Каждый декабрь советские, а теперь уже российские чекисты (так они себя до сих пор с гордостью называют) отмечают профессиональный праздник – День работника органов безопасности РФ, День чекиста. 20 декабря 1917 года была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией. А 12 декабря 1918-го ЦК РКП (б), дабы прекратить все и всяческие разговоры о зверствах ведомства Дзержинского, было принято решение «О непогрешимости органа, работа которого протекает в особо тяжелых условиях». Уникальное, надо сказать, решение, прецедентов которому в мировой юридической практике просто нет. А поскольку декрет тот никто не отменял, участи наследников «железного Феликса» не позавидуешь. Незавидная это участь – пожизненная непогрешимость.

Все бы ничего, если бы не миллионы тех, кому те декабрьские декреты стоили жизни. И в те «легендарные» годы, и после, когда репрессивные органы, меняя названия, бережно хранили изначальную суть.

Практика террора

Писать о ЧК нужно, конечно, по первоисточникам. Таковые сохранились. Речь идет о периодических изданиях «чрезвычаек».

В фондах крупнейших библиотек страны хранятся сегодня: шесть номеров «Еженедельника Чрезвычайных Комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией», выходившего в Москве с 22 сентября по 27 октября 1918 года, и по одному номеру журнала «Красный Террор» (Еженедельник Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией на Чехословацком фронте. Казань, 1 ноября 1918 г., № 1) и газеты «Красный Меч» («Орган Политотдела Особого Корпуса войск В.-У.Ч.К.», Киев, 18 августа 1919 г., № 1). Считается, что это – все номера перечисленных изданий, которые увидели свет.

В лучших традициях партийной публицистики начну с правительственного постановления, опубликованного в первом номере «Еженедельника ВЧК».

«Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад председателя Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией о деятельности этой комиссии, находит:
что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью;
что для усиления деятельности Всероссийской Чрезвычайной Комиссии и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных партийных товарищей;
что необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях;
что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам;
что необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры.
Секретарь Совета Л. Фотиева
Москва, Кремль 5 сентября 1918 г.»

Вот такой, чрезвычайно важный документ.

Формально он связан с покушением на жизнь Ленина (имя Ф. Каплан без каких-либо комментариев можно обнаружить в списке имен 90 расстрелянных в Москве «террористов» в последнем, шестом номере «Еженедельника ВЧК»).

А сколько всего «вражеских голов» осталось в ту пору в чекистских рвах в отместку за одну горячую головушку!..

«Мы железной метлой выметем всю нечисть из Советской России, – писал в журнале “Красный Террор” наместник ВЧК на Чехословацком фронте Лацис. – Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он (обвиняемый. – С.М.) против Совета оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какое у него происхождение, какое образование и какова его профессия. Вот эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого. В этом смысл и суть Красного Террора».

Страницы чекистских изданий тотчас заполнили донесения с мест.

Вот, к примеру, сообщение из Иваново-Вознесенска, с «родины красных ткачей»:

«В области по борьбе с контрреволюцией комиссиями взято в виде заложников в общем количестве 184 виднейших представителя местной крупной буржуазии и несколько лидеров социал-предателей. Комиссиями произведено несколько расстрелов... Кинишемская уездная Чр.К. оборудовала для своих белогвардейцев концентрационный лагерь на 1000 людей» («Еженедельник», № 3).

Естественно, многое в эти донесения не входило. Но уже по тем фактам, которые афишировались карателями, можно составить представление как о масштабах «борьбы с контрреволюцией», так и о ее методах.

Надежным средством подавления смуты – наряду с расстрелами и концлагерями, которые отличались от расстрелов лишь тем, что люди там умирали дольше и мучительнее, – стал «институт заложничества».

– В одном Кожуховском концентрационном лагере под Москвой (в 1921-1922 гг.), – рассказывает историк С. Мельгунов, – содержалось 313 тамбовских крестьян... в числе их – дети от 1 месяца до 16 лет. Среди этих раздетых... полуголодных заложников осенью 1921 года свирепствовал сыпной тиф. Мы найдем длинные списки заложников и заложниц за дезертиров, например, в «Красном воине» (12/ХI-1919 г.). Здесь вводится даже особая рубрика для некоторых заложников: «Приговорен к расстрелу условно».

Вскоре расстрел стал рядовым явлением. В расход пускали заводчиков, купцов, инженеров, фельдшеров, учительниц, священников... Проще перечислить те категории населения, которые не подлежали расстрелу. Практиковались расстрелы на месте, без суда и следствия. В первую очередь это касалось заложников. Чекисты не мучились в подборе формулировок для обоснования правомерности казни. В «Еженедельнике ВЧК» и в «Красном Терроре» после фамилий расстрелянных читаем: «отставной артиллерист, капитан, правый»... «маклер, правый»... «лидер местного отделения партии Народной воли»... «жена кулака»... «бывший охранник»... «лесничий»... «сын заводчика»... «бывший редактор газеты»... «бывший студент, выдающий себя за матроса, при переводе в арестное помещение пытался бежать»...

Были групповые обвинения: «шестнадцать кулаков за насилие над красноармейцами», или «трое за шулерское обыгрывание в карты бывшего председателя Земельного отдела Псковского Губсовета Белова», или «пятеро как явные противники Советской власти». Существовали канцелярские штампы, облегчавшие «работу» составителям списков убитых ими: «приверженец старого строя» или «за контрреволюционность». А когда и вовсе лень было тужиться – сходило так, без фамилий и вменяемой вины, просто двузначное число.

Была, однако, такая категория казненных, сообщения о которой представляли собой настоящие шедевры, образцы красноречия, целые детективные сюжеты. Речь идет о «своих» – не оправдавших доверия или излишне переусердствовавших в исполнении обязанностей: «Комиссар В.Ч.К., пытавшийся продать револьвер милиционеру. При попытке милиционера задержать преступника, он, желая покончить с собой, произвел в себя два выстрела, ранил себя в грудь и в бок».

Поэма экстаза — или сюжет для небольшого рассказа...

Или – вот: «Серемягин, бывший комиссар продовольствия, за спекуляцию, мародерство, растраты народных денег, пьянство и вооруженное сопротивление при аресте Чрезв. Комиссией».

В Юхнове «по постановлению Чрезвычайной Комиссии расстрелян секретарь означенной комиссии Михаил Кудряв за подлоги и спекуляцию. Кудряв выдавал себя за председателя Чрезвычайной Комиссии и вымогал у родственников арестованных взятки».

В другом месте – расстреляли «бывшего члена Чрезвычайной Комиссии за попытку изнасилования арестованной, пьянство и прочее».

Чекисты сокрушались: «Также привлечен к ответственности член Высшей Военной Инспекции... Тов. Подвойский пожалел, что его не расстреляли».

И уж вовсе откровение:

«Тов. Зиновьев считает, что взяточничество комиссаров в 5 рублей должно так же караться, как в 5 миллионов, что красноармеец, захвативший крынку молока, также достоин расстрела».

Большевики и в те времена не могли поступиться принципами: грабить награбленное тоже надо с оглядкой!

Кажется – так: жестокость – но по отношению ко всем. Принцип есть принцип. И точка! Ан нет. Дифференцированный подход все же имел место и в то «романтическое время»...

О том, как вершилось в ЧК правосудие, дает представление документ, опубликованный в «Еженедельнике»:

«Протокол заседания Западно-областной Ч.К.:

...Дело Романова Захара, бывшего стражника Поречского уезда, отличавшегося жестоким обращением с крестьянами и поркою их. Постановили: Расстрелять...

Дело Бражко, обвиняемого в пьянстве и убийстве. Постановили: заключить в тюрьму на три месяца...

Дело Гончарова Ефима, начальника района милиции, и милиционеров Пирогу, Козлова и Егорова, обвиняемых в служебных злоупотреблениях. Постановили: освободить...

Дело Гладышева Василия, бывшего пристава города Смоленска. Постановили: расстрелять...

Дело Петрова, бывшего полицейского пристава, работающего в отделении по борьбе со шпионством... освободить как нужного работника».

Комментарии, кажется, излишни...

Окончательный итог «ленинского призыва» одному Богу известен – во всяком случае, ни Совнаркому, ни ВЦИК до этого дела не было. Их вполне устраивала ситуация, при которой:

«...В своей деятельности В.Ч.К. совершенно самостоятельна, производя обыски, аресты, расстрелы...»

Это разъяснение было опубликовано во втором номере «Еженедельника ВЧК» и являлось руководством к действию.

Дальше – больше. Аппетиты чрезвычаек росли пропорционально аппетитам большевиков. Постепенно у идеологов и практиков террора возникло сомнение в целесообразности сохранения дипломатической неприкосновенности иностранцев. В № 3 «Еженедельника» появилась статья трех местных авторов из города Нолинска – главного уездного коммуниста, чекиста и военкома – под заголовком «Почему вы миндальничаете?». Речь шла о деле Локкарта.

«…После убийства товарища Урицкого и ранения нашего дорогого вождя тов. Ленина мы решили сделать этот террор не бумажным, а действительным. Во многих городах произошли после этого массовые расстрелы заложников И это хорошо. В таком деле половинчатость хуже всего... Но вот мы читаем об одном деянии ВЧК, которое вопиющим образом противоречит всей нашей тактике. Локкарт, тот самый, который делал все, чтобы взорвать Советскую власть, чтобы уничтожить наших вождей, который разбрасывал английские миллионы на подкупы, знающий, безусловно, очень многое, что нам очень важно было бы знать, – отпущен, и в "Известиях ВЦИК" мы читаем следующие умилительные строки: "Локкарт (после того, как его роль была выяснена) покинул в большом смущении ВЧК"… Скажите, почему вы не подвергли его, этого самого Локкарта, самым утонченным пыткам?.. Довольно миндальничать; бросьте недостойную игру в "дипломатию" и "представительства"». Приговор возмущенных авторов гласил: «Пойман опасный прохвост. Извлечь из него все, что можно, и отправить на тот свет».

Кстати, публикация эта сослужила чекистам плохую службу: плохо или хорошо, а их издания читали и дипломаты, даже была объявлена подписка. 25 октября 1918 г ЦК РКП(б) решил закрыть «Еженедельник ВЧК» за «восхваление пыток» и «назначить политическую ревизию ВЧК комиссией от ЦК в составе Каменева, Сталина, Курского. Поручить комиссии обследовать деятельность чрезвычайных комиссий, не ослабляя их борьбы с контрреволюцией». Но до закрытия вышло еще три номера.

Да что дипломаты! Вот выдержка из помещенного все в том же «Еженедельнике» отчета о конференции ЧК Северной коммуны (Петроград, 15-18 октября 1918 г.):

«Тов. Зиновьев касается внутренней жизни Чрезвычайных Комиссий и отмечает с прямотой коммуниста нежелательные явления споров о том, что выше в государственной работе. Он указал пример, что в одной Ч. К. возникал вопрос, может ли она в случае надобности арестовать Совет Народных Комиссаров».

Здесь же тов. Зиновьев снимает все сомнения по поводу решения международных проблем: «Председатель Совета Народных Комиссаров (Петроградского. – С.М.) убежден, что тов. Бокию придется ездить в Берлин, давать уроки по организации Чрезвычайной Комиссии и созывать конференцию в мировом масштабе – это вопрос будущего».

Не правда ли, впечатляет «громадье планов»? И ведь – будут пытаться, вплоть до недавних пор, их воплотить в жизнь...

Стрельцы и опричники

От мала до велика... Наши «историки» в своих панегириках ЧК особенно проникновенные и пламенные строки посвящали этому «всенародному содействию» карателям:

«...Рядовое явление – когда два-три члена комитета бедноты ведут в чрезвычайную комиссию под конвоем скрывающегося буржуя, кулака, самогонщика, дезертировавшего красноармейца и т.д.».

Доблестные чекисты не только не отказывались от услуг «добровольных помощников», но и сами насаждали гнезда стукачества, выполняя вердикты чиновников террора – как, например, «Об агентуре в деревнях, военкоматах». Впрочем, социальная база у них была: голь, как известно, не только хитра на выдумки, но и скора на расправу. «Сама жизнь» ставила вопросы, на которые чекистам приходилось давать немедленный ответ. В сообщении ЧК из Иваново-Вознесенска читаем:

«Характерно то, что поднятию деятельности Чр.К. способствуют самые широкие народные массы... По собственному почину создают комитеты и комиссии для борьбы с классовыми врагами... В конечном итоге пришлось только санкционировать таковые начинания и разграничить сферу деятельности».

Самосуд стал «законом»! Это вам не «мертвый кодекс законов», против которого печатно протестовали идеологи ЧК. Это, понимаешь, воля народа!

Депеша из Ядринского уезда:

«Комиссия работает хорошо. Положение уезда хорошее. Во всех деревнях Комиссией образованы комитеты бедноты... Комбеды для нас лучшая опора и лучше всяких агентов».

Чрезвычайки не только «образовывали комитеты бедноты», но и переизбирали Советы. И в Красную Армию призывали. Чем только они не занимались, великие труженики, насаждая советскую власть!

Так создавалась армия стрельцов диктатуры. Теперь – об опричниках. О чистоте чекистских рядов.

В № 6 «Еженедельника ВЧК» редакция ввязывается в спор с «оппонентами», которые «заявили даже, что в Чрез.Ком. идут люди, готовые заниматься бандитизмом». Журнал приводит «сводку анкетных данных» пятнадцати Губчека, в которой единственная графа – партийность. Всем должно быть ясно, что ЧК «конструировались при активном и ближайшем участии коммунистической партии».

Ну, нас-то вряд ли стоит в этом убеждать... Вот что, однако, пишет о рядовом составе ЧК в книге «На заре красного террора» (Берлин, 1929) Аронсон:

«Больше всего меня поразило, что среди чекистов (речь идет об одной из Губчека. – С.М.) почти нет коммунистов. В Чеку – да пустить нейтральных, беспартийных. И затем: почему бы чекистам не записаться в партию? Оказывается, дело не так просто. Большинство чекистов – простой народ, черная кость... Кто освободился таким путем от мобилизации на фронт, кто соблазнился двумя фунтами хлеба в день и жалованием, кого потянуло русское озорство, а кто по неспособности к производительному труду пришел в чекисты. Одному льстит, что его сверстники, с которыми он в детстве играл в бабки, сейчас его побаиваются, а другого прельстила бездельная, легкая жизнь и безнаказанность человека с ружьем. К партии, к коммунистам у большинства чекистов сложилось отношение почтительное и боязливое, как к господам, барам – а в глубине души царило к ним равнодушие или недоброжелательство».

Поразительно точное наблюдение! В значительной мере отвечающее на мучительный вопрос: как, каким образом удержались в этой стране большевики? В книге «Кремль за решеткой» (Берлин, 1922) приведено другое свидетельство – письмо одной из бесчисленных жертв ЧК:

«В Уфимской губернии было восстание, подавленное с жестокостью средних веков. По официальным данным расстреляно 10 тысяч крестьян, а по неофициальным – 25 и больше. Когда поговоришь с рабочими и крестьянами, то кажется чудовищным, как большевики могут держаться, когда около 99 процентов населения против них. Это может быть только при отчаянной запуганности населения...»

Думаю, права была в одном из своих выводов Особая комиссия по расследованию злодеяний большевиков, созданная при главнокомандующем на Юге России, обнародовавшая в 1919 году особое «заключение»:

«Полное разнуздание страстей и похотей является главной приманкой для темной массы народа. На этом и на терроре большевики строят свою власть»...

«Все разрешено»

В предисловии к сборнику «Че-Ка: Материалы по деятельности» (Берлин, 1922) один из лидеров правых эсеров, В. Чернов, писал:

«Пусть не говорят нам... что террористический режим был большевистской власти навязан, как единственное средство спасения, всей исторической обстановкой... Никакая самооборона не может оправдать ни диких издевательств, ни изнасилований, ни коррупции... – возражает автор адвокатам большевизма, которых в Европе было предостаточно тогда, не меньше и сегодня. – Ссылаться же на антиподов из белого лагеря – значит косвенно сознаваться в собственном ужасающем и бесповоротном падении...»

Пытался проанализировать причины «падения» большевиков и С. Мельгунов:

«Я не избегаю характеристики белого террора»... Я допускаю, что мы можем зарегистрировать здесь факты не менее ужасные... Но нельзя пролить более человеческой крови, чем это сделали большевики, нельзя себе представить более циничной формы, чем та, в которую облечен большевистский террор... Это система планомерного проведения в жизнь насилия (выделено мною. — С.М.), это такой открытый апофеоз убийства, как орудия власти, до которого не доходила еще никогда ни одна власть в мире...»

И далее – уже для тех, кто и сегодня кивает на «белый террор»: «Это прежде всего эксцессы на почве разнузданности власти и мести. Где и когда в актах правительственной политики и даже в публицистике этого лагеря вы найдете теоретическое обоснование террора, как системы власти? Где и когда звучали призывы к систематическим официальным убийствам?..»

Как бы в продолжение этой мысли В. Чернов утверждает, что обществу, навязанному большевиками, больше всего соответствовал «примитивный, потребительно-распределительный грубый военный коммунизм». История подтвердила это и продолжает подтверждать до сих пор.

И, право, трудно сразу определить, когда – в 1918-м, в 1938-м или поближе к нашим дням – сделано было нижеследующее заявление:

«Наша мораль – новая, наша гуманность – абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнета и насилия. Нам все разрешено...»

Что может быть еще страшнее? Оказывается, может: «Жертвы, которых мы требуем, – жертвы спасительные, жертвы, устилающие путь к Светлому Царству Труда, Свободы и Правды».

Обе цитаты – из одного источника: чекистской газеты «Красный Меч»...

Этот сатанинский культ положил на алтарь большевизма десятки миллионов жизней. Можно только гадать, скольких жизней стоила «абсолютная гуманность» кучки маньяков в первые годы (1917-1922). С. Мельгунов считает, что в те «легендарные годы» чекисты расстреливали в среднем 1,5 миллиона человек в год. К этому можно (и нужно, ибо все это – звенья одной цепи) добавить сотни тысяч убитых на фронтах гражданской войны и около 13 миллионов умерших от голода и болезней в первые послеоктябрьские годы.

О том, что было после – уже так много написано...

Но я – о другом: вопрос о первоисточнике, о преемственности карательных органов по сей день остается открытым.

___________________________
© Мельник Сергей Георгиевич