 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Без малого пятнадцать лет назад, 4 октября 1995 года, власти Тольятти приняли прямо-таки историческое решение, касающееся наименования улиц. Было решено «присваивать имена конкретных личностей не ранее чем через 30 лет после их смерти». А пока суд да дело, сделали последнее исключение – тем же решением местной думы в городе появились сразу два новых топонима: улица Встречная в бурно застраивающемся Автозаводском районе была переименована в улицу Льва Яшина, умершего в марте 1990-го, а тихий Кубанский проезд в Старом городе – в улицу имени участницы Великой Отечественной войны Клавдии Вавиловой, факт и дата смерти которой достоверно не установлены до сих пор.
Что касается великого футболиста – все понятно. Но появление улицы имени девушки из допотопного Ставрополя, не вернувшейся с давно минувшей войны, многие горожане восприняли как чудо. Так, собственно, оно и было. Сон в руку - ...Вы знаете, я вам сейчас скажу откровенно. Если вы не верующий, то не поверите, конечно. Меня все время беспокоила мысль, как найти сестру, где она похоронена. И однажды я увидела во сне свою бывшую подругу Денисову Пелагею. Она фронтовичка, потом приняла монашество. И вот вижу: проходит она до нашего дома бывшего на Кубанском проезде, достает из кармана зерно и посыпает там, где потом повесили мемориальную доску… Сон Лидии Дмитриевны Казаковой, в девичестве Вавиловой, стал явью. В канун 50-летия Победы Кубанский проезд был переименован в улицу имени ее старшей сестры, без вести пропавшей в сражениях под Москвой. А в мае 1996-го и на их бывшем доме появилась мемориальная доска: «В этом доме проживала участница В.О.В. военфельдшер Вавилова Клавдия Дмитриевна. Погибла на фронте в феврале 1942 года». Зерно, уже после смерти посеянное обладавшей при жизни редким пророческим даром монахиней Серафимой (Денисовой), не пропало. Проросло стараниями младших сестер Клавы – Лидии и Надежды – и активисток женсовета Центрального района. Многие, особенно верующие, знают: улица Вавиловой ведет прямо к Богородично-Казанскому храму. Вот только мемориальной доски на доме, третьем от храма, давно уже нет: новые хозяева сняли... До последнего Почему ж не поверю? Верю, что сны сбываются. И что когда-нибудь найдется хоть кто-нибудь, кто расскажет о последних днях жизни Клавы. Потому что люди не должны исчезать бесследно. Каждый должен быть где-то похоронен. Сестры верили в это всегда. Часть их переписки с военными архивами хранится в музее школы № 1: Клава Вавилова училась там же, где герои моих прежних очерков о ставропольчанах-фронтовиках – Виктор Носов, Федор Ларин и Валентина Ступина (см.: «Наш экипаж» – Relga № 104, 2005 г., «Живая сила Ларина» и «Девочка в шлеме» – Relga № 108, 2005 год). - В одном из писем Клава писала, что новый 1942 год они встречали под Боровском, в лесу под настоящими елками, – вспоминала Лидия Дмитриевна. – Писала, что освобождают новые деревни и села, в которых немцы оставляли после себя только русские печи. Вскоре в одной из центральных газет был снимок: жители Боровска Московской области, освобожденные частями Советской армии, получают подарки от жителей города Москвы. Писала также, что чуть не попала в плен к немцам, спаслась благодаря чуткому руководству комиссара полка. Переписка продолжалась до марта 1942 года – мы получили последнее письмо. С тех пор все наши письма на командира части возвращались обратно – «за выбытием воинской части»....
В письме из Главного военно-медицинского управления, полученном ими еще в 1957 году, брезжила хоть какая-то надежда: «числится пропавшей без вести». И стандартная формулировка кадровиков: «Исключена из списков личного состава Советской армии приказом Главного управления кадров Министерства обороны № 0428 от 29 апреля 1948 года». Уже в начале 90-х Надежда Дмитриевна ездила в Москву, чтобы «пролистать» электронную Книгу памяти. Там-то и было записано: «погибла в феврале 1942 года». Последний запрос они сделали в Центральный архив Министерства обороны. Через год, когда подошла очередь, им сообщили, что в архиве нет документов 910 артиллерийского полка, в котором воевала фельдшер Клавдия Вавилова. А значит, предполагала сестра, часть погибла вся – ведь она была на самой передовой. - Мы все думали: а вдруг сестра явится, найдется. До последнего, – рассказывая, Лидия Дмитриевна не переставала плакать. - А однажды в санатории я встретилась с женщиной, которая проживала приблизительно в тех местах, где проходили бои. Она рассказывала мне страшные вещи. О том, как всех пленных немцы собрали в сарае и сожгли. И говорит: «Не ищите». Но я все-таки верила... Крепость Кто-то, перебирая семейные фотографии, отдыхает душой. Редко, но случалось в этом столетии, что беда обошла стороной всех родных-близких. Только не большую, дружную семью Вавиловых. Шестеро их было у Дмитрия Степановича и Александры Михайловны. На старой фотографии отец – бравый офицер. Отвоевал Первую мировую и гражданскую. За красных, за кого же еще воевать крестьянскому сыну? Демобилизовался в 1919-м, хотя была возможность сделать карьеру в Красной армии. Не нужна ему была та карьера – тянуло к земле, к пахоте. Новая власть соблазнила свободой и землей, как когда-то деда Семена раскрепостил царский манифест. С тех-то пор Вавиловы и обосновались в Самарской губернии: в деревне Низовке в километре от Елховки. Труженики были испокон века. Но одна крепость сменила другую. - Отец из армии вернулся – сразу в работу. Разбогатеть не успел, а тут коллективизация, раскулачивание. И его забрали. Мы читали документы: знаете, настолько дикие обвинения, сплошная ложь. А «всего» три года дали, видимо, потому, что большая семья и служил в Красной Армии. Отправили его куда-то на Дальний Восток, и увидели мы его только в 1933-ем. Вернулся – не узнать. Сломленный. До конца жизни не мог простить: ведь ни за что, ни про что... Лидия Дмитриевна достает вчетверо сложенную бумажку – свидетельство о реабилитации, выписанное лишь в 1989-ом. «Вавилов Дмитрий Степанович, 1882 года рождения... постановлением тройки при ПП ОГПУ от 1 апреля 1930 года осужден по статье 58-10, 11 УК РСФСР на 3 года. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года "О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х годов и начала 50-х годов" постановление тройки... отменено и по данному делу он реабилитирован». Как говорят советские «летописцы», попал Дмитрий Вавилов под «перегиб». Наряду с миллионами других пахарей. И пока одни испытывали «головокружение от успехов», другие – от голода и лишений. Вавиловым они достались с лихвой. - Папа пришел больной. И документы имел такие, что его нигде не брали на работу – только на сезонные. Проработал лето в колхозе, осенью деньги получать – а ему предъявляют документ, что он не имеет право работать в колхозе. Ничего не заплатили. И из дома выслали. Началось мытарство. Скитались с одной квартиры на другую. Потом все лето родители пасли стадо, скопили немножечко, да еще сноха дала несколько бревен – сделали домик, 10 квадратных метров. Не поверите: жили в нем всей семьей. А к лету отец выкопал землянку, туда и перебирались... Сестричка Старшая из сестер, Клавдия родилась весной 1922-го. Когда забрали отца, ей было 8 лет. Детство кончилось. «Пошла в няньки, хоть на кусок хлеба заработать», – вспоминала сестра. И в школу поступила переростком, сразу в четвертый класс. Уже в Ставрополе. - Клава все время работала. В школе, помню, была редактором – плакаты, стенгазеты писала: и себе, и мне. А чуть время – родителям надо помочь: то на сенокос мы с ней, то на прополку, то в лес, чтобы заработать – отец чистил просеки, рубил лес на заготовке. А то в пионерлагерь вожатой... Помню, просит купить ленточку заплести косички, а мама ей: «Подожди, вот каникулы у тебя будут, пойдем со мной в заготзерно, подработаешь – тогда и купишь»... После седьмого класса была в ее биографии двухгодичная школа медсестер. Тоже не от хорошей жизни пошла: стипендия – хоть какое-то подспорье. Здесь была старостой и отличницей. Изо всех сил тянулась и подтягивала других. Оставшиеся в живых однокурсницы, многие впоследствии тоже фронтовички, с благодарностью вспоминали совместные занятия в ветхом, но гостеприимном домике Вавиловых. Многие тогда удивлялись, как она все успевает. Помнят ее очень надежной, безотказной, спокойной и уравновешенной. Несмотря на бедность, ни разу не позволившей себе пожаловаться на жизнь. И вовсе не чуждой нечастых ставропольских радостей. Вместе ходили в курзал на концерты приезжих артистов. Вместе бегали купаться на Подборное озеро, где однажды Клава спасла чью-то девочку. Никто не умел так плавать, так долго держаться под водой, как Вавилова. Не каждый умел так радоваться жизни. Ее любили и подруги, и преподаватели. Строгий, но справедливый Роман Макарович Левицкий, читавший будущим медсестрам хирургию и дравший с них три шкуры на практике в Ставропольской больнице, ставил ее в пример. Она была его любимицей. А это дорогого стоило…
- Отец был человек энергичный, резкий, иногда несдержанный. Но он знал, за что воевал, поэтому всегда шел с открытым забралом, - вспоминает его сын Леонид Романович. Едва успев поставить на ноги ставропольскую больницу, Левицкий успел поучаствовать и в финской кампании – штопал бесчисленную вереницу обмороженных и израненных на кровопролитной линии Маннергейма. А в феврале 1941-го его направили институт имени Склифосовского: осваивать новейшие методы полостных операций, оперирование травм внутренних органов. И снова война: Левицкий – полевой хирург в отступающих войсках. В октябре под Харьковом его тяжело ранили – перелом позвоночника. В Ставрополь вернулся в корсете. Девчонки, которых учил в школе медсестер, уже были на фронте. В том числе Вавилова… - У Клавы был хороший медицинский талант, – рассказывала однокурсница Вера Ивановна Перегудова. Она, Вера Ванурина и многие другие выпускницы Ставропольской школы медсестер получили повестку на второй день войны. Клаве Вавиловой и Маше Пекарской повестки пришли в начале августа 1941-го. Вместе уходили с площади Революции, грузились на пароход до Ульяновска. Вместе получали солдатское обмундирование и отправлялись на помывку. И потерялись в первый же день. Фронтовая медсестра Пекарская попала в «летучку» – товарняк, увозивший раненых из-под носа наступавших немцев. Первый бросок – под Ленинград, где уже смыкалось кольцо блокады. Их кидали по всем фронтам. И так до самой победы. Клава, судя по полученным сестрами письмам, там же, в Ульяновске окончила двухмесячные курсы на звание военфельдшера. И сразу оказалась под Москвой. Домой писала каждую неделю. Сообщала, что все хорошо – и питание, и одежка: «Дали все теплое, и поэтому мы мороза не боимся». Просила Лиду передать привет всем девушкам медшколы, врачам и преподавателям. Писала, что мечтает возвратиться с победой домой. На почтовой карточке, выпущенной в жестоком 1941-ом, советский танк безжалостно давит немецкий. И типографским шрифтом: «Фронтовой новогодний привет моим родным! Мы, бойцы Красной Армии, решили: новый, 1942 год, будет последним для немецкой грабит-армии. Смерть немецким оккупантам!» Последнее письмо Клавы датировано февралем 1942-го. Адрес прежний – полевая почта 143, 910-й артполк. А потом на имя отца пришел расчетный лист к денежному аттестату на 400 рублей, начисленных за месяцы на фронте. В войну на эти деньги можно было купить четыре ведра картошки. Все, что могла... Вавиловы пережили то время. Одному Богу известно, как. В самом начале войны Дмитрий Степанович переболел крупозным воспалением легких и очень ослаб. К тому же семья выросла: и без того немалая семья приютила детей погибших на фронте родных. Спасла корова, которую вырастили из теленка, купленного на сбережения с медсестринских стипендий Клавы и Лиды, тоже окончившей медшколу. И огород с участком сенокоса, которые им все же выделили. - Не поверите, ни за что не поверите, как жили, – повторяла Лидия Дмитриевна. И снова поверю. Потому что в нашей удивительной стране народ давно разучился удивляться. И тому, что выжили. И тому, что победители живут стократ хуже побежденных. И тому, как мы относимся к своим мертвым... Куда уходит память? По-разному сложилась жизнь фронтовиков. Тех же сестричек, в войну перетаскавших на себе столько солдатских тел, что не на один горб хватит. Разве много их носили их на руках после победы? Разве боготворили их – девчонок, до дна испивших в летящих под бомбежками санитарных поездах, на ветхих пароходах и на самой что ни на есть передовой горькую чашу войны? Войны с вражеским пленом, голодом, страданиями. И вечными домогательствами собственных командиров и товарищей по оружию, что скрывать-то? - Нет, сынок, не женское это дело. Женщине на войне делать нечего. Там поневоле поверишь в Бога, – вздыхала Мария Андреевна Пекарская, израненной вернувшаяся с войны и до самой пенсии проработавшая медсестрой. И рассказывала, о ком знает. Кто ушел в лоно церкви, в монашество. Кто умер от ран. Вот три Клавы из их Огненного выпуска – не приведи Господь, как обошлась с ними война. Одна вернулась без обеих ног. Другая попала в плен, выдержала нечеловеческие пытки, чудом спаслась и умерла уже в Ставрополе, на руках у Марии Андреевны. А третья, Вавилова... – Где она похоронена, милая? Вместе с председателем женсовета Центрального района Марией Георгиевной Ивановой однокурсницы Клавы так и не смогли выхлопотать для Лидии Дмитриевны пенсию за пропавшую без вести сестру. А хлопотать о льготах, положенных пострадавшим от репрессий, пожилая, больная женщина тоже отказалась: «Не хочу, ничего не хочу. Столько лет прошло, не могу успокоиться». Единственным удовлетворением для нее была добрая память о Вавиловых, которую берегли жители бывшего Кубанского проезда. - Нас все знали – мы прожили там восемнадцать лет. И когда сестра Надежда пошла по домам – согласны ли переименовать улицу? – все соседи с удовольствием подписались. С удовольствием подписались и те, кто купил дом Вавиловых. А что потом заставило их снять мемориальную доску и выбросить ее на огород? Говорили, что надоели им зеваки. Что после того, как они обложили кирпичом и переделали все внутри, ничего от дома Клавдии Вавиловой не осталось – а значит, нечего сюда и доску вешать. - Мы первый раз с таким столкнулись, – удивлялись музейные работники, пытавшиеся было усовестить домовладельцев. – И ведь что самое интересное: дом Вавиловой стоит от церкви буквально через два дома. Казалось бы, такой укор... Улица военфельдшера Клавдии Вавиловой ведет к храму, где когда-то до последних дней жизни вселяла в людей веру бывшая фронтовая медсестра Пелагея Денисова. Ее не забывают. В миру же все иначе. - Вся беда в том, что частные дома продаются, и вместе с хозяевами уходит память, – констатируют музейщики. Куда уходит? ____________________________ © Мельник Сергей Георгиевич |
       
|
