Датский архитектор Геральд Хальс в 1930-е годы произнес примечательную фразу: «Я слышал, что у вас есть здесь поговорка о Москве: в Советском Союзе три класса населения: 1)живущие в Москве, 2) на пути в Москву и 3) надеющиеся попасть в Москву [1, 83]».

Центр и периферия, столица и провинция – понятия, применимые для любого государства. Тем не менее (и приведенное высказывание как раз об этом) в каждом конкретном случае оно приобретает ту или иную характеристику, ту или иную окраску. Слово «провинция» несет в себе множество исторических, культурных, социальных смыслов. Возникшее в Древнем Риме и означавшее первоначально «побежденная страна», это понятие затем было перенесено на периферийные окраины и неиталийские регионы Римской империи. В России «провинции» появились в ходе административно-территориальной реформы Петра I в 1711-1719 гг., согласно которой губернии делились на провинции. Позднее понятие получило обобщающе-географическую трактовку, как территория, находящаяся вне Санкт-Петербурга и Москвы. Но наряду с этим к просто географическому указанию стала добавляться определенная качественная характеристика.

«Словарь русского языка» С.И. Ожегова дает значение слова «провинция» как: «территория страны в отличие от столицы, центра», в качестве же словосочетания приводит пример «глухая провинция». Образованное далее слово «провинциальный» дается в двух смыслах: 1-й – производный от провинции, 2-й (переносный) – отсталый, наивный и простоватый». По В. Далю – «жить в провинции» значит, – не в столице, в губернии, уезде», а провинциал – человек, живущий не в столице, житель губернии, уезда, захолустья » (курсив наш - С.Т.). Таким образом, постепенно в нейтральных определениях проглядывает некоторая отрицательная оценка. Хотя многие могли бы присоединиться к строчкам владимирского поэта А.Молокина:

Провинция, провинция,
Скажи, с какой провинности
Ты головой повинною
Склонилась пред столицею?
Всю мишуру парадную
Не стоит далеко нести,
Тебе - чуть позже радости,
Тебе - чуть раньше горести.
Ты - проще, ты приветливей
Грубее и обыденней,
Провинция, ответь же мне,
Ну что же здесь обидного?
Ты рук своих стесняешься,
Огрубших чуть не до черна.
Так мать, порой случается
Робеет перед дочерью...

Не всегда, конечно, оценка провинции носила негативный характер, нередко в русской культуре она понималась как место сохранения духовности, традиции. Провинциалы представлялись людьми, сохранившими в своем поведении, в своем мышлении, в своих силах ту человечность, которая «где-то там, наверху, в столице давно утеряна» [2, 50]. В «Войне и мире» есть прямое рассуждение о провинции как «содержании» (душевности, человечности) и столице как «форме».

Одинаково бессмысленно критиковать и чернить провинцию, или апологизировать ее. Важно, однако, отметить определенные различия этих миров. Веками удалявшиеся друг от друга, «столицы» и провинция одновременно стремились к сближению. В советское время произошел откат назад.

Хотя слово «провинция» в России вошло в обиход с Петра I, то, что им позднее обозначалось – существовало и до Петра. Объединение вокруг Москвы больших территорий, помимо центральных областей, с весьма малой плотностью населения, давало себя знать в Московском государстве. В провинции складывались собственные мифы и взгляды на жизнь (если вспомнить хотя бы рассказы Феклуши из «Грозы» А.Н. Островского, то можно представить, что было в ХV-XVII веках). Понятно, что отдаленные от столицы территории существуют во всех государствах, и у европейских писателей прошлых веков можно увидеть определенные сетования на различие в уровне жизни столицы и провинции. Но в Западной и Восточной Европе расстояния между городами в сравнении с российскими масштабами делают их легко преодолеваемыми. А в России, ситуация во многих местностях определялась словами городничего из «Ревизора»: «Да отсюда хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь». Столицы же находились на самом краю Российского государства. Если учесть еще «замечательные» российские дороги и неоднородность климатических и географических условий, что опять таки отличает Россию от Европы (там также однородность сближает образы жизни и психологию населения в разных местностях), то становится понятным, почему М.С. Каган выделяет два уровня анализа понятия провинция: «общий для культурной жизни всех стран и всех эпох» и «специфически национальный» [3, 16], в данном случае, русский.

Со времени Петра I в России начал складываться «бицентризм» – ситуация двух «столиц» (Москвы и Петербурга): стремительно развивающаяся «Северная Пальмира» и «Старая Москва», желающая оставаться «первопрестольной».

Российские города, берущие начало в ХVIII веке, особенно что касается центра – официальной части города, стремились подражать линеарности и четкости Петербурга; чем ближе к окраине – тем более скромными становятся постройки, кривыми улочки, приближающие к облику соседних деревень. При этом не случайно, что в восприятии Москвы первой половины ХIХ века у современников нередки сравнения ее именно с провинцией, с ее патриархальностью и живописностью ландшафтов, и замечания, что в этом странном гротеске есть своя красота [4].

Любопытным в этой связи представляется утверждение известного итальянского режиссера Федерико Феллини о том, что настоящие гении могут выходить только из провинции, поскольку недостаток культурных впечатлений детства заставляет людей целеустремленно компенсировать его своей фантазией. Определенное «зерно» в этой теории, применительно именно к людям талантливым, ищущим, действительно просматривается. Жадность восприятия становилась для провинциальной интеллигенции одной из характерных черт именно в силу опосредованного общения с историей и культурой. Отсюда и истоки самодеятельности, различного рода объединений, любовь к театру и музыкальным вечерам, идущая от чувственного восприятия мира.

Возможность непосредственного взаимодействия с природой важна для характеристики мира провинциала. Русская природа в большей части своей тиха и ненавязчива. Л.Н. Гумилев писал о цветах ландшафта Бежецкого края, в связи с истоками творчества А.А. Ахматовой: «Они незаметны, и они освобождают человеческую душу, которой человек творит; они дают возможность того сосредоточения, которое необходимо для того, чтобы отвлечься на избранную тему…» [5, 93].

И вот этот ландшафт российских городов ждала невероятная трансформация в советское время.

Политика власти по отношению к столичной и провинциальной культуре была составной частью советской системы. Имперско-бюрократическое государство требовало соответствующей иерархии ценностей. Синонимом провинции стала периферия, второсортность. В этом многосоставном процессе унификации остальной части страны (не столицы) происходила постепенная утрата своеобразия мира провинциальных городов. В конечном итоге можно говорить о разрушении особого видения русского человека, «ландшафтного зрения» (Д.С. Лихачев) как одном из путей формирования советского человека, поскольку мировоззрение зависит от взгляда на мир. А взгляд этот на протяжении советского времени все больше становился другим, безразличным и одинаковым.

Так сложилось исторически, что большинство памятников истории и культуры сосредоточено в Москве и Петербурге (заметим при этом, что и последнему в советские времена, как конкуренту Москвы, пришлось не легко; Москва должна была быть единственной и неповторимой). И в провинции есть архитектурные «жемчужины» и памятные места, связанные с выдающимися людьми, однако все это единичные примеры.

Но малые исторические города России имеют свой неповторимый облик, который неумолимо стирался временем и сознательной политикой государства. Подобные города ценны своей удивительной гармонией с окружающей средой, ансамблями деревянных домов ХIХ – нач. ХХ вв. с резными наличниками и карнизами, перемежающимися каменными постройками (чаще в прошлом бывшими купеческими особняками). Вся эта очаровательная в своей простоте и незатейливости застройка, хранящая мир русской культуры, ее традиции, нещадно сносилась и застраивалась однотипными многоэтажками.

В Советском Союзе преследовали космополитизм, но модель советской культуры, в рассматриваемом аспекте, была построена именно на воспитании человека без ощущения «малой родины», человека без корней. В «отрехании» праха «старого мира» входило и уничтожение окружающей среды этого мира, в данном русле понятно, почему столь безжалостно разрушались памятники архитектуры и сложившийся исторически ландшафт в провинции. Отрицалась национальная русская культура – «мы старый мир разрушим до основанья» – не нужен был ни фундамент, ни составляющие этого мира, ибо строилась новая – советская культура.

Сложение образа, облика советской культуры начинается в 1920-е годы. Суть системы, созданной в гражданскую войну не изменилась – диктатура одной партии. Отсюда оперирование: один вождь, одна идеология, единый советский народ. Столица одна, не терпящая конкурентов. На выстраивание партией пирамиды власти ушло несколько лет. В начале правления Сталина этот процесс был в целом завершен.

Обратной стороной террора сталинской эпохи являлся бесконечный великий праздник (атмосфера энтузиазма была компенсацией страха). Праздник должен был дать ощущение, что «жить стало лучше, жить стало веселее». Апофеозом праздника являлась Москва – «лучший город земли», в честь которого слагались многочисленные оды-песни.

Москва получала и соответствующий облик. Город с многовековой историей постепенно утратил то, на чем во многом эта история строилась – площадь Триумфальных ворот, знаменитую Сухареву башню, Храм Успения на Покровке, Красные ворота, Страстной монастырь, не говоря уже про Храм Христа Спасителя и т.д. Историкам и искусствоведам памятен план модернизации Москвы Кагановича – план действительно совершенно нового города, в котором нет места старому.

Вся остальная страна, кроме Москвы унифицировалась. Мы, масса – это символ данного времени. Как не вспомнить, написанный в 1920 г. роман Е.Замятина – «Мы». «Я – это от дьявола, мы – от Бога», – вот что звучит в романе-предостережении.

Человек в «Мы» отделился от природы Стеной, Великой Стеной, Стеной Цивилизации. Так в модели советской системы символом новой советской цивилизации, новым Вавилоном, Римом – городом, к которому ведут «все дороги», городом, в котором все хотят жить, – стала Москва.

«Строим, строим города
Сказочного роста.
А бывал ли ты когда человеком просто?
Все долбим, долбим, долбим,
Сваи забиваем.
А бывал ли ты любим
И незабываем…» (А. Межиров)

Российские (т.е. советские) провинциальные города переставали быть незабываемыми, их атрибутами становилась серость, уныние и похожесть друг на друга. К чему государству поддерживать многоликость и уникальность? Проведем опять параллель с романом «Мы», где фантазия – это непорядок для государства, ведь это не формула, а что-то иррациональное, а значит должна быть «Великая операция» по ее уничтожению. В советской системе аналогом такой операции становилось уничтожение памятников прошлого или безразличное к ним отношение (т.е. спокойное взирание на их снос, разрушение временем и т.п.).

Иронично или как циничная насмешка воспринимаются сейчас реестры памятников культуры, создаваемые в городах, областях, республиках. И тем не менее, кроме занесения их в списки, никаких действий по сохранению не предпринималось. Символом такого отношения к прошлому можно назвать Исторический сквер в Екатеринбурге: сначала все уничтожили, потом назвали «историческим».

Любовь к Родине, стране – начинается с любви к месту рождения, городу, поселку, где вырос. Эти вечные истины на практике не находили реализации. В безликой атмосфере современных однотипных домов постепенно исчезало то, что еще называют «духом места» или «душой», рождалось же безразличное отношение к своему селу, городу, а часто повторяемой становилась фраза: «Вот в Москве люди живут! Там все есть!».

Впрочем, многое ли изменилось в отношении государства, в отношении общества к миру провинции. Высказывание Г. Хальса применимо к нам до сих пор. Москва по-прежнему доминирует над остальной частью громадной России. Казалось бы, все по закону, сносимые домишки и особняки не значатся в списке ЮНЕСКО и не охраняются государством, но они должны охраняться нашей совестью и памятью о прошлом. В каждом городе архитектор и градостроительная комиссия должны разрабатывать стратегию по сохранению части подобной застройки. Брать в помощь историков, искусствоведов, экологов, а не только экономистов и техников. Не делая этого, мы по прежнему отдаем дань моноцентризму советского времени.

К примеру, возьмем, один из уральских городов – Воткинск (сейчас входит в состав республики Удмуртия). Ныне он известен большинству россиян как родина П.И. Чайковского. В Воткинске существует музей-усадьба Чайковского, сохраняется дом, в котором родился и прожил 8 лет будущий известный композитор. Все вроде бы прекрасно, но представьте себе этот дом в окружении многоэтажной застройки! Пока этого нет, но гарантии того, что так не будет – нет тоже, поскольку город развивается и как следствие – деревянная застройка сменяется современной. Развитие городов – это естественный процесс. Но в каких рамках он происходит – это чрезвычайно важно. Усадьба Чайковских в данном случае могла бы стать организующим центром уголка «старого» Воткинска, куда можно перенести и часть сносимых домов (с уникальной деревянной резьбой, с коваными дымниками и водосточными трубами и т.п.).

Проблема сохранности относится и к ландшафтам городов. Бездумная застройка губит прекрасные пейзажи. А если, к примеру, пруд кругом «обнесен» многоэтажными домами – он теряет свое очарование.

Человеку важно не просто побывать в доме-музее какого-то известного композитора, художника, писателя, ему хочется ощутить дыхание эпохи, понять истоки его творчества. А любой ландшафт без сомнения тоже оказывает влияние на формирование личности. В окрестностях Воткинского завода было много живописных мест, где отдыхали Чайковские и другие инженеры с семьями. Воткинские виды, поля, рощи, быть может, отпечатались где-то в глубинах подсознания П.И. Чайковского и потом ожили в музыке. Ведь не случайно, что даже француженка – гувернантка Чайковских – Ф. Дюрбах, на склоне лет, во Франции, с восхищением вспоминала русскую природу.

В связи с сохранностью пейзажей и живописных видов приходит на ум и Екатеринбург, а именно строительство храма на месте расстрела царской семьи. Долго спорили, что строить на данном месте, но никому в голову не пришло, что собор закроет панораму города с Вознесенской горки. Стоило, вероятно, построить небольшую часовню, но в нас сидит, видимо, неустранимая гигантомания.

Почему многие восхищаются обликом, образом Петербурга. Не только в силу наличия в нем шедевров культуры, а потому что несмотря ни на что он сумел сохранить в себе неповторимость, непохожесть. Сохраняя прошлое в единстве с настоящим, каждый город может дать нам свой особый взгляд на него и на мир, а значит стать источником многообразия.

Литература:

1. Цит. по: Паперный В. Культура «Два» - М., 1996.
2. Бутурлина Е. Мифы о провинциальной культуре// Российская провинция. 1994. №1. С.48-51.
3. Каган М.С. Москва - Петербург - «Двуличность» России - ее историческая судьба и уникальный шанс// Российская провинция. 1993.№1. С.16-27.
4. См. Белинский В.Г. Петербург и Москва // Физиология Петербурга. М., 1991. С.14-37.
5. Цит. по: Степанов Е. Вторая Родина // Наше наследие. 1989. № 3. С.89-95.

______________________
©Санникова Татьяна Олеговна