксе, неподалеку от созданного Сергеем Кусевицким Тэнглвудского музыкального центра» (По: Сорокин П.А. Дальняя дорога: Автобиография. – М.: Московский рабочий, 1992). Сын Питирима Александровича, профессор Гарварда Сергей Сорокин писал: «Именно благодаря Кусевицким наши родители познакомились со многими выдающимися музыкантами того времени, в том числе и русскими – Сергеем Рахманиновым, Сергеем Прокофьевым, Федором Шаляпиным, Яшей Хейфецем и Григорием Пятигорским» (Семейная жизнь с Питиримом Сорокиным / В сб.: Возвращение Питирима Сорокина // Под ред. Ю.В. Яковца. – М., 2000).
«Мы до сих пор с удовольствием поддерживаем дружеские отношения с Ольгой Кусевицкой, – писал Питирим Сорокин в середине в середине 1970-х. – Помимо прочего, маэстро вверил ее попечению Фонд Кусевицкого (действующий по сей день Serge Koussevitzky Music Foundation, Inc. – С.М.) и ряд других фондов для финансовой поддержки талантливых молодых композиторов. Ольга выполняет эти обязанности добросовестно и мудро. Этой цели она посвятила всю свою нынешнюю жизнь…». Для дочери Александра Наумова это вполне естественно. ____________________________________ Примечания: 1. Граф Мстислав Николаевич Толстой (1880–1949), бывший с А.Н. Наумовым в приятельских отношениях и, по-родственному, не раз гостивший в его имении, – известный в Самарской губернии деятель, с 1911 года самарский уездный предводитель дворянства. Сменил на этом посту старшего брата – графа Александра Николаевича Толстого, который годом раньше был назначен вице-губернатором Петербурга. После Октябрьского переворота М.Н. Толстой жил в эмиграции во Франции, имел свою птицеферму. Последняя встреча А.Н. Наумова с А.Н. Толстым произошла «в Новороссийске, в условиях нашего отчаянного беженства 1919 года. Толстой пришел тогда ко мне после ранения, в форме офицера добровольческой Деникинской армии… Вскоре я узнал о том, что гр. Александр Николаевич скончался в Таганроге от тифа». Третий их брат – известный русский-советский писатель, «красный барин» Алексей Николаевич Толстой (1887–1945). Отец всех троих – граф Николай Александрович Толстой (1849–1900), долгое время был председателем Самарской уездной земской управы. Их дед – известный ставропольский помещик, первый председатель первой в России Самарской губернской управы Леонтий Борисович Тургенев (1824–1895) – о нем см. также: Мельник С. Читая Наумова // www.relga.ru, № 192. С прославившимся при большевиках братом-писателем старшие не роднились в связи со скандальным уходом их матери от отца к самарскому дворянину Бострому, об этом много написано в разных источниках. 2. Сосновский Сергей Александрович (1853-1921) – действительный статский советник, гласный ставропольского земства в 1888-1913 гг., почетный мировой судья, председатель земской управы Ставропольского уезда в 1911–1916 гг., предводитель дворянства Ставропольского уезда в 1910–1917 гг. В мае 1913 года (вместе с А.Н. Наумовым, в то время Самарским губернским предводителем дворянства и членом Госсовета, и М.Н. Толстым) участвовал в торжествах по случаю 300-летия Дома Романовых. Почетный гражданин г. Ставрополя. Похоронен на кладбище Симбирского Покровского мужского монастыря. 3. Единственный сын Сергея Александровича Сосновского, Александр, погиб в бою в Первую мировую войну, в апреле 1915 года. У его брата Ипполита Александровича Сосновского было два сына. Младший, Константин Ипполитович, в 1914 году окончил Императорское училище правоведения, в годы Первой мировой войны служил вольноопределяющимся в 91-м Двинском пехотном полку, после ранения не мог владеть рукой, но все же вернулся в полк, был произведен в прапорщики; награжден Георгиевскими крестами 3 и 4 степеней; по окончании войны, в конце 1917 года, зверски убит бандой дезертиров (Пашенный Н.Л. Императорское училище правоведения и правоведы в годы мира, войны и смуты. – Мадрид, 1967, и др.) – по сути, «погиб от большевиков», как справедливо отмечает А.Н. Наумов. Старший сын И.А. Сосновского и отец графа К.А. Сосновского-Парравичини (род. 9 октября 1930 года) – Александр Ипполитович Сосновский (12 февраля 1889 – 13 февраля 1960) – служил в 1-м Балтийском флотском экипаже, с 1910 года – мичман; участник Первой мировой войны, с декабря 1914 года лейтенант. После того, как корабль был потоплен в морском бою, спасен экипажем итальянского миноносца, обосновался в Италии, женился на графине Парравичини (http://www.petergen.com, http://geroldia.ru и др.). 4. Шишков Тихон Андреевич (1863, Москва – 1942, Белград) – кандидат естественных наук, коллежский асессор, в 1890-е гг. - земский начальник VI участка Ставропольского уезда, затем непременный член Самарского губернского присутствия. Т.А. Шишков был женат на Елене Александровне (ур. Сосновской) (1863, Ставропольский у. Самарской губ. – 1951, Лозанна, Швейцария) – дочери члена первого состава Самарского земского собрания А.И. Сосновского, сестре Сергея и Ипполита Александровичей Сосновских. У Т.А. и Е.А. Шишковых было пятеро детей: старший, Шишков Тихон Тихонович (1893–1966, Буэнос-Айрес) – окончил Пажеский корпус, штабс-капитан лейб-гвардии Семеновского полка. Воевал в Добровольческой Армии на юге России. В эмиграции жил в Югославии. После Второй Мировой войны приехал с семьей в Аргентину. Многие годы был старостой кафедрального храма Воскресения Христова в Буэнос-Айресе; его брат Николай Тихонович, также выпускник Пажеского корпуса, младший лейтенант Семеновского полка, погиб 7 сентября 1916 года, в Первую мировую войну, в бою; младший сын, Александр Тихонович, окончил Институт Корпуса путей сообщения, с родителями в Сербии, в годы Второй мировой войны воевал в РОА под командованием генерала А. Власова, затем проживал с семьей в США; старшая дочь, Ольга Тихоновна – жена настоятеля церкви в Лозанне (Швейцария) протоиерея И. Троянова; младшая дочь, Анна Тихоновна Шмеман (ур. Шишкова) (1895–1981, Париж), жена сына сенатора Н.Э. Шмемана – капитана лейб-гвардии Семеновского полка Д.Н. Шмемана, мать протопресвитера о. Александра (1921–1983) и А.Д. Шмемана. Работала в комитете помощи эмигрантам в Париже. Похоронена рядом с мужем на кладбище Сент-Женевьев де Буа. (Из Родословной Шишковых (по: Иконников Н.Ф. Дворянство России. – Париж, 1957) и др. 5. Наумов Павел Михайлович (1861–1921) – двоюродный брат А.Н. Наумова, надворный советник. Окончил медицинский факультет Казанского университета. Врач ставропольской больницы. Военврач в годы русско-японской и Первой мировой войны. Занимал должность председателя ста¬вропольской уездной земской управы с 1892 по 1894 год. Почетный мировой судья Ставропольского уезда в 1905–1917 гг. В 1909-1910 гг. - предводитель дворянства Ставропольского уезда. Наряду с А.Н. Наумовым, С.А. Сосновским и М.Н. Толстым, как губернский гласный от Ставропольского уезда, принимал участие в торжествах по случаю 300-летия Дома Романовых в составе депутации от Самарского земства. 6. Шишков Александр Александрович (1820, с. Языково Симбирской губ. – 1880) – сын бузулукского уездного предводителя дворянства А.Ф. Шишкова, брат С.А. Аксаковой (жены Г.С. Аксакова – сына знаменитого писателя, самарского губернатора в 1867-1872 гг.), двоюродный дед Нобелевского лауреата Владимира Набокова. Губернский секретарь, почетный мировой судья. Похоронен на кладбище Симбирского Покровского мужского монастыря. (Здесь и далее взято из Родословной Шишковых – по: Иконников Н.Ф. Дворянство России. – Париж, 1957). Старший сын А.А. Шишкова – Николай Александрович Шишков (1856–1910). Окончил физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета. Титулярный советник, непременный член губернского присутствия Самарской губернии, почетный мировой судья. В 1906 году член Государственного совета от Самарского земства. У Н.А. Шишкова было три брата – Сергей (род. в 1857 г.), Владимир (род. в 1871 г.), Евгений (род. в 1874 г.) и две сестры: Вера (род. в 1861 г.) – жена троюродного брата А.Н. Наумова, предводителя ставропольского уездного дворянства в 1890-1893 гг. Б.М. Тургенева, и Екатерина (род. в 1874 г.) – жена М.М. Лентовского, друга и соседа по имению А Н. Наумова. 7. Ольга Александровна Кусевицкая (ур. Наумова) – третья жена Сергея Александровича А. Кусевицкого (1874, Вышний Волочёк – 1951, Бостон). Родилась 2 июля (ст.ст.) 1901 года в семье А.Н. Наумова (1868, Симбирск – 1950, Ницца) и Анны Константиновны (ур. Ушковой) (1878, Москва – 1962, США) – старшей дочери крупного российского предпринимателя и мецената Константина Капитоновича Ушкова (1850–1918). 8. Наталья Константиновна Кусевицкая (ур. Ушкова) (1881–1942) – тетя О.А. Наумовой, младшая сестра А.К. Наумовой, вторая жена (с 1905 года) С.А. Кусевицкого. _____________________________ © Мельник Сергей Георгиевич |
       
|
